JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 389095" data-attributes="member: 1">Глава 3На следующий день в половине первого лорд Генри Уоттон следовал из Карзон Стрит в Албани, чтобы навестить своего дядю, лорда Феримора, приветливого, хотя иногда и грубоватого, холостяка, которого общество в целом считало самовлюбленным, поскольку не имело от него никакой пользы; а вот бомонд считал его щедрым, ведь он обеспечивал людей, способных его поразить. Его отец был послом в Мадриде во времена, когда Изабелла была еще юной, а о Прим никто и понятия не имел, но уволился с дипломатической службы из прихоти и обиды на то, что ему не предложили должность посла в Париже – должность, которая, по его мнению, должна была принадлежать ему по праву рождения, лени, прекрасно написанных дипломатических писем и безграничной жажды наслаждений. Его сын, который работал секретарем у отца, также подал в отставку, что на тот момент казалось глупостью. А унаследовав титул через несколько месяцев после этого, он с головой погрузился в изучение высочайшего искусства аристократов – безделья. Он имел два больших дома, однако предпочитал жизнь в квартире, ведь там было меньше хлопот, а ел, как правило, в клубе. Он интересовался делами на своих угольных шахтах в центральных графствах, объясняя свой нездоровый интерес к промышленности тем, что джентльмен, который владеет углем, может позволить себе топить свой камин дровами. Что касается политических взглядов, он поддерживал консерваторов всегда, кроме тех времен, когда они были в правительстве. В эти периоды он поливал их грязью за то, что они – стая радикалов. Он был героем в глазах своего дворецкого, который мог на него накричать и ужасом в глазах своей родни, на которую он сам срывался. Он мог родиться только в Англии, хотя и говорил, что страна катится к черту. У него были устаревшие принципы и целая куча предубеждений.Войдя в комнату, лорд Генри увидел, как его дядя в охотничьем жакете сидит с сигарой в зубах и грозно бормочет что-то в ответ на очередную публикацию Таймс.– О, Гарри, – сказал пожилой джентльмен, – что привело тебя ко мне в такую рань? Я думал, что денди, вроде тебя, не просыпаются раньше двух и не выходят в люди раньше пяти.– Только любовь к своей семье, дядя Джордж, уверяю Вас. Мне от вас кое-что нужно.– Я так понимаю – деньги, – сказал лорд Фермор, скосив взгляд. – Ну что же, садись и расскажи что к чему. Сейчас молодые люди считают, что деньги это самое главное в жизни.– Действительно, – согласился лорд Генри, поправляя пуговицу на своем жакете, – а с годами они убеждаются в этом. Но мне нужны не деньги. Деньги нужны тем, кто выплачивает свои долги, дядя Джордж, а я этим не занимаюсь. Кредит – это богатство младшего сына, он позволяет жить на широкую ногу. Кроме того, я имею дело с торговцами с Дартмура, поэтому они меня никогда не беспокоят. Мне нужна информация, но не какая-то полезная. Мне нужна ненужная информация.– Что ж, я могу рассказать тебе все, что написано в английской Синей Книге, Гарри, хотя, в последнее время там пишут много глупостей. Когда я работал дипломатом, дела с этим были намного лучше. Но я слышал, что сейчас их принимают по результатам экзаменов. Чего же еще ожидать? Экзамены, сэр, это полнейшее очковтирательство от начала и до конца. Если человек – джентльмен, то он знает достаточно, если же нет – то сколько бы он не знал, с него не будет никакого толку.– В Синей Книге не пишут о мистере Дориане Грее, дядя Джордж, – вяло сказал лорд Генри.– Мистер Дориан Грей? А кто это? – Спросил лорд Фермор, нахмурив свои седые брови.– Я пришел как раз для того, чтобы об этом узнать, дядя Джордж. Точнее, я знаю, кто он. Он внук последнего лорда Келсо. Фамилия его матери была Девере, леди Маргарет Девере. Расскажите мне о его матери. Какой она была? За кого вышла замуж? В свое время, Вы знали практически всех, поэтому могли быть знакомы и с ней. Меня сейчас очень заинтересовал мистер Грей. Я только недавно с ним познакомился.– Внук Келсо! – Повторил пожилой джентльмен. – Внук Келсо!.. Конечно… Мы были близко знакомы с его матерью. Кажется, я даже присутствовал на ее крестинах. Маргарет Девере была сногсшибательной красоткой. Мужчины просто взбесились, когда она сбежала с практически голым и босым мальчишкой – он был никто – младший офицер в пехотном полку, или что-то вроде того. Действительно. Я помню все, как будто это было вчера. Бедняга погиб на дуэли в Спа, всего через несколько месяцев после свадьбы. Об этом ходили отвратительные слухи. Поговаривали, что Келсо нанял какого-то подонка из Бельгии, чтобы тот публично оскорбил его зятя, заплатил ему, и тот прибил несчастного юношу, как муху. Это дело замалчивали, однако, Келсо с тех пор обедал в одиночестве. Мне рассказывали, что он забрал дочь к себе, но она так и не заговорила с ним больше. Да, это очень темная история. Менее чем через год, девушка тоже умерла. Так что после нее остался сын, правда? Я уже и забыл об этом. Что он за парень? Если он похож на мать, то должен вырасти прекрасным парнем.– Он очень красив, – подтвердил лорд Генри.– Надеюсь, он попадет в хорошие руки, – продолжил старик. – Скорее всего, его ждет приличное наследство, если только Келсо поступил с ним по совести. У его матери также были деньги. От ее деда ей досталось имение Селби. Ее дед ненавидел Келсо. Называл его скупердяем. Таким он и был. Однажды он приехал в Мадрид, когда еще я там был. К сожалению, мне было стыдно за него. Королева расспрашивала меня об английском дворянине, который всегда спорил с погонщиками о цене за проезд. Это стало целой историей. Я целый месяц не решался появиться при дворе. Надеюсь, он поступил с внуком лучше, чем обходился с теми беднягами.