JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387362" data-attributes="member: 1">В эту ночь я часто просыпалась, и меня переполняли страх неопределенности и чувство бессильного гнева.Проснувшись в очередной раз, я увидела Криса.Он не переодевался целый день и, как был одетый, сидел в кресле, самом массивном в комнате, придвинув его к двери, и дремал. В руках у него были те самые ножницы, длинные и острые. Он боялся, что бабушка проникнет в комнату и воспользуется ими. Даже спящий он охранял меня от нее.Стоило мне посмотреть на него, как он встрепенулся, ему не хотелось засыпать, он думал, что так будет надежнее. В розовом полумраке, который всегда стоял в комнате по ночам, наши взгляды встретились, и он произнес:— Привет!— Крис, — воскликнула я, — ложись в кровать! Нельзя преграждать ей дорогу круглые сутки.— По крайней мере пока ты спишь, я могу это делать.— Тогда давай я постерегу вход. Давай по очереди.— Кто здесь мужчина, ты или я? Кроме того я съел больше твоего.— А это-то тут причем?— Я могу позволить себе потерять в весе, а ты — нет. Ты и так тощая.Он тоже весил мало, как и все мы. Если бы бабушка захотела, она все равно смогла бы распахнуть дверь, совокупная масса его и кресла никогда бы ее не остановила. Несмотря на его галантные протесты, я заняла место в кресле рядом с ним.— Ш-ш, — прошептала я. — Вдвоем нам будет легче удержать дверь, и мы сможем дремать вдвоем. — Обнявшись мы заснули.Наступило утро… Без бабушки… Без еды…Начались бесконечные, жалкие, голодные дни.Очень скоро крекеры с сыром кончились, хотя мы расходовали их очень и очень экономно. Тогда начались настоящие мучения. Мы пили только воду, сохраняя молоко для близнецов.Крис, с трудом сдерживая слезы, состриг волосы на передней части моей головы. Я старалась не смотреть в зеркало. Длинные волосы сзади остались, и я скрыла их под шарфом, завязанным в виде тюрбана.Вся ирония состояла в том, что бабушка и не думала приходить и проверять.Она не приносила нам ни еды, ни молока, ни чистое постельное белье, ни мыло и зубную пасту, которые у нас кончились. Даже туалетную бумагу. Теперь я жалела, что выкидывала оберточную бумагу от нашей дорогой одежды. Оставалось вырывать страницы из самых ветхих книг с полок на чердаке.Потом перестал работать унитаз. В нем стояла вода. Кори истошно завопил, когда увидел, как зловонная жидкость переливается через края и заполняет ванную. У нас не было троса, чтобы прочистить канализацию. В панике мы метались по комнате, пытаясь найти решение. Я побежала на чердак за старой одеждой, чтобы вытереть пол, а Крис занялся выпрямлением проволочной вешалки, чтобы прочистить пробку.В конце концов ему это удалось, и система снова заработала. Потом, не сказав ни слова, он сел рядом со мной на колени, и мы долго молча вытирали пол одеждой из старых сундуков.Теперь у нас была куча отвратительно пахнущих тряпок, которые мы вскоре засунули в сундук и тем самым добавили еще одну тайну к тем, что ждали своей разгадки на чердаке.Мы избегали говорить об истинном ужасе нашего положения. Мы просто вставали по утрам, споласкивали себе лицо холодной водой, полоскали рот, ходили по комнате, смотрели телевизор. По крайней мере теперь нас не заботило, что бабушка может войти и наказать нас за мятую простыню или что-нибудь в этом роде. Какая разница.Слезы близнецов, их просьбы о еде оставили в моей душе шрамы, которые я буду носить всю оставшуюся жизнь. Я чувствовала смертельную ненависть к старой ведьме и к маме за то, что они с нами делали.В обеденные часы мы спали. Долгими часами старались мы заменить еду сном. Во сне не чувствовались ни голод, ни горечь одиночества. Мы утопали в ложной эйфории сновидений и просыпались, не осознавая происходящего. Жизнь превратилась в один бесконечный день, который мы проводили неподвижно, лежа перед телевизором, в котором только и продолжалась настоящая жизнь. Усталая и полубесчувственная, я механически повернулась и заметила, как Крис достает из кармана нож и вскрывает вены у себя на запястье. Потом он поднес руку ко рту протестующего Кори и заставил его пить свою кровь. Следующей наступила очередь Кэрри. Оба они, постоянно капризничавшие из-за еды — твердой, жирной или просто странной, теперь пили кровь своего старшего брата и смотрели на него широко открытыми благодарными глазами.Мне стало тошно, и я отвернулась, одновременно восхищенная тем, что мой старший брат оказался способен на ТАКОЕ… Он всегда находил выход из любого положения.Присев на край моей кровати, он посмотрел на меня, задержав взгляд на одно долгое мгновение, а потом перевел взгляд на запястье, которое кровоточило уже не так сильно. Потом он занес нож, чтобы я тоже могла поддержать себя его кровью. Я остановила его и отвела занесенную руку, отбросив в сторону стальной нож. Он бросился за ним, поймал его и протер лезвие спиртом, несмотря на то, что я торжественно поклялась не пить его кровь и не лишать его последних сил.— Что мы будем делать, если она никогда не вернется? — уныло спросила я. — Она хочет нашей голодной смерти. — Естественно я имела в виду бабушку, которая к тому времени не появлялась уже две недели. Кроме того я поняла, что Крис преувеличивал, когда говорил, что припрятал на черный день целый фунт чеддера. Теперь мы съели даже то, что использовали в качестве приманки в мышеловках. Мы провели три дня полностью без еды и еще четыре — с крошками сыра, предназначавшимися для мышей. Молоко, которое пили только близнецы, кончилось два дня назад.— Она не даст нам умереть с голоду, — сказал Крис, обнимая меня своей ослабевшей рукой. — Вернее, мы ей не дадим сделать это с нами. Мы будем идиотами, если позволим ей. Завтра, если она не придет к нам с едой, мы свяжем веревки из простыней и спустимся из окна.Моя голова лежала на его груди, и я слышала слабое биение его сердца.— Откуда ты знаешь, что она теперь сделает? Она ненавидит нас. Она хочет, чтобы мы умерли. Разве ты не помнишь, как она постоянно повторяла, что лучше бы мы вообще не появлялись на свет.— Кэти, старая ведьма далеко не глупа. Она принесет еду очень скоро, пока мама не приехала, где бы она ни была.Я сделала попытку перевязать ему запястье. Нам следовало бежать раньше, две недели назад, пока у нас были силы для того, чтобы совершить опасный спуск. Сейчас, если бы мы даже и решились, мы бы упали и разбились насмерть, тем более с привязанными на спине близнецами.Но наступило утро, и никакой еды не было. Крис силой отвел нас на чердак. Близнецов пришлось нести на руках, они слишком ослабли и сонно свернулись калачиком в углу классной комнаты. Крис начал готовить веревочные крепления, чтобы мы привязали их к спинам. Ни он, ни я не решились произнести вслух, что, возможно, мы совершаем с.