– Даже не знаю, – ответил лорд Генри. – Думаю, с ним все будет в порядке. Он еще не совершеннолетний. Я знаю, что он владеет поместьем. Он рассказывал мне. А… его мать была красавицей?– Маргарет Девере была одной из самых прекрасных женщин, которых я встречал за свою жизнь, Гарри. Я так и не смог понять, что побудило ее к тому поступку. Она могла выйти замуж за любого. Карлингтон был от нее без ума. Но, как и все женщины в той семье, она была романтичной. Мужчины были так себе, но ведь женщины были блестящие! Карлингтон стоял перед ней на коленях. Он сам мне рассказывал. А она смеялась над ним, хотя в то время все девушки в Лондоне были влюблены в него. Кстати, Гарри, на счет безрассудных браков, что это за глупости мне рассказал твой отец, якобы Дартмур хочет жениться на американке. Ему мало хороших английских девушек?– Сейчас модно жениться на американках, дядя Джордж.– Я буду защищать английских женщин перед всем миром, Гарри, – сказал лорд Фермор, ударив кулаком по столу.– Сейчас ставят на Американок.– Говорят, они недолговечны, – пробормотал его дядя.– Длинные дистанции истощают их, однако они созданы для бега с препятствиями. Они схватывают все на лету. У Дартмура нет шансов на спасение.– А кто ее родня? – Буркнул пожилой джентльмен. – У нее вообще есть родня?Лорд Генри покачал головой:– Американки так же умело скрывают своих родителей, как англичанки – свое прошлое, – сказал он, поднимаясь, чтобы уйти.– Может они торгуют свининой?– Я на это надеюсь, дядя Джордж, ради Дартмурового же блага. Говорят, что торговля свининой это второе по прибыльности занятие в Америке, после политики.– Она хороша собой?– Она ведет себя так, будто она красавица. Большинство американок так себя ведут. Именно это придает им шарма.– Почему же бы этим американкам не оставаться на Родине? Они всегда рассказывают, что там настоящий рай для женщин.– Так и есть. Именно поэтому они, как Ева, так безумно стремятся убежать оттуда, – сказал лорд Генри. – До свидания, дядя Джордж, я опоздаю на обед, если задержусь еще на минуту. Спасибо, что рассказали то, что меня интересовало. Я люблю знать как можно больше о моих новых друзьях и как можно меньше о старых.– Где ты будешь обедать, Гарри?– У тети Агаты вместе с Дорианом Греем. Он ее последний протеже.– Хм! Гарри, передай своей тете Агате, чтобы она больше не надоедала мне своей благотворительностью. Почему-то эта старуха решила, что мне больше нечем заняться, кроме как выписывать чеки, чтобы оплатить ее нелепые прихоти.– Хорошо, дядя Джордж, я передам, но это не поможет. Благотворители теряют всю свою человечность. В этом заключается их отличительная черта.Пожилой джентльмен одобрительно хлопнул и позвал слугу. Лорд Генри вышел на Барлингтон Стрит и направился в сторону площади Беркелей.Итак, такова была история происхождения Дориана Грея. Короткий рассказ о ней взволновал его, ведь он нашел в нем странную, почти современную романтику. Прекрасная женщина, которая рискнула всем ради безумной страсти. Несколько недель безудержного счастья, оборванные преступлением и ужасной изменой. Месяца молчаливой агонии, а затем – рожденное в муках дитя. После того, как с.мерть отобрала у него мать, мальчик остался наедине со старым тираном, который не знал любви. И все же, это был интересный фон. Он подчеркивал парня, делал его еще более совершенным. За спиной всего прекрасного, что существует в нашем мире, стоит трагедия. Мир должен выстрадать цветения малейшего цветка… Какой же он был волшебный вчера за ужином, когда он сидел напротив него в клубе, с огнем в глазах и открытым от робкой радости ртом. Красное пламя свечей подчеркивало удивление на его лице. Разговор с ним напоминала игру на изящной скрипке. Он отзывался на каждое прикосновение и движение смычка… Было что-то увлекательное в том, чтобы влиять. Это не было похоже ни на какое другое занятие. Создавать отображения собственной души и на мгновение внушать ее другому, слышать эхо собственных взглядов, к которым добавилась музыка чужой юности и страсти, накладывать собственный темперамент на чужой так, будто это легкая нотка чужих духов. Все это дарило настоящую радость, возможно – наиболее всеобъемлющую радость из тех, что остались нам в наш ограниченный и пошлый век – век, в котором господствуют телесные утехи и общие цели… Кроме того, он имел сказочный типаж, этот парень, которого он по странной воле случая встретил у Бэзила в мастерской, или же с него в любой момент можно было слепить сказочный типаж. В нем жили чистота, грация мальчика и красота сравнимая с той, которую хранили для нас скульптуры древней Греции. С ним можно было сделать все, что угодно. Из него можно было вылепить игрушку или титана. Как же жаль, что такой красоте суждено увянуть!.. А Бэзил? Как же интересно за ним наблюдать с точки зрения психологии! Новая манера в искусстве, свежий взгляд на жизнь, которые ему странным образом подсказало одно только присутствие того, кто не имеет об этом ни малейшего представления. Молчаливый дух, который жил в темном лесу и оставался незамеченным, гуляя в чистом поле, вдруг проявил себя, будто дриада без страха, ведь его душе, которая ждала ее, открылось видение прекрасных вещей. Благодаря этому видению, формы и очертания простых вещей превращаются в символы, как будто они были очертаниями и формами чего-то другого и более совершенного, чью тень они превратили в реальность. Как же все это было необычно! Он вспоминал подобные примеры из истории. Разве это не Платон был художником мысли, который впервые об этом задумался? Разве это был не Буонароти, кто описал это в цветных сонетах на мраморе? Но это было странно наблюдать в нашем собственном веке… Да, он попытается стать для Дориана Грея тем, чем он, сам того не ведая, стал для художника, который создал его замечательный портрет. Он постарается установить над ним контроль, в конце концов, он уже прошел половину пути. Он присвоит себе этот удивительный дух. Было что-то захватывающее в этом ребенке любви и смерти.