амоубийство или убийство в случае, если упадем.— Мы сделаем это по-другому, — неожиданно решил Крис, — когда я доберусь до земли, ты посадишь Кори в сиденье, крепко привяжешь его, чтобы он не лягался, и спустишь его ко мне. Потом сделаешь то же самое с Кэрри, А ты сама спустишься последней. И, ради Бога, соберись с силами, не впадай в апатию. Старайся чувствовать гнев, будь мстительной. Я слышал, что сильная ярость дает сверхчеловеческие силы в чрезвычайных обстоятельствах.— Давай лучше я спущусь первой. Ты все-таки сильнее, — слабо возразила я.— Нет, я буду страховать близнецов на случай, если они будут спускаться слишком быстро. Я поймаю их на руки, а в твоих руках, ты совершенно права, силы гораздо меньше. Я перекину веревку через трубу, чтобы вся тяжесть не приходилась на тебя. Помни, Кэти, это действительно чрезвычайные обстоятельства!Боже, я не могла поверить его следующим словам.С ужасом я бросила взгляд на четырех дохлых мышей в наших мышеловках.— Мы должны съесть этих мышей, чтобы набраться сил, — мрачно сказал Крис. — Мы должны и МОЖЕМ сделать это.Сырое мясо? Сырых мышей?— Нет, — прошептала я, еще раз краем глаза взглянув на окоченевшие тельца.Он рассердился и начал настаивать, говоря, что мы должны сделать это ради того, чтобы сохранить жизнь близнецам и остаться в живых самим.— Кэти, я съем двух мышей первым, когда принесу снизу соль и перец. Кроме того мне нужна вешалка, чтобы укрепить углы, мои пальцы теперь плохо работают, а такелаж надо иметь надежный.Конечно, его руки не работали. Мы так ослабели, что едва двигались.Он ободряюще взглянул на меня.— Серьезно, мне кажется, с солью и перцем мыши — очень вкусная штука.Вкусная…Он отрезал головы, снял шкуры и выпотрошил внутренности. Я наблюдала, как он разрезает маленькие животы, удаляя длинные, скользкие кишки и миниатюрные сердца.Меня могло стошнить, если бы в моем желудке хоть что-то осталось.Конечно, он не побежал, а пошел вниз медленно, давая мне понять, что тоже не жаждет попробовать мышиного мяса. Пошел за солью, перцем и вешалкой из проволоки.Мои глаза оставались прикованными к мышиным трупикам, нашему следующему обеду. Закрыв их, я попыталась заставить себя откусить первый кусочек. Голодная, я все равно не радовалась этой перспективе.Потом я посмотрела на близнецов, которые, обнявшись, сидели, привалившись к стенке в углу. Точно также, наверное, они обнимали друг друга в утробе матери, чтобы родиться и теперь оказаться взаперти, где их морили голодом. Наши бедные маленькие двойняшки, у которых когда-то были любящие отец и мать.Все же была надежда, что съеденные мыши придадут нам с Крисом достаточно сил, и мы сможем невредимыми спустить близнецов на землю, и какой-нибудь добрый сосед накормит их и нас, если мы сможем продержаться еще около часа.Я услышала шаги медленно возвращающегося Криса. Он остановился в дверях с полуулыбкой на лице, его глаза, встретившиеся с моими, сияли. В руках была хорошо знакомая нам всем корзинка для пикника. Она была туго набита едой, настолько, что деревянная крышка не закрывалась.Он достал две кружки-термоса: одну с овощным супом, другую с холодным молоком, и я почувствовала смущение, оцепенение и надежду. Может быть, мама вернулась и прислала все это нам? Тогда почему она не позвала нас? Или не пришла сюда сама?Крис взял на колени Кэрри, а я Кори, и мы начали кормить их с ложки супом. Они принимали суп также, как кровь своего старшего брата, без удивления, как новое событие в своей необычной жизни. Потом мы дали им несколько кусочков сэндвича. Мы ели осторожно, потому что Крис предупредил, что могут быть спазмы.Мне очень хотелось побыстрее запихать все в рот Кори и заняться собой. Он ел так чертовски медленно. Тысячи вопросов проносились в моей голове. Почему сегодня? Почему пища появилась не вчера и не позавчера? Что она думала? Какие строила планы? Когда я в конце концов смогла заняться едой, я была настолько полна новых подозрений, что не чувствовала никакого облегчения и была слишком безразлична, чтобы радоваться.Крис, съев несколько ложек супа и полсэндвича, развернул сверток из фольги. Внутри лежали четыре пышки с сахарной пудрой. Мы, никогда не получавшие сладости, неожиданно удостоились десерта — от бабушки. Это произошло впервые. Может она таким образом просила прощения? Какова бы ни была ее цель, мы восприняли все именно так.За ту неделю, что мы провели на грани голодной смерти, что-то странное возникло между мной и Крисом. Может быть, это началось, когда я сидела в ванне, покрытой слоем пены, и он так самоотверженно пытался смыть смолу с моей головы. До этого ужасного дня мы были обыкновенными братом и сестрой, играющими роль родителей для близнецов. Теперь наши отношения изменились. Это была уже не игра. Мы стали настоящими родителями Кэрри и Кори. Это настолько стало нашей обязанностью, нашей ответственностью, и мы чувствовали неразрывную связь с ними и друг с другом.Наконец нам стало ясно, что наша судьба ни капли не беспокоит нашу мать.Крису не надо было ничего говорить. Я поняла, что он чувствовал, убедившись все полном безразличии. Об этом говорил холодный мрачный взгляд, его движения и поступки. Когда-то фотография матери красовалась над его кроватью, теперь ее не было. Он всегда верил в нее больше, чем я, поэтому его чувства были затронуты намного сильнее. Хотя, если его боль была сильнее моей, он, наверное, был близок к апатии.Он нежно взял меня за руку, давая понять, что мы можем вернуться в комнату. Мы медленно спустились вниз — бледные, сонные привидения, почти льные от пережитого шока, больные и ослабленные. Особенно это касалось близнецов. Вряд ли каждый из них весил больше тридцати фунтов. Я видела, как выглядели они и Крис, и, естественно, хотела посмотреть ка себя. Бросив взгляд в сторону высокого зеркала, которое по моим расчетам должно было висеть над трюмо, я рассчитывала увидеть клоуна с постриженными ежиком волосами спереди и длинными выцветшими космами на затылке. Но, к моему изумлению, зеркала на месте не оказалось.Я бросилась в ванную, чтобы заглянуть в зеркало на дверце шкафчика с лекарствами, но и оно было разбито вдребезги. Я побежала назад, чтобы посмотреть, что случилось с третьим, спрятанным под крышкой второго трюмо, которое Крис использовал как письменный стол. Увы, и этого зеркала мы лишились. Нам оставалось только смотреться в осколки и видеть в них уродливые, непропорциональные фигуры, совсем не похожие на людей. Наверное, таким видят мир мухи, стрекозы и другие насекомые с фасеточным зрением. Я отвернулась от трюмо и, поставив корзинку с едой в самый холодный угол, решила прилечь. Я не пыталась понять, почему одно зеркало исчезло, а остальные оказались разбитыми, вернее, я прекрасно знала причину. Гордость была греховной. А мы с Крисом в ее глазах были худшими из грешников. Близнецы страдали за наши грехи. Непонятно было только, почему она принесла нам еду.Прошло несколько дней. Корзина с едой снова появлялась каждое утро. Бабушка совсем перестала смотреть в нашу сторону. Она старательно отводила глаза и, только войдя, быстро пятилась назад и закрывала за собой дверь. На моей голове был розовый тюрбан из полотенца, завязанный с таким расчетом, чтобы была видна стриженная часть моей головы, но если она и замечала это, то намеренно не делала никаких комментариев. Мы равнодушно смотрели на ее приходы и уходы и даже не пытались спрашивать ничего о маме. Те, кого наказывают с такой легкостью, хорошо усваивают урок и никогда не пытаются заговорить первыми.Мы с Крисом подолгу смотрели в ее сторону, пытаясь наполнить наши взгляды ненавистью и злобой, но наши глаза никогда не встречались.Лежа на кровати подле Кэрри, я подолгу задумывалась о происшедшем и в конце концов поняла, что из-за меня все обернулось гораздо хуже, чем могло быть. Крис, в прошлом неунывающий оптимист, превращался в подобие меня, только еще более мрачное подобие. Я хотела, чтобы он стал таким, как раньше — всегда улыбающимся, способным представить худшее положение в лучшем свете.Он сидел у трюмо, раскрыв перед собой учебник по медицине и втянув плечи. Он не читал и не делал пометок. Просто сидел.— Крис, — сказала я, приподнимаясь с кровати, чтобы расчесать волосы.— Как ты думаешь, какой процент девочек моего возраста ложатся спать с вымытыми до блеска волосами и просыпаются похожими на облитое смолой пугало?Посмотрев вокруг, он взглянул на меня, удивленный тем, что я вспомнила этот ужасный день.— Ну, — произнес он, растягивая слова, — по моему мнению, ты могла быть одной-единственной… неповторимой.— О, я даже не знаю. Ты помнишь тот день, когда они клали асфальт на нашей улице? Мэри Лу Бейкер и я перевернули тогда громадную кадку с этим материалом, и мы сделали из смолы маленьких человечков и положили их в черные кровати, а потом пришел человек из дорожно-ремонтной бригады и наорал на нас.— Да-а, — сказал он, — я помню, как ты пришла домой грязная до омерзения, а во рту у тебя был кусок смолы для того, чтобы сделать зубы белее. Черт возьми, Кэти, все, чего ты добилась, так это ты умудрилась вытащить пломбу из зуба.— Единственное преимущество этой комнаты в том, что нам не нужно дважды посещать зубного. — Он бросил на меня веселый взгляд. — А также замечательно то, что у нас так много времени! Мы завершим наш турнир в «Монополию». А чемпион постирает нижнее белье каждого.В этом был весь он. Он ненавидел стирку, стоя на коленях на твердом кафельном полу, согнувшись над лоханью.Мы разложили игру, сосчитали деньги и оглянулись, ища близнецов. Они исчезли! Куда, кроме чердака, можно еще пойти? Ванная была пуста, а на чердак они бы никогда не пошли без нас. Наконец, мы услышали странные чирикающие звуки из-за телевизора.Они были там: сидя позади телевизора, они ждали, согнувшись, появления крошечных людей изнутри.— Мы думали, что, может быть, мама находится там, — объяснила Кэрри.— Я лучше пойду наверх и попрыгаю там, — сказала я, поднимаясь с кровати и направляясь к шкафу.— Кэти! А как же наш турнир в игру «Монополия»? Вполоборота я произнесла.— Ты опять будешь только выигрывать. Забудь о турнире.— Трусиха! — поддразнил он, как и всегда. — Давай поиграем.Долгим, тяжелым взглядом он посмотрел на близнецов, которые всегда исполняли роль наших банкиров.— В этот раз играем без обмана, — предупредил он строго, — если я поймаю одного из вас дающим Кэти деньги, когда вы думаете, что я не смотрю — я съем сам все четыре пончика.Он бы этого никогда не сделал! Пончики были лучшей частью нашей еды и приберегались на вечерний десерт Я легла на пол, скрестив ноги, и мой мозг погрузился в хитроумные способы покупки первым лучшей собственности, железных дорог, предприятий коммунальных услуг и отелей. Я покажу ему, что кое-кто это умеет делать лучше его.Мы играли часами, останавливаясь только для еды. Когда близнецам наскучила роль наших банкиров, мы сами отсчитывали деньги, тщательно следя друг за другом.А Крис, сидя в тюрьме, упустил возможность получить 200 долларов, ему пришлось платить налог на наследство и в общественный фонд… и все-таки он выиграл!Однажды ночью, в августе, Крис пришел ко мне и прошептал на ухо:— Близнецы заснули. Внутри так жарко, пойти поплавать было бы просто замечательно.— Отстань от меня, уйди, ты же знаешь, что мы не можем пойти купаться. Я как всегда была надута после проигрыша в «Монополию».Купание, какая идиотская затея! Даже если бы была возможность, я бы не стала принимать участие в том, в чем он превосходил меня, вроде плавания.— А где мы будем плавать? В ванне?— В озере, о котором мама нам рассказывала. Это недалеко отсюда, — прошептал он. — Мы должны практиковаться в спуске на землю по той веревке, которую мы сделали, хотя бы на случай пожара. Теперь мы стали сильнее. Мы легко можем спуститься на землю и не будем долго отсутствовать. — Он умолял с таким упорством, как будто само его существование зависело от возможности хотя бы однажды покинуть этот дом только для того, чтобы доказать, что мы можем это сделать.— Близнецы могут проснуться и заметить наше отсутствие.— Мы оставим записку на дверях ванной, что мы на чердаке. И кроме того они не проснутся раньше утра и даже не пойдут в ванную.Он спорил и умолял до тех пор, пока не одержал верх. Мы поднялись прямо на чердак, а оттуда на крышу по лестнице, которую Крис приставил к дымоходу. Всего на крыше их было восемь.Проверяя один за одним узлы на веревке, Крис давал мне инструкции:— Используй большие узлы как ступени. Руками хватайся за узлы над головой. Двигайся медленно, чувствуя веревку между ног, для того, чтобы не соскользнуть и не упасть.Смело улыбаясь, он взял веревку и дюйм за дюймом спустил ее по краю крыши. Мы спускались на землю первый раз более чем за два года.ВКУС НЕБАМедленно, осторожно, шаг за шагом Крис спустился на землю, пока я тихо лежала на животе на краю крыши, следя за его спуском. На небо вышла луна, в ее ярком свете он поднял руку и помахал мне: это был сигнал для меня начинать спуск. Я внимательно смотрела за его передвижением и могла воспроизвести его метод. Я уверяла себя, что это совсем не отличается от качания на веревках, привязанных к стропилам чердака. Узлы были большими и крепкими, мы предусмотрительно сделали их на расстоянии четырех с половиной футов друг от друга. Крис запретил мне глядеть вниз, а сконцентрироваться на поиске узла, расположенного ниже. Меньше, чем через десять минут, я стояла на земле, рядом с Крисом.— Черт, — прошептал он, крепко обнимая меня. — Ты сделала это лучше, чем я!