Вдруг он остановился и посмотрел на дома. Он заметил, что уже немного прошел мимо дома своей тети, и развернулся назад, слегка улыбнувшись. Когда он вошел в мрачного вида прихожую, дворецкий сказал, что все уже ушли обедать. Он отдал шляпу и трость слуге и вошел в столовую.Ты как всегда опоздал, Гарри, – сказала его тетя, неодобрительно кивая.Он пробормотал что-то в свое оправдание и, заняв свободное место рядом с ней, начал рассматривать присутствующих. Дориан скромно поклонился ему с противоположного края стола. На его щеках появился радостный румянец. Напротив сидела графиня Харли, бесконечно добрая леди, с прекрасным характером, за который ее обожали знакомые, и с характерными пропорциями, которые современники назвали бы ожирением, если бы речь шла не о графине. Справа от нее сидел сэр Томас Бёрдон, радикальный парламентарий, который на людях следовал за своим лидером, а в личной жизни – за лучшими поварами, за обедом сидя с консерваторами, а мыслями оставаясь с либералами, согласно общеизвестному мудрому правилу. Место слева от нее занял мистер Эрскин Тредли, пожилой джентльмен, который владел значительным запасом шарма и культуры, однако, обзавелся плохой привычкой молчать. Однажды, он объяснил леди Агате, что сказал все, что хотел, еще до того, как ему исполнилось тридцать. По соседству с ним сидела миссис Ванделер, одна из лучших подруг его тетки – святейшая из женщин, однако, страшная неряха. Она напоминала ему плохо переплетенную книгу с гимнами. К счастью, с другой стороны от нее сидел лорд Фодель, крайне эрудированный и так же посредственный человек, такой же скучный, как и отчет министра в Палате Общин. Она разговаривала с ним с таким упорством, которое представляло собой, как он сам когда-то признал, страшную ошибку, которой не может избежать ни один порядочный человек.– Мы как раз говорим о бедняге Дартмуре, Лорд Генри, – сказала графиня, кивнув ему с противоположной стороны стола. – Как считаете, он действительно женится на той прелестной юной даме?– Думаю, она уже решила, что они обручатся, графиня.– Это ужасно! воскликнула леди Агата. – Кто-то обязательно должен вмешаться.– Я узнал из очень надежных источников, что ее отец – торгует какими-то безделушками в Америке, – надменно сказал сэр Томас Бёрдон.– Мой дядя уже решил, что он торгует свининой, сэр Томас.Безделушками! Какими еще безделушками? – Спросила графиня, вскинув руки вверх, чтобы подчеркнуть собственное удивление.Американские романы, – ответил лорд Генри, накладывая себе перепелки.Графиня выглядела растерянной.Дорогая, не обращайте на него внимания, – прошептала леди Агата. – Он никогда не говорит то, что думает.Когда открыли Америку, – сказал радикал и начал приводить какие монотонные факты. Как и каждый, кто пытается исчерпать тему для разговора, он исчерпал внимание своих слушателей. Графиня вздохнула и воспользовалась своим правом вмешаться в монолог.Лучше бы ее и не открывали! – Воскликнула она. – Теперь наши девушки не имеют ни единого шанса! Это очень несправедливо.Возможно, в конце концов, Америку так и не открыли, – сказал мистер Эрскин, – я скорее сказал бы, что ее просто нашли.Эх, а я имела возможность пообщаться с людьми оттуда, – вяло ответила графиня. – Должна признаться, что большинство из них очень хорошие. А еще они прекрасно одеваются. Им всю одежду привозят из Парижа. Если бы я могла себе позволить такое.– Говорят, что когда порядочные американцы умирают, их души улетают в Париж, – хохотнул сэр Томас, который и сам владел огромным количеством устаревшей одежды.– Действительно! А куда же попадают души плохих американцев после смерти? – Поинтересовалась графиня.В Америку, – пробормотал лорд Генри.Сэр Томас нахмурился.Боюсь, Ваш племянник предвзято относится к этой величественной стране, – обратился он к леди Агате. – Я объездил ее всю с лучшими проводниками. Уверяю вас, это было крайне поучительно.Мы действительно должны увидеть Чикаго, чтобы чему-то научиться? – Жалобно сказал мистер Эрскин. – Я абсолютно не настроен на такое путешествие.Сэр Томас махнул рукой.Мистер Эрскин Тредли собрал весь мир на своих полках. А мы, практичные люди больше любим видеть вещи, чем читать о них. Американцы – очень интересный народ. Они вполне рассудительны. Думаю, это их отличительная черта. Именно так, мистер Эрскин, вполне рассудительный народ. Уверяю Вас, они не делают никаких глупостей.Как же это ужасно! – Воскликнул лорд Генри. Я могу стерпеть грубую силу, однако грубая рассудительность крайне невыносима. Есть в ней что-то несправедливое. Она заходит дальше, чем интеллект.Я Вас не понимаю, лорд Генри, – сказал сэр Томас, багровея.