Мы были на задней стороне садов Фоксворт-Холла, где все комнаты были темные, хотя в отсеке слуг, выше большого гаража, каждое окно было ярко-желтым.— Веди, как Мак Дафф, к месту для плавания, — сказала я низким голосом, — конечно, если ты знаешь дорогу.Разумеется, он знал ее. Мама рассказывала нам о том, как они с братьями незаметно ускользали и шли купаться со своими друзьями.Он взял меня за руку, и мы пошли на цыпочках прочь от огромного дома. Так странно было находиться снаружи в эту теплую летнюю ночь, оставив наших младших брата и сестру одних в запертой комнате. Когда мы перешли маленький пешеходный мост, мы вышли за границы Фоксвортской собственности и тогда почувствовали себя счастливыми, почти свободными. Но и теперь нам следовало быть осторожными для того, чтобы нас никто не заметил! Мы побежали по направлению к лесу, а затем к озеру, о котором нам говорила мама.Было десять часов, когда мы покинули дом; когда же мы наконец нашли край воды, окруженной деревьями, было десять тридцать. Мы боялись, что другие испортят нам купание, и мы уйдем неудовлетворенными, но вода озера была гладкой, не потревоженной ни ветром, ни купальщиками, ни лодками.В лунном свете, под звездным небом, я смотрела на это озеро и думала, что никогда не видела такой восхитительной воды и не чувствовала ночи, наполнявшей меня таким восторгом.— Мы будем плавать голышом? — спросил Крис, странно посмотрев на меня.— Нет. Мы будем плавать в нижнем белье.Беда была в том, что у меня не было лифчика. Но так как мы были уже здесь, то дурацкая жеманность не могла остановить меня от наслаждения этой водой, залитой лунным светом.— Кто последний — тот тухлое яйцо, — воскликнула я. Затем, скинув с себя одежду, я побежала к берегу. Не добежав до него, я каким-то образом почувствовала, что вода должна быть ледяной! Я оглянулась на Криса, который в этот момент снял часы, затем увидела, что он отбросил их в сторону и быстро приближается ко мне. Так чертовски быстро, что я не успела набраться храбрости и нырнуть в воду, а он уже был сзади и резко пихнул меня! Плюх — и я оказалась в воде, в мгновение ока мокрая с головы до ног, а не вошедшая в нее дюйм за дюймом, как я хотела.Дрожа, я всплыла на поверхность и посмотрела вокруг в поисках Криса. Я увидела его силуэт, крадущийся по каменной гряде. Он поднял руки и по-лебединому грациозно нырнул в середину озера. Я раскрыла рот от изумления. А что если там недостаточно глубоко? Что если он ударился о дно и сломал себе шею?Время все шло… шло… а он не всплывал! О, господи! Он мертв, утонул!— Крис, — позвала я, всхлипывая, и поплыла к тому месту, где он исчез, и где еще не успокоилась вода.Вдруг кто-то схватил меня за ноги! Я вскрикнула и ушла под воду, увлекаемая Крисом, который затем, мощно работая ногами, вынес нас на поверхность. Мы оба засмеялись, и я плеснула ему водой в лицо за такую мерзкую шутку.— Разве это не лучше, чем сидеть в этой душной отвратительной комнате? — спрашивал он, резвясь вокруг меня в диком и сумасшедшем исступлении.Было похоже, что частица свободы ударила ему в голову, как крепкое вино, и он действительно был пьян. Он плавал вокруг меня и снова пытался поймать меня за ноги и утащить под воду. Но теперь я была умнее. Он нырял вперед и назад, плавал кролем, по-разному называя то, что показывал.— Это кроль на спине, — говорил он и демонстрировал технику, которой я никогда не видела.Он всплыл. на поверхность после очередного погружения и начал петь:— Потанцуй, потанцуй, балерина, — и брызгал мне в лицо водой, а я плескалась в него, — и исполняй все свои пируэты в ритме с бьющимся сердцем…Затем он схватил меня в объятия, и мы боролись, визжа и смеясь, счастливые, как дети. Он был замечателен в воде, как танцор. Внезапно я почувствовала себя утомленной, от усталости я чувствовала себя как тряпка, так что Крису пришлось обхватить меня рукой и помочь выбраться на берег.Мы оба повалились на траву и принялись болтать.— Еще раз поплаваем и вернемся к близнецам, — сказал он, лежа навзничь на откосе позади меня.Оба мы пристально смотрели в небо, полное мерцающих и поблескивающих звезд, и на ущербную луну, которая то появлялась, то пряталась в облаках, окрашивая их края.— Я надеюсь, мы сможем забраться обратно на крышу?— Сможем, потому что должны.Это был мой Кристофер Долл, вечный оптимист, растянувшийся позади меня, весь мокрый и блестящий со светлыми волосами, прилипшими ко лбу. Его нос был тот же, что и у отца, те же полные губы прекрасной формы, которые не надо было надувать, чтобы придать им чувственности; подбородок стал квадратным и строгим, а грудь начала расширяться… а над его сильными бедрами уже был начавший набухать холмик растущей мужественности. Было что-то в мужских хорошо очерченных бедрах, что привлекало меня. Я отвернула голову не в состоянии любоваться его красотой без чувства вины и стыда.В ветвях деревьев у нас над головой гнездились птицы. Они издавали легкие чирикающие звуки, которые почему-то напоминали мне близнецов, наполняя сердце грустью, а глаза — слезами.Светляки вспыхивали и тухли, оставляя за собой желтоватый след, по которому мы пытались определить мужскую или женскую букашку.— Крис, вот эта — мужская она или женская?— Я не знаю, — ответил он безразличным тоном. — Я думаю, что они зажигаются парами: женская остается на земле, подавая сигнал, а мужская летит по небу, ища ее.— Ты имеешь в виду, что не уверен в этом, ты, всезнающий?— Кэти, не цепляйся к словам. Конечно же, я не знаю всего. — Он повернул голову и встретился глазами со мной; мы оба почувствовали себя не в состоянии смотреть куда-либо еще.Мягкие южные бризы легкими дуновениями играли моими волосами и сушили капли у меня на лице. Я чувствовала их легкие поцелуи, и мне хотелось плакать без причины, просто от того, что эта ночь была так хороша, а я находилась в возрасте высоких романтических стремлений. Ветер нашептывал мне в уши слова любви…слова, которые я так боялась от кого-нибудь услышать. Но ночь под деревьями по-прежнему была нежна, вода поблескивала в лунном свете и я вздохнула. Я почувствовала, что когда-то раньше уже была здесь, на этой траве у озера. О, какие странные мысли пробуждали у меня вспыхивающие звезды; но жужжание москитов и вскрик филина где-то вдалеке вернули меня в ночь, в которой мы были беглецами, спрятанными от мира, который не хотел нас.— Крис, тебе почти семнадцать — это возраст отца, когда он впервые встретил маму.— А тебе четырнадцать — это был ее возраст, — произнес он хрипло.— Ты веришь в любовь с первого взгляда? Он колебался, обдумывая.— Я не авторитет в этом вопросе. Я помню, когда я был в школе, мне стоило только встретить красивую девушку, как я влюблялся в нее. Затем мы разговаривали и, видя ее глупость, я к ней уже ничего не чувствовал. Но если бы ее красота дополнялась другими ценными качествами, я думаю, что я мог бы влюбиться с первого взгляда, хотя я читал, что такая любовь — не более чем физическое влечение.