А я понимаю, – с улыбкой отозвался мистер Эрскин.Все парадоксы по-своему полезны… – продолжил баронет.Разве это парадокс? – Спросил мистер Эрскин. – я так не думаю. Хотя, может и так. В конце концов, за парадоксами кроется истина. Чтобы понять реальность, нам следует посмотреть, как она идет по тонкому канату. Только когда она выкручивается, что акробат, можно ее познать.Господи! – Сказала леди Агата, – о чем эти мужчины только не спорят. Уверена, мне никогда не понять, что вы там себе говорите. Кстати, Гарри, я на тебя сердита. Зачем ты убеждаешь нашего милого мистера Дориана Грея оставить Ист Энд? Уверяю, ему бы цены не было. Все были бы в восторге от его игры.Я просто хочу, чтобы он играл для меня, – с улыбкой сказал лорд Генри, он посмотрел за стол и поймал радостный ответный взгляд.– Они же такие несчастные там в Вайтчепел, – продолжила леди Агата.Я способен сочувствовать всему, кроме страданий, – сказал лорд Генри, пожав плечами. – Я не могу им сочувствовать. Они слишком уродливые, слишком ужасные, слишком волнующие. Есть что-то очень мрачное в нынешней привычке сочувствовать боли. Нам стоит сочувствовать цветам, красоте, радости жизни. Чем меньше сказано о трагедии жизни, тем лучше.Однако, Ист Энд остается очень важной проблемой, – отметил сэр Томас, мрачно кивнув.Вы правы, – ответил юный лорд. – Это проблема рабства, а мы пытаемся решить ее, развлекая рабов.Политик с интересом посмотрел на него.Что же Вы предлагаете изменить? – Спросил он.Лорд Генри рассмеялся.– Я не хочу менять в Англии ничего, кроме погоды. – Ответил он. – Мне вполне достаточно философского созерцания. Однако, поскольку девятнадцатый век обанкротился, потратив все свои соболезнования, я бы предложил обратиться к науке, чтобы она исправила положение. Преимущество эмоций заключается в том, что они вводят нас в заблуждение, а преимущество науки – в том, что она лишена эмоций.Но мы несем такую огромную ответственность, – скромно вмешалась миссис Ванделер.Действительно огромною.Лорд Генри посмотрел на мистера Эрскина.Человечество слишком серьезно себя воспринимает. Это его величайший грех. Если бы пещерные люди умели смеяться, история сложилась бы совсем иначе.Вы меня утешили, – прощебетала графиня. – Раньше когда я посещала вашу тетю, я чувствовала вину за то, что вовсе не интересуюсь делами в Ист Энде. Отныне я смогу смотреть ей в глаза и не краснеть.Иногда даже полезно немного покраснеть, – отметил лорд Генри.Только в молодости, – ответила она. – Когда пожилая женщина вроде меня краснеет – ничего хорошего из этого не выйдет. Эх! Лорд Генри, если бы Вы могли подсказать мне, как вернуть молодость.Он на мгновение задумался.– Вы можете вспомнить страшную ошибку, которую вы совершили в молодости, графиня? – Спросил он, не сводя с нее глаз.– Боюсь, их было немало, – ответила она.Так совершите их снова, – мрачно сказал он. – Чтобы вернуться в собственную молодость, достаточно просто повторить собственные глупости.– Какая замечательная теория! – Не удержалась она. – Я должна испытать ее на практике.– Опасная теория, – процедил сквозь зубы сэр Томас. Леди Агата лишь кивнула, не в состоянии справиться со своим удивлением. Мистер Эрскин слушал.Да, – продолжил он, – это один из самых удивительных секретов жизни. Сейчас большинство людей умирают под тяжестью здравого смысла, и слишком поздно понимают, что единственные вещи, о которых они никогда не будут жалеть – это их ошибки.За столом раздался громкий смех.Он играл идеей и получал от этого все больше удовольствия. Он подбрасывал ее в воздух и сразу превращал. Он давал ей бежать и снова ловил. Разрисовывал ее во все цвета радуги и отпускал лететь на крыльях парадокса. Пока он продолжал говорить, восхваление глупостей превращалось в философию, которая, в свою очередь, превратилась в юную девушку, танцевала, что вакханка, на холмах жизни и смеялась над Силенусом за его трезвость. Факты разбегались от нее будто испуганные лесные звери. Своими босыми ногами она топталась прессом, на котором сидел премудрый Омар, пока виноградный сок не омыл ее ноги и не пролился розовой пеной. Это была блестящая импровизация. Он чувствовал, что взгляд Дориана Грея был прикован к нему и понимание того, что среди публики был именно тот, кого он хотел захватить собой, казалось, придавало живости и красок его воображению. Он был фантастически великолепен и бесспорен. Он очаровал своих зрителей, как факир очаровывает кобру своей музыкой. Дориан Грей не сводил с него глаз, он сидел, как зачарованный, время от времени на его лице появлялась улыбка, а в глазах росло удивление.В конце концов, реальность ворвалась в комнату, надев на себя костюм слуги, чтобы сообщить графине, что ее уже ждет экипаж. Она взмахнула руками в напускном отчаянии.Как же мне жаль, – сказала она, – что я должна уйти, чтобы забрать мужа из клуба и пойти с ним на бессмысленные сборы в Уиллиса, где мой муж будет председательствующим. Если я опоздаю, он просто придет в ярость, а я не могу позволить себе ссориться в этой шляпке – она слишком хрупкая. Лихое слово разорвет ее. Поэтому я должна идти, дорогая Агата. Всего хорошего, лорд Генри, Вас очень приятно слушать, хоть Вы и выступаете против морали. Я даже не могу подобрать слов относительно Ваших взглядов. Посетите меня однажды вечером, поужинаем вместе. Как насчет вторника? У Вас еще нет планов на вторник?– Ради Вас, графиня, я отменю любые планы, сказал лорд Генри, поклонившись.