— Ты думаешь, что я тупица?Он усмехнулся и протянул руку, чтобы дотронуться до моих волос.— Черт побери, конечно, нет. И я надеюсь, что ты так не думаешь. Твоя беда, Кэти, в том, что у тебя слишком много способностей, и ты хочешь сделать все сразу, а это невозможно.— Откуда ты знаешь, что я хотела бы быть и певицей, и актрисой?Он тихо засмеялся.— Глупышка, ведь ты же играешь 90 процентов времени и напеваешь про себя, когда довольна собой, к несчастью, это случается не так часто.— А ты часто бываешь доволен.— Нет.Так мы и лежали, время от времени глядя на то, что привлекало наше внимание, вроде светляков, встречающихся в траве, шепчущихся листьев, плывущих облаков или игры лунного света на воде. Ночь была очаровательна, и она снова заставила меня думать о неисповедимых путях природы. Я не понимала множество этих путей, не понимала, почему ночью я мечтаю, как сейчас, не понимала, почему просыпаюсь, трепеща в тоске по исполнению чего-то, что я не могла достичь.Я была рада, что Крис убедил меня пойти. Было замечательно лежать на траве, чувствовать свежесть и прохладу, чувствовать себя снова живым.— Крис, — начала я осторожно, боясь испортить мягкую прелесть этой звездной ночи, — как ты думаешь, где наша мать?Он, не отрываясь, смотрел на полярную звезду.— Даже не представляю, — произнес он наконец.— Разве у тебя нет никаких подозрений?— Конечно, есть.— И в чем они заключаются?— Может быть, она больна?— Она не больна, мама никогда не болеет.— Может быть, она отправилась по делам своего отца?— Тогда почему она не пришла к нам и не сказала, что уезжает и когда ее ждать?— Я не знаю, — сказал он раздраженно, как будто я портила весь вечер. Разумеется, он мог знать не больше меня.— Крис, ты любишь ее и доверяешь ей по-прежнему?— Не задавай мне подобных вопросов! Она моя мать. Она — все, что у нас есть, и если ты думаешь, что я собираюсь говорить гадости про нее, лежа здесь, так я этого делать не буду! Где бы она ни была сейчас, она думает о нас, и она вернется. У нее, наверняка, очень сильные причины для отъезда и долгого отсутствия, на это ты можешь рассчитывать.Я не могла сказать ему о своих мыслях, о том, что она могла бы найти время зайти к нам и рассказать о своих планах. Он понимал это так же хорошо, как и я.Он говорил с хрипотой в голосе — это случалось только тогда, когда он чувствовал боль, но не физическую. Я хотела устранить вред, нанесенный моими вопросами.— Крис, девушки моего возраста и парни твоего начинают ходить на свидания. Ты знаешь, как вести себя на свидании?— Конечно, я видел кучу этого по телевизору.— Но смотреть и делать — разные вещи.— Но все-таки там есть основная идея, что говорить и делать. И кстати, ты еще слишком молода, чтобы ходить на свидания с парнями.— А теперь позволь мне кое-что тебе сказать, мистер Большие Мозги. Девушка моего возраста фактически на год старше, чем парень твоего возраста.— Ты сошла с ума.— Сошла с ума? Я читала статью в журнале, написанную авторитетом в этом вопросе, доктором психологии, — сказала я, думая, что произвела на него впечатление. — Он пишет, что все девушки эмоционально созревают гораздо раньше, чем мальчики.— Автор этой статьи судит о всем человеческом роде с позиции собственной незрелости.— Крис, ты думаешь, что знаешь все, но никто не может знать всего.Он повернул голову и, встретив мой взгляд, нахмурился, как он это часто делал.— Ты права, — согласился он. — Я знаю только то, о чем читал, и внутри я чувствую себя озадаченным, как первоклассник. Я чертовски люблю мать за то, что она сделала, и я чувствую столько разных вещей, а мне не с кем о них поговорить. — Он оперся на локоть и посмотрел мне в лицо. — Я бы хотел, чтобы твои волосы побыстрее выросли снова. Теперь я не хотел бы вновь использовать ножницы, все равно от них никакой пользы.Было гораздо лучше, когда он не говорил ничего, напоминающего о Фоксворт-Холле. Я хотела просто смотреть в небо и чувствовать свежую ночь на своей влажной коже. Моя пижама была сделана из тонкого белого батиста с узором из розовых бутонов и с кружевами по краям. Она прилипла ко мне, как вторая кожа, так же, как и белые шорты Криса — к нему.— Пойдем, Крис.Он неохотно поднялся и протянул руку.— Еще поплаваем?— Нет. Пойдем обратно.В тишине мы пошли прочь от озера сквозь лес, пьяные от сознания того, что мы находились снаружи, на земле.Мы возвращались назад к своим обязанностям. Очень долго мы стояли перед веревкой, уходившей в дымоход высоко над нами. Я думала не о том, как мы будем подниматься, а о том, что нам дал этот кратковременный побег из тюрьмы, в которую мы снова возвращались.— Крис, ты чувствуешь себя по-другому?— Да. Хотя мы не делали ничего особенного, просто походили по земле и немного поплавали, а я чувствую себя ожившим и полным надежды.— Мы могли бы выбраться отсюда хоть сегодня ночью, не дожидаясь, когда мама вернется. Мы могли бы подняться, сделать лямки, чтобы нести близнецов, и унести, пока они спят. Мы бы могли убежать. Мы были бы СВОБОДНЫ!Он не ответил, а начал восхождение на крышу, рука за рукой, пропуская веревку между ног во время подъема наверх. Когда он залез, я тоже начала карабкаться; мы не доверяли веревке вес двоих человек. Подниматься было гораздо тяжелее, чем спускаться. Похоже, мои ноги были значительно сильнее рук. Я потянулась за следующим узлом и подняла правую ногу.Внезапно моя нога соскользнула со своей опоры, и я повисла, удерживаемая лишь своими слабыми руками!Короткий вскрик сорвался с моих губ! Я была больше чем в двадцати футах от земли!— Держись! — позвал сверху Крис. — Веревка прямо у тебя между ног. Все, что тебе нужно сделать — быстро их сомкнуть!Я не видела, что делаю. Все, что я могла — следовать указаниям. Я зажала веревку между бедер, вся трепеща. Страх сделал меня слабой. Чем дольше я оставалась на одном месте, тем страшнее мне становилось. Я начала дрожать. А потом полились слезы… глупые девичьи слезы!— Ты почти достаешь до моей руки, — звал Крис. — Еще несколько футов, и я смогу достать тебя, Кэти, не паникуй. Подумай, как ты нужна близнецам! Постарайся… изо всех сил!Я должна была убедить себя ухватиться рукой за следующий узел. Я снова и снова повторяла себе, что я смогу сделать это. Я могу. Мои ноги были скользкими от травы, но и у Криса они тоже были скользкими, и он справился. Если он смог сделать это, то и я смогу.Объятая ужасом, шаг за шагом я взобралась по веревке до того места, где Крис мог, вытянувшись, схватить меня за запястье. Когда его сильные руки ухватили меня, волна облегчения прошла по мне с головы до ног. Через несколько секунд, он втащил меня наверх и сжал в тесных объятиях; мы смеялись, чуть не плача. Затем мы добрались до дымохода, держась за веревку. И вот мы вновь очутились в знакомом месте, сильно дрожа от волнения.