Ох! Это так мило и одновременно так некрасиво с Вашей стороны, – улыбнулась она, – поэтому имейте в виду, я жду Вас, – с этими словами она оставила комнату в сопровождении леди Агаты и остальных дам.Когда лорд Генри сел на стул, мистер Эрскин подошел к нему, сел рядом и положил руку ему на плечо.– Вы способны переговорить любую книгу, – сказал он, – почему же Вы до сих пор не написали какую-то?– Я слишком люблю читать книги, чтобы заниматься их написанием, мистер Эрскин. Конечно, я хотел бы написать роман, такой же прекрасный, как персидский ковер, и такой же волшебный. Но английских читателей ничто не интересует, кроме газет и енциклопедий. Из всех народов мира англичане хуже всего чувствуют красоту литературы.– Боюсь, Вы правы, – ответил мистер Эрскин. – Я и сам когда-то хотел писать, но уже давно бросил думать об этом. А теперь, мой юный друг, если Вы позволите мне так к Вам обратиться, я хотел бы спросить, действительно ли Вы имели в виду все то, что говорили нам за обедом?– Я уже и забыл, что я там говорил, – улыбнулся лорд Генри. – Наверное, очень плохие вещи?– Действительно, очень плохие. Собственно говоря, я считаю, что Вы крайне опасны, и если с нашей дорогой графиней что-то случится, мы положим вину за это на Вас. Но я хотел бы поговорить с Вами о жизни. Я родился в скучном поколении. Однажды, когда Вам надоест Лондон, посетите меня в Тредли и расскажите о Вашей философии наслаждений за бокалом изысканного бургундского, которое я имею за счастье держать в погребе.– Я буду в восторге. Для меня стало бы честью посетить Тредли. Имение имеет выдающегося хозяина и выдающуюся библиотеку.– Вы ее дополните, – ответил пожилой джентльмен, уважительно поклонившись. А теперь мне пора прощаться с Вашей прекрасной тетушкой. Мне пора в Атенеум. В это время мы обычно спим.– Все, мистер Эрскин?– Да, все сорок в сорока креслах. Так мы практикуемся чтобы вступить в английскую академию литературы.Лорд Генри рассмеялся и встал.– Я пойду в парк, – сказал он.Когда он выходил из дверей, Дориан Грей взял его за руку.– Позвольте мне пойти с Вами, – сказал он.– Но мне казалось, что вы обещали Бэзилу Голуорду посетить его?– Я лучше пойду с Вами. Я чувствую потребность пойти с Вами. Позвольте. И пообещайте все время мне что-то рассказывать. Никто не умеет так увлекательно рассказывать обо всем, как Вы.– Нет! На сегодня я уже наговорился, – с улыбкой ответил лорд Генри. – Теперь я хочу просто понаблюдать за жизнью. Можете пойти понаблюдать вместе со мной, если хотите.Глава 4Однажды, месяц спустя, Дориан Грей сидел в роскошном кресле в маленькой библиотеке дома лорда Генри в Майфери. Это была по-своему волшебная комната, обитая дубовыми панелями, с кремовыми бордюрами и лепниной на потолке. Персидские коврики, разбросанные на красном сукне, довершали образ комнаты. На столике из красного дерева стояла статуэтка Клодиона, а рядом лежал экземпляр «Les Cent Nouvelles», переплетенный для Маргариты Валуа Кловис Ев. На книге красовались маргаритки – эмблема королевы. На каминной полке стояли голубые фарфоровые вазы с тюльпанами, а через витражное окно пробивалось абрикосовое сияние лондонского дня.Лорд Генри еще не пришел. Он всегда опаздывал из принципа. Принцип этот заключался в том, что пунктуальность – это кража времени. Поэтому юноша был довольно мрачным, он лениво листал страницы изысканно проиллюстрированного издания «Манон Леско», которое он нашел на одной из полок. Его раздражали монотонные «тик-так», которые звучали из часов работы Луи Кваторза. Несколько раз он даже задумался над тем, чтобы уйти.Наконец он услышал шаги, и дверь открылась.– Что же ты так опоздал, Гарри, – сказал он.– Боюсь, это не Гарри, мистер Грей, – ответил резкий голос.Он быстро оглянулся и вскочил на ноги.– Прошу прощения, я думал…– Вы думали, это мой муж. А это всего лишь его жена. Позвольте представиться. Тем более, что я уже Вас хорошо знаю по Вашим фотографиям. Я думаю, их где-то семнадцать у моего мужа.– Не может быть, леди Генри.– Значит восемнадцать. Кроме того, я однажды видела Вас с ним в опере. – Она нервно смеялась во время разговора и не сводила с него своих голубых, будто незабудки, глаз. Это была интересная женщина, чей наряд всегда выглядел так, будто его шили в гневе, а одевали во время бури. Она все время была влюблена, но, поскольку никогда не встречала взаимности, жила иллюзиями. Она стремилась выглядеть неотразимо, но удавалось ей только выглядеть неопрятно. Ее звали Виктория и ее болезненно тянуло в церковь.– Кажется, это был «Лоэнгрин».– Именно так, прекрасный «Лоэнгрин». Вагнер – мой любимый композитор. Его музыка такая громкая, что можно спокойно разговаривать без страха, что кто-то подслушает. Это огромное преимущество, Вы согласны, мистер Грей?С ее уст сорвался тот же смех, и она начала крутить в руках длинный канцелярский нож.Дориан улыбнулся и покачал головой.– Боюсь, я должен с Вами не согласиться, леди Генри. Я никогда не говорю, когда звучит музыка, по крайней мере, хорошая. Если же кто-то слышит плохую музыку, то он просто обязан заглушить ее разговором.– О! Но это же слова Гарри, правда, мистер Грей? Я всегда слышу как друзья Гарри говорят его словами. Именно так я о них узнаю. Но я не хочу, чтобы Вы подумали, что я не люблю хорошую музыку. Я ее обожаю и одновременно боюсь. Она делает меня слишком романтичной. Я просто обожаю пианистов, Гарри говорит, что иногда даже по два за раз. Я даже не знаю, что в них такого. Может это потому, что они иностранцы? Они же все иностранцы, не так ли? Даже те, что родились в Англии, со временем становятся иностранцами, правда? Это так разумно с их стороны и так прекрасно для искусства. Оно становится всемирным, правда? Вы же никогда не бывали на моих вечеринках, не так ли, мистер Грей? Вам обязательно следует прийти. Я не могу позволить себе орхидеи, однако у меня достаточно иностранцев. Они так украшают дом. А вот и Гарри! Гарри, я зашла, чтобы что-то у тебя спросить, уже и не помню что, и наткнулась на мистера Грея. Мы здесь премило обсуждаем музыку. Наши взгляды довольно таки совпадают. Хотя нет, думаю, как раз наоборот. Но с ним очень приятно общаться. Я так рада, что познакомилась с ним.– Я рад, дорогая, очень рад, – сказал лорд Генри, подняв свои темные брови-полумесяцы и взглянув на них с удовлетворенной улыбкой. – Прости за опоздание, Дориан. – Я заглянул на Вардор Стрит, чтобы приобрести кусочек парчи, и мне пришлось целый час за нее торговаться. В наше время люди знают стоимость всего, но ничему не знают цены.– Боюсь, я должен идти, – сказала леди Генри, оборвав неловкое молчание своим внезапным бессмысленным смехом. – Я пообещала графине составить ей компанию. Всего хорошего, мистер Грей. Всего хорошего, Гарри. Я так понимаю, ты идешь куда-то на обед? Я тоже. Возможно, увидимся у леди Торнбери.– Так и будет, дорогая, – сказал лорд Генри, закрыв дверь после того как она, будто райская птичка, попавшая под страшный ливень, выпорхнула из комнаты, оставив за собой легкий аромат жасмина. Затем он закурил сигарету и присел на софу.– Никогда не женись на блондинке, Дориан, – сказал он после нескольких затяжек.– Почему, Гарри?– Потому что они очень сентиментальны.– Но я люблю сентиментальных людей.– Вообще, никогда не женись, Дориан. Мужчины женятся от усталости, женщины – из любопытства. В результате – оба разочарованы.– Не думаю, что мне придется жениться, Гарри. Я слишком влюблен для этого. Это один из твоих афоризмов. Я воплощаю его в жизнь, как и все, что ты говоришь.– В кого ты влюблен? – Спросил лорд Генри после короткой паузы.– В актрису, – сказал Дориан Грей и начал краснеть.Лорд Генри пожал плечами:– Вполне типичный предмет первой любви.– Если бы ты ее увидел, то не говорил бы так.– Кто же она?– Ее зовут Сибилла Вейн.– Ничего не слышал о ней.– И никто не слышал. Но однажды обязательно услышат. Она – настоящий гений.– Мальчик мой, среди женщин нет гениев. Женщины – это декоративный пол. Им всегда нечего сказать, и они очаровательно об этом говорят. Женщины олицетворяют триумф тела над разумом, так же как мужчины олицетворяют триумф разума над моралью.– Гарри, как ты можешь?– Но это правда, дорогой Дориан. Я сейчас анализирую женщин, поэтому кому, как не мне, знать. Предмет не такой непонятный, как мне казалось. Я понял, что, в целом, существует только два типа женщин – серые и яркие. Серые женщины очень полезны. Если нужно заработать репутацию уважаемого человека, достаточно просто пригласить их на ужин. Вторая категория – это крайне очаровательные женщины. Однако, они совершают одну ошибку. Они добавляют себе красок, чтобы выглядеть молодыми. Наши бабушки добавляли себе красок чтобы удачно поддерживать разговор. Румяна и красноречие шли в комплекте. Сейчас этого уже нет. Женщина довольна, пока она может выглядеть на десять лет моложе собственной дочери. А на счет бесед, на весь Лондон только пять женщин, с которыми интересно разговаривать, двух из них невозможно представить в приличном обществе. Тем не менее, расскажи мне лучше о своем гении. Вы уже давно знакомы?– Боже! Гарри, твои взгляды пугают меня.– Не обращай внимания. Вы уже давно знакомы?– Около трех недель.– И где же вы встретились впервые?– Я расскажу тебе, Гарри, но не надо так скептически к этому относиться. В конце концов, этого не случилось бы, если бы я не познакомился с тобой. Ты наполнил меня безудержной жаждой узнать все о жизни. После нашей встречи нечто будто запульсировало в моих жилах. Когда я отдыхал в парке или прогуливался вниз по Пикадилли, я рассматривал всех прохожих, мне было очень интересно, что у них за жизнь. Некоторые из них меня захватывали, другие исполняли меня ужасом. Воздух был наполнен несравненным ароматом. Я страстно желал новых ощущений… Так однажды вечером, около семи часов, я решил отправиться на поиски приключений. Я чувствовал, что Лондон, это чудовище с его бесконечными толпами людей, с его упорными грешниками и роскошными грехами, как ты когда-то говорил, припас кое-что для меня. Множество вещей захватывали меня. Даже опасность стала для меня удовольствием. Я вспоминал, как в тот прекрасный день, когда мы впервые ужинали вместе, ты говорил, что поиск красоты это истинная тайна жизни. Не знаю, чего я ожидал, но я побрел на восток и очень скоро заблудился в лабиринте мрачных улиц и темных переулков, покрытых брусчаткой. Около половины девятого я набрел на бессмысленный маленький театр с отвратительной афишей, напечатанной отталкивающим шрифтом. Отвратительный еврей в самом удивительном жакете, который я когда-либо видел, стоял перед входом и курил сигару. Когда он увидел меня, то сказал: «Хотите приобрести билет в ложу, милорд?» – и удивительно услужливо снял передо мной шляпу. Гарри, в нем было что-то такое, что меня поразило. Это было такое чудовище. Знаю, тебе это покажется смешным, но я действительно пошел туда и заплатил целую гинею за ложу перед сценой. Я до сих пор не могу понять, почему я это сделал, однако, если бы все было иначе, дорогой Гарри, если бы все было иначе, я не встретил бы любовь всей своей жизни. Я вижу, ты смеешься. Это ужасно с твоей стороны!