О, сколько иронии было в этом факте — мы были РАДЫ вернуться!Крис лег на кровать и уставился на меня.— Кэти, когда мы лежали на берегу озера, я на секунду-другую почувствовал себя как на небесах. Потом, когда ты повисла на веревке, я подумал, что если ты умрешь, то я должен тоже умереть. Мы не можем повторить этого. В твоих руках нет той силы, которая есть в моих. Я жалею, что забыл об этом.Ночная лампа мерцала в углу розовым светом. В сумерках наши глаза встретились.— Я не жалею о том, что мы нашли. Я рада. Я так давно не чувствовала себя живой.— Ты чувствовала это? — спросил он. — Я тоже… как будто мы проснулись от плохого сна, который продолжался слишком долго.И я снова осмелела.— Крис, как ты думаешь, где сейчас находится наша мама? Она постепенно ускользает от нас и никогда по-настоящему не смотрит на близнецов, как будто теперь они ее пугают. Но она еще никогда так долго не отсутствовала. Ее нет уже больше месяца.Я услышала его тяжелый, грустный вздох.— Честно, Кэти, я просто не знаю. Она сказала мне то же, что и тебе, но могу держать пари, что у нее серьезная причина.— Но какой должна быть причина, чтобы уехать без объяснений? По крайней мере это она могла бы сделать?— Я не знаю, что сказать.— Если бы у меня были дети, я бы никогда не оставила их так, как она. Я бы не бросила своих четверых детей в запертой комнате и не забыла бы о них.— Ты помнишь, что не собиралась иметь детей?— Крис, когда-нибудь я собираюсь танцевать с мужем, который полюбит меня, и если он действительно захочет иметь ребенка, я должна буду согласиться.— Разумеется, я знал, что ты переменишь мнение, когда вырастешь.— Ты действительно думаешь, что я достаточно красива, чтобы быть любимой мужчиной?— Ты красива более чем достаточно, — голос его звучал смущенно.— Крис, ты помнишь, как мама говорила нам, что деньги, а не любовь правят миром. Я думаю, что она была неправа.— Да-а? А ты подумай дальше. Почему ты не можешь иметь и то, и другое?И я подумала. У меня было множество мыслей. Я лежала и смотрела в потолок, который был для меня и полом для танцев. Я снова и снова обдумывала жизнь и любовь. И из каждой книги, которая была мной прочитана, я вынесла кусочки философии, которые сложила в стройные четкие теории для того, чтобы поверить в них на всю оставшуюся жизнь.Любви, если бы она пришла и постучалась ко мне в дверь, мне было бы достаточно.И тот неизвестный автор, который пишет, что если у тебя есть слава, этого недостаточно; если у тебя есть богатство, этого все еще недостаточно; а если у тебя есть слава, богатство и также любовь, и этого по-прежнему недостаточно… бедный парень, мне было жалко его.ДОЖДЛИВЫЙ ДЕНЬКрис стоял у окна, обеими руками раздвигая тяжелую ткань занавесей. Небо было свинцовым, дождь шел сплошной стеной. Все лампы в нашей комнате горели, и телевизор работал, как всегда. Крис хотел увидеть поезд, который проходил мимо, начиная с четырех утра. Можно было расслышать его печальный свисток перед рассветом и после, если вы уже проснулись. Можно было даже чуть-чугь разглядеть мелькнувший вдалеке и казавшийся просто игрушкой поезд.Он был в своем мире, а я в своем. Сидя с Кэрри по-турецки на кровати, мы вырезали фотографии из одного из тех иллюстрированных журналов, которые принесла мама для моего развлечения, прежде чем покинуть нас так надолго. Я старательно вырезала каждую фотографию и наклеивала их в альбом. Я планировала мой воображаемый дом, где я когда-нибудь буду счастливо жить с высоким и сильным темноволосым мужем, который будет любить только меня, а не тысячи других на стороне.Я уже обдумала всю свою жизнь: сперва карьера, а муж и дети тогда, когда я буду готова ретироваться и предоставить шанс кому-нибудь другому. И в моем воображаемом доме найдется место для чудной прозрачной изумрудной ванны, которая будет стоять на помосте. И я буду мокнуть в ней целые дни подряд, если только захочу, вся пропитанная кремами и бальзамами, и никто не будет стучаться и кричать из-за двери, чтобы я поторопилась! (У меня еще никогда не было случая как следует посидеть в ванне).Из этой чудной изумрудной ванны я выйду, сладко благоухая парфюмерией, и кожа моя будет мягка, как шелк, и поры ее навсегда очистятся от этого затхлого запаха старого дерева и чердачной пыли, который, кажется, так въелся в нее вместе со всей этой древней нищетой, что мы, такие молодые, пахнем как старики.— Крис, — сказала я, уставясь на его спину. — Почему нужно оставаться здесь столько времени, дожидаясь мамы или смерти старика? Ведь мы же сильные, может, нам удрать?Он не сказал ни слова. Но я увидела, как его руки сильнее сжали края занавесей.— Крис…— Я не хочу говорить об этом! — вспылил он.— Почему же ты стоишь там и дожидаешься поезда, если ты не думаешь, как отсюда выбраться?— Я не дожидаюсь поезда! Я просто гляжу в окно и все! Он стоял, прижавшись лбом к стеклу, так что любой сосед, выглянув в окно, мог увидеть его.— Крис, отойди от окна! Кто-нибудь увидит тебя.— Ну и пусть видят, черт их побери.Моим первым порывом было подбежать к нему, обнять и осыпать его лицо бесчисленными поцелуями, чтобы восполнить все, что он потерял, когда ушла мама. Я бы склонила его голову к себе на грудь и баюкала бы его, как она, и он стал бы снова бодрым, солнечным оптимистом, которому неведомы хмурые дни. Но я была достаточно мудра, чтобы понимать: даже если я проделаю все, что делала мама, это не будет иметь того эффекта. Никто не заменит ему её. Вся его вера, мечты и надежды воплотились в одной-единственной женщине — в маме.Она исчезла уже больше двух месяцев назад! Понимала ли она, что один день жизни здесь, наверху, длиннее, чем месяц нормальной жизни? Волновалась ли она о нас, интересно ли ей было, как мы тут живем? Неужели она была уверена, что Крис всегда будет на её стороне, хотя она покинула нас без извинений, без причины, без объяснения? Неужели она действительно верила, что любовь, однажды приобретенная, не может быть уничтожена страхами и сомнениями, чтобы уже никогда-никогда не возродиться вновь?— Кэти, — вдруг сказал Крис. — Куда бы ты поехала, если бы у тебя был выбор?— На юг, — сказала я. — На теплый, солнечный пляж, где нежные волны и неглубоко, никакого прибоя в белых барашках, никаких огромных валов, перекатывающихся через скалы. Я хочу туда, где ветер вообще никогда не дует. Пусть мягкий и теплый бриз лишь ласкает мои волосы и щеки, пока я лежу на чистом белом песке и упиваюсь солнечным теплом— Ну, — согласился он, присвистнув. — Ты нарисовала заманчивую картину. Только я бы не возражал против прибоя. Я бы не прочь заняться серфингом на волнах. Должно быть, это не хуже лыж.