– Я не смеюсь, Дориан, по крайней мере, я не смеюсь над тобой. Но не стоит называть это любовью всей твоей жизни. Лучше называй это первой любовью в твоей жизни. Тебя всегда будут любить, а ты будешь влюблен в любовь. Пламенная страсть – это прерогатива тех, кому больше нечем заняться. Это единственное применение для высших слоев населения. Не стоит бояться. Тебя ждут удивительные вещи. Это всего лишь начало.– Ты думаешь я настолько поверхностно вижу мир? – Злобно спросил Дориан Грей.– Нет я считаю, что ты настолько глубокая натура.– Что ты имеешь в виду?– Мальчик мой, те, кто влюбляются лишь раз, поверхностно смотрят на мир. То, что они называют преданностью и верностью, я называю летаргией привычки или просто нехваткой воображения. Верность это то же для эмоциональной жизни, что постоянство для интеллектуальной – признание собственной неудачи. Верность! Мне следует когда-то ее проанализировать. В ней есть жажда обладать. Мы могли бы выбросить так много вещей, если бы не страх, что их подберет кто-то другой. Но я не хотел тебя перебивать. Продолжай, пожалуйста.– Что ж, я оказался в неприлично крохотной частной ложе, а прямо перед моими глазами висели неуклюже раскрашенные кулисы. Я отодвинул ширму, чтобы осмотреть зал – он был наполнен отвратительными купидонами и рогами изобилия, как бездарно сделанный свадебный торт. Галерея и задние ряды были полностью заполнены, а вот потрепанные кресла впереди пустовали. Н а тех местах, которые они называли балконом, вообще никого не было. Между рядами ходили продавцы апельсинов и имбирного пива, и абсолютно все ели орехи.– Это, наверное, напоминало золотой век британской драматургии.– Думаю, именно так, но в то же время это было крайне уныло. Я начал думать, что же делать, когда посмотрел на билет. Как ты думаешь, Гарри, что это был за спектакль?– Скорее всего, что-то вроде «Дурацкий мальчик», или «Невинный дурак». Думаю, нашим родителям нравились подобные произведения. Чем дольше я живу, Дориан, тем острее чувствую, что то, что подходило нашим родителям, совсем не подходит нам. В искусстве, как и в политике, старики всегда не правы.– Этот спектакль нам подходит, Гарри. Это был «Ромео и Джульетта». Должен признать, меня привела в ярость мысль о том, что придется смотреть Шекспира в такой Богом забытой дыре. Однако, во мне жил своего рода интерес. В конце концов, я решил посмотреть хотя бы первый акт. Ужасный оркестр во главе с юным евреем за сломанным роялем почти прогнал меня оттуда, и вот, наконец поднялся занавес, и началось, собственно, представление. Ромео играл крепкий пожилой мужчина с подведенными бровями, трагическим голосом и фигурой, что у пивной бочки. Меркуцио был так же ужасен. Его играл дешевый комедиант, который вставлял собственные неудачные шутки в реплики, однако наладил дружеские отношения с задними рядами. Оба они выглядели так же бессмысленно, как и декорации, которые будто бы достали из сельской каморки. Но Джульетта! Гарри, представь себе девушку, которой едва исполнилось семнадцать, с маленьким, прекрасным будто цветок, личиком, греческого типа головой, на которой красовались заплетенные пряди темно-русых волос, и губами, которые больше напоминают лепестки розы. Она – самое прекрасное создание, которое я когда-либо видел. Ты когда-то говорил мне, что пафос оставляет тебя равнодушным, однако эта красота, красота в чистом виде, даже твои глаза наполнила бы слезами. Говорю тебе, Гарри я и сам едва мог разглядеть ее сквозь слезы, что покрыли мои глаза пеленой. А ее голос – такого голоса я еще не слышал никогда. Сначала он был легким и мягким, лился будто песня. Со временем он стал громче и уже раздавался будто флейта или гобой вдали. Во время сцены в саду, в нем звучало все то трепетное восхищение, которое несет в себе пение соловья на рассвете. Позже, он иногда нес в себе безудержную страсть скрипки. Ты же знаешь, на какие удивительные вещи способен голос. Голос Сибиллы Вейн и твой – это те две вещи, которые я никогда не смогу забыть. Я слышу их каждый раз, когда закрываю глаза, и каждый из них говорит мне разные вещи. Я не знаю, который из них слушать. Почему же мне не следует любить ее? Гарри, я действительно люблю ее. Она стала для меня всем. Я каждый вечер прихожу, чтобы увидеть ее игру. В один вечер она Розалина, а на следующий – уже Имоген. Я видел, как она у.мирает в мрачной итальянской могиле, выпив яд с губ любимого. Я видел, как она бродит лесами Арденна, выдавая себя за прекрасного мальчика, одетого в камзол, панталоны и шляпу. Она впадала в неистовство, приходила к злому королю и давала ему выпить яд с горькими травами. Она была невинной Дездемоной, чью лебединую шею безжалостно сжимали черные руки ревнивца. Я видел ее в любом возрасте и каждом образе. Обычные женщины никогда не будоражат воображение. Они прикованы к своему веку. Ни одно платье не превращает их. Их мнения видно так же хорошо, как и их шляпы. Их всегда можно найти. Ни в одной из них нет тайны. Утром они катаются верхом в парке, а вечером сплетничают за чашкой чая. У них стандартные улыбки и изысканные манеры. Все в них очевидно. Но актрисы! С актрисами все иначе! Гарри, почему же ты никогда не говорил мне, что, если и стоит любить, то только актрис?– Потому что я любил очень многих актрис, Дориан.