Я отложила в сторону ножницы, журналы, пузырек с клеем и альбом, чтобы полностью сосредоточиться на Крисе. Он был лишен даже своего любимого спорта, да и многого другого. Запертый в этой комнате, он превращался в печального старца вопреки своим годам! Ах, как я хотела утешить его и не знала, как.— Пожалуйста, Крис, отойди от окна.— Оставь меня в покое! Мне чертовски это надоело! Не делай этого, не делай того! Не говори, пока не спросят, ешь эту чертову бурду каждый день, вечно она еле теплая и не вовремя, я думаю, она делает это специально, чтобы у нас не было вообще никаких удовольствий, даже от еды. Но я все время думаю об этих деньгах, ведь половина из них мамина и наша. И я говорю себе, неважно как, но ради этого стоит пойти на все! Этот старик не может жить вечно!— Все деньги на свете не стоят потерянных дней нашей жизни, — вспылила на этот раз я. Он обернулся, лицо его покраснело.— Боже, что за ад! Может быть ты и достигнешь чего-нибудь со своими талантами, но у меня впереди годы и годы учебы! Ты же знаешь, папа хотел, чтобы я был врачом, и поэтому я должен пройти сквозь огонь и воду, но получить диплом! А если мы убежим, я никогда не стану врачом, и ты это знаешь! Скажи-ка на милость, как я смогу заработать нам на жизнь, а ну, быстро, перечисли, кем я смогу работать, разве что посудомойкой, сезонным рабочим или поваренком, и все это вместо колледжа и медицинской школы? И я должен буду содержать тебя и близнецов, да и самого себя тоже— готовая семейка, и это в шестнадцать-то лет!Я просто раскалилась от возмущения. Значит, он не считает меня способной помочь ему!— Я тоже могу работать! — огрызнулась я. — Вдвоем мы справимся. Крис, помнишь, когда мы голодали, ты принес мне четыре мертвых мышки, и ты сказал, что Бог дает людям сверхсилы и сверхвозможности во время великих испытаний? И я верю, что так оно и есть. Если мы удерем на свой страх и риск, так или иначе мы встанем на ноги, и ты будешь доктором. Я сделаю все, чтобы только увидеть, как это чертово звание напишут после твоей фамилии.— Ну ты-то что можешь сделать? — он спросил это насмешливым и полным ненависти голосом. Прежде чем я смогла ответить, дверь позади нас отворилась, и показалась бабушка.Она медлила на пороге, уставившись на Криса своим каменным взглядом. Но он, упрямый и неподатливый, не дал ей, как прежде, себя запугать. Он не двинулся со своего места у окна и даже наоборот отвернулся и снова стал смотреть на дождь.— Мальчик, — её крик хлестнул Криса, как плеть. — Отойди от окна немедленно!— Меня зовут не «мальчик». Меня зовут Кристофер. Ты можешь обращаться ко мне по имени или вообще никак не обращаться, но никогда не зови меня «мальчик».Она плюнула за его спиной.— Но я именно это имя и ненавижу! Оно принадлежало твоему отцу; я по доброте душевной заступилась за него, когда его мать умерла, и ему негде было жить. Мой муж не хотел, чтобы он жил здесь, но мне было жаль парнишку, ведь он остался без родителей, и к тому же его ограбили так жестоко. И вот я изводила мужа просьбами, чтобы он позволил своему младшему сводному брату жить под одной крышей с нами. В конце концов твой отец пришел такой красивый и блестящий и воспользовался нашим великодушием! Обманул нас! Мы посылали его в лучшие школы, покупали ему всегда все самое лучшее, а он похитил у нас дочь, а ведь она была ему племянницей! Она была для нас всем на свете, только она у нас и была, и вот они сбежали темной ночью, а обратно вернулись через две недели, счастливые, улыбающиеся, и просили простить их, ведь они были влюблены! Той ночью у моего мужа случился первый сердечный приступ. Говорила тебе об этом твоя мать, что она и тот человек были причиной сердечной болезни её отца? Он выгнал её прочь, сказал никогда не возвращаться и тут же упал на пол.Она остановилась, переводя дыхание, и положила большую сильную руку, усыпанную бриллиантами, себе на горло. Крис отвернулся от окна и уставился на нее, так же как и я. Это было больше всего, что она сказала нам с тех пор, как мы поднялись по лестнице, чтобы жить здесь, а это было вечность назад.— Нельзя упрекать нас зато, что сделали наши родители, — вяло сказал Крис.— Вас упрекают за то, что вы делаете со своей сестрой!— Что же мы делаем такого греховного? — спросил он. — Вы думаете, мы можем жить в одной комнате год за годом и не видеть друг друга? Вы же сами поместили нас сюда. Вы заперли нас, так что даже слуги не могут войти. Вы просто жаждете уличить нас в чем-нибудь дурном. Вы хотите, чтобы мы с Кэти подтвердили ваше мнение о браке нашей матери! Посмотрите на себя, вот вы стоите здесь, как святоша в своем сером одеянии, и уверены в своей правоте, а ведь вы морите голодом малых детей!— Замолчи! — закричала я, ужаснувшись тому, что увидела на лице бабушки. — Крис, ни слова больше! Но он и так сказал слишком много. Она захлопнула дверь в комнату, и сердце у меня подскочило до самого горла.— Мы поднимемся на чердак, — спокойно сказал Крис.— Она слишком труслива, чтобы подняться по лестнице. Мы будем там в безопасности, а если она будет морить нас голодом, мы сделаем лестницу из простыней и спустимся на землю.Дверь снова открылась. Бабушка вошла, решительно шагая вперед с зеленым ивовым прутом в руке и зловещей решимостью во взоре. Должно быть, она припрятала этот прут где-нибудь неподалеку заранее, иначе, как она могла раздобыть его так быстро.— Убежать на чердак и спрятаться! — завопила она, схватив Криса за плечо. — И никто из вас не будет есть еще неделю! Ничего, только я выпорю тебя, да и твою сестру тоже, если ты будешь сопротивляться, и близнецов.Это было в октябре. А в ноябре Крису будет семнадцать. Он был все еще только мальчик по сравнению с её огромной тушей. Он медлил, сопротивляясь, но взглянув на меня и близнецов, которые хныкали и цеплялись друг за друга, он позволил этой старухе втащить себя в ванную комнату. Она закрыла и заперла дверь. Она приказала ему раздеться и наклониться над ванной.Близнецы подбежали ко мне, пряча лица у меня в подоле,— Останови её, — взывала Кэрри. — Не давай ей бить Криса!Он не издал ни звука, пока прут полосовал его голую кожу. Я слышала те жуткие звуки, что издает зеленый хлыст, врезаясь в живую плоть. И я чувствовала боль каждого удара! Мы с Крисом стали как бы одним целым с прошлого года, он был словно моей второй, лучшей натурой, он был сильный и смелый, и он смог выдержать эту пытку без крика. Я ненавидела её. Я села на кровать, обхватив близнецов руками, и почувствовала такую ненависть, что она просто разрывала меня изнутри. Я пронзительно закричала, потому что не знала, как иначе справиться с этим.Его пороли, а я испускала крики от его боли! Я надеялась, что Бог это слышит! Я надеялась, что это слышат слуги! Я надеялась, что это слышит наш умирающий дед.Из ванной она вышла с прутом в руке. Позади нее тащился Крис, бедра его были обмотаны полотенцем. Он был смертельно бледен. Я никак не могла перестать кричать.— Заткнись! — приказала она, щелкнув прутом у меня перед глазами. — Замолчи сию секунду, пока не получила того же самого.Но я не могла унять крик, даже когда она подтащила меня к кровати и отбросила в сторону, так как они пытались защитить меня. Кори вцепился в её ногу зубами. От её оплеухи он покатился кубарем. А потом я пошла, подавляя свою истерику, в ванную, где мне тоже было приказано раздеться. Я стояла там, глядя на её бриллиантовую брошь, которую она всегда носила, и пересчитывала драгоценные камни, семнадцать крошечных камней. Её серая тафта была прошита красивыми красными линиями, а её белый воротничок был вышит вручную. Она глядела на мои короткие выстриженные волосы явно с выражением внутреннего удовлетворения.— Раздевайся, или я сорву с тебя одежду.Я начала снимать одежду, расстегивая пуговицы блузки.Тогда я не носила лифчика, хотя он и был уже мне нужен. Прежде чем она успела отвести глаза, я заметила, как ее руки шарят по моим грудям и плоскому животу. Она явно была оскорблена тем, что увидела.— Наступит день, старуха, — сказала я. — Наступит день, когда ты будешь беспомощна, а у меня в руках будет прут. А в кухне будет полно еды, которую тебе уже никогда не съесть, потому что, как ты нам постоянно твердишь, Бог все видит, и Он вершит свой суд, и Его закон: глаз за глаз, вот так-то, бабушка.— Не смей говорить со мной, — огрызнулась она. Сейчас она улыбалась, вполне уверенная, что день, когда она будет в моей власти, никогда не наступит. Глупо, конечно, что я говорила все это, и глупо, что она позволяла мне говорить. И пока прут хлестал мою плоть, я слышала, как визжали близнецы в спальне:— Крис, останови её! Не давай ей бить Кэти!Я упала на колени около ванны, свернувшись в плотный комок, защищая лицо, грудь и наиболее уязвимые места. Совсем озверев, она хлестала меня, пока не сломался прут. Эта боль была подобна огню. Когда прут сломался, я подумала, что все позади, но она схватила щетку с длинной ручкой и принялась бить меня ею по голове и плечам.Я старалась удержаться от крика, сколько могла, мне хотелось быть такой же смелой, как Крис, но тут я не смогла. Я завопила:— Ты не женщина! Ты чудовище! Нечеловеческое и бесчеловечное!В ответ я получила сильнейший удар по черепу с правой стороны. Все кругом потемнело.Качаясь как на волнах, я медленно возвращалась к действительности, вся израненная, голова моя раскалывалась от боли. На чердаке радио играло «Адажио Розы» из балета «Спящая красавица». Доживи я хоть до ста лет, мне не забыть этой музыки и того, что я почувствовала, когда открыла глаза и увидела Криса, склонившегося надо мной, чтобы наложить на рану антисептический пластырь, и слезы из его глаз капали на меня. Он отослал близнецов на чердак играть, заниматься, раскрашивать картинки, делать что угодно, лишь бы они не думали о том, что происходит внизу. Когда он сделал для меня все, что мог с помощью своего ограниченного запаса медицинских средств, я позаботилась о его изрубцованной, окровавленной спине. На нас не было одежды. Одежда могла прилипнуть к нашим сочащимся кровью ранам.Больше всего синяков было у меня от щетки, которой она орудовала так свирепо. На голове был такой обширный кровоподтек, что Крис боялся, не было бы сотрясения мозга. Закончив лечение, мы повернулись на бок, лицом друг к другу, накрывшись простыней. Мы смотрели друг другу в глаза, и они закрывались. Он провел рукой по моей щеке, так заботливо и мягко, с такой любовью.— «Разве нам не весело, братец, разве не весело?» — я пропела это, пародируя ту самую песенку про Билла Бейли. — «Мы проведем вместе день, длинный, как жизнь. Ты будешь лечить меня, а я тебе заплачу».— Перестань, — вскрикнул он, такой уязвленный и беспомощный, — я знаю, что я виноват! Я стоял у окна. Она не должна была бить и тебя!— Да брось ты, рано или поздно она бы это все равно сделала. С самого первого дня она задумала это. Ты вспомни, как она придиралась к пустякам, лишь бы наказать нас. Я просто поражаюсь, почему она так долго откладывала этот прут.— Когда она стегала меня, я слышал твои крики, и я мог не кричать. Ты делала это для меня, Кэти, и это помогло. Я не чувствовал своей боли, Кэти, только твою.Мы нежно касались друг друга. Наши обнаженные тела прижимались друг к другу, моя грудь к его груди. Потом он пробормотал мое имя и, приподняв повязки, выпустил одну из уцелевших длинных прядок моих волос. Потом взял мою голову в руки так бережно и нежно и приблизил её к своим губам. Было так странно, что он целует меня, когда я лежу обнаженная в его руках… и что-то было в этом неправильное.— Остановись, — прошептала я в ужасе, чувствуя, что его мужское естество берет верх надо мною. — Это как раз то, что она думает о нас.Как горько он рассмеялся, отодвигаясь от меня, и сказал мне, что я ничего не понимаю. Заниматься любовью — это нечто большее, чем поцелуй, а ведь мы только поцеловались.— И никогда ничего больше, — сказала я, но не очень уверенно. В эту ночь я заснула, думая о его поцелуе, а не о порке и ударах щеткой. В нас обоих шевелился и нарастал ворох разнообразных чувств. Что-то спрятанное глубоко внутри меня было разбужено и ожило, совсем как у Авроры, которая спала, покуда не пришел принц и не запечатлел на её спокойных губах долгий любовный поцелуй.Это был обычный конец всех волшебных сказок — поцелуй и потом счастье навеки. Но мне был нужен какой-то другой принц для счастливого конца.НАЙТИ ДРУГАКто-то кричал на чердачной лестнице!Я вскочила, разбуженная, и огляделась, чтобы посмотреть, кого не достает. Кори! О, Боже, что еще случилось?Я соскочила с постели и побежала в туалет, и я слышала, что Кэрри проснулась и присоединила свои вопли к крикам Кори, даже не зная, чего он кричит. Крис закричал тоже:— Черт возьми, что там еще происходит?Я проскочила через туалет, взбежала вверх по шести ступенькам и остановилась как вкопанная, вытаращив глаза.Кори в своей белой пижаме вопил, свесив голову, и я не могла разглядеть, что так ужаснуло его.— Сделай же что-нибудь! Сделай! — закричал он, наконец показав мне, что его испугало.Ох, на ступеньке была мышеловка, как раз там, где мы оставляли её каждую ночь, положив сыр для приманки. Но на этот раз мышка не была убита. Она оказалась достаточно умной, чтобы стащить сыр не зубами, а передней лапкой, и вот теперь её крошечная ножка была прижата тугой проволочной пружиной. Дико, но эта серая малютка грызла свою попавшую в капкан лапку, чтобы освободиться, вопреки боли, которую должна была при этом испытывать.</blockquote>

Проверка