– А конечно, ужасный народ с окрашенными волосами и разрисованными лицами.– Не своди все к окрашенным волосам и разрисованным лицам. Иногда они бывают очень обаятельными.– Лучше бы я не рассказывал тебе о Сибилле Вейн.– Ты не мог удержаться, чтобы не рассказать мне. Ты всю жизнь будешь мне рассказывать обо всем, что делаешь.– Да, Гарри, думаю, это правда. Я не могу удержаться, чтобы не рассказывать тебе обо всем. Ты интересным образом влияешь на меня. Если бы я когда-то совершил преступление, то пошел бы и признался тебе. Ты бы меня понял.– Такие люди как ты, волевые и жизнерадостные, не совершают преступлений, Дориан. Но все равно, я очень благодарен за комплимент. А теперь скажи мне, будь добр, подай мне спички, спасибо, в каких отношениях с Сибиллой Вейн ты находишься сейчас?Дориан Грей вскочил на ноги, его щеки покраснели, а в глазах вспыхнул огонь.– Гарри! Сибилла Вейн священна для меня!– Только к священным вещам и стоит касаться, Дориан, – сказал лорд Генри с необычной ноткой пафоса в голосе. – Но что тебя так раздражает? Предполагаю, что однажды она станет твоей. Влюбленные всегда начинают обманывать самих себя, а в результате они обманывают всех остальных. Именно это и называют любовью. В любом случае, я так понимаю, вы знакомы, правда?– Конечно мы знакомы. В первую же ночь когда я был в театре, ужасный старый еврей зашел в ложу по завершению представления и предложил провести меня за кулисы и познакомить с ней. Это взбесило меня. Я сказал ему, что Джульетта уже сотни лет лежит в могиле в Вероне. С его пораженного взгляда я понял, что у него сложилось впечатление, будто я выпил слишком много шампанского.– Оно и не удивительно.– Потом он спросил, пишу ли я в газеты, на что я ответил, что даже не читаю их. Похоже, он был этим крайне разочарован, он признался мне, что все театральные критики сговорились против него, и все они – продажные идиоты.– Я не удивлюсь, если он прав. Но с другой стороны, судя по их виду, большинство из них продаются почти даром.– Что же, казалось, что он считал, что ему они не по карману, – засмеялся Дориан. – В конце концов, к тому времени в театре уже погас весь свет, и я был вынужден уйти. Он настойчиво угощал меня сигарами, очень хорошими по его словам. Но я отказался. На следующий вечер я, конечно же, снова прибыл в театр. Увидев меня, он низко поклонился мне и заверил, что я щедрый покровитель искусств. Крайне отталкивающий тип, однако, он просто выдающийся поклонник Шекспира. Однажды он рассказал мне, что пять раз оставался ни с чем только потому, что упорно ставил «Барда». Кажется, он считал это своей отличительной чертой.– Так оно и есть, дорогой Дориан – в этом его огромное отличие от других. Большинство людей остаются ни с чем, потому вкладывают огромные средства в прозу жизни. Потерять все из-за поэзии – это честь. Но когда ты впервые поговорил с Сибиллой Вейн?– На третий вечер. Она играла Розалину. Я просто не мог сдержаться. Я бросил на сцену цветы, а она посмотрела на меня, по крайней мере, я очень хотел, чтобы было именно так. Старый еврей был настойчив. Было похоже на то, что он твердо решил отвести меня за кулисы, и я сдался. Это было странно с моей стороны – не хоте видеть ее, правда?– Нет, я так не считаю.– Почему, дорогой Гарри?– Я расскажу об этом в другой раз. А теперь расскажи мне о девушке.– О Сибилле? Ах, она такая нежная и скромная. Есть в ней что-то детское. Она смотрела на меня широко открытыми, полными искреннего удивления глазами, когда я рассказывал, что я думаю о ее игре. Казалось, она не осознавала свой потенциал. Старый еврей скалился на пороге грязной гримерки и произносил хитроумные речи о нас обоих, пока мы стояли и смотрели друг на друга, будто дети. Он настойчиво называл меня «милорд», поэтому мне пришлось убеждать Сибиллу, что никакой я не милорд на самом деле. Она сказала мне прямо – Ты больше похож на принца, я буду называть тебя прекрасным принцем.– Честное слово, Дориан мисс Сибилла знает толк в комплиментах.– Ты ее не понимаешь, Гарри. Я для нее просто персонаж из пьесы. Она ничего не знает о жизни. Она живет со своей угасшей уставшей мамой, которая играла леди Капулетти в первый вечер. Выглядит она так, будто ее лучшие времена уже прошли.– Мне знаком этот вид. Он нагоняет на меня тоску, – заметил лорд Генри, разглядывая свои кольца.– Еврей хотел рассказать мне о ней, но я сказал, что мне это не интересно.– И правильно сделал. В трагедиях других людей всегда есть что-то чрезвычайно низкое.– Сибилла – это единственное, что имеет для меня значение. Какая мне разница, откуда она? Она абсолютно удивительная с головы до пят. Каждый вечер я смотрю, как она играет, и каждый вечер она делает это все более блестяще.– Я так понимаю, именно по этой причине ты не ужинаешь сейчас со мной. Я предполагал, что ты в плену какого-то странного увлечения. Так и есть, но это не совсем то, чего я ожидал.– Но дорогой Гарри, мы ежедневно вместе обедаем или ужинаем, и я несколько раз ходил с тобой в оперу, – сказал Дориан с круглыми от удивления глазами.– Ты всегда приходишь очень поздно.– Но я не могу не пойти посмотреть на игру Сибиллы, – ответил Дориан, – хотя бы в одном действии. Мне ее все время не хватает, а когда я думаю о чудесной душе, которая кроется в ее прекрасном теле, то исполняюсь благоговением.– Ты можешь поужинать со мной сегодня, Дориан?Он покачал головой:– Сегодня она Имоген, – ответил он, – а завтра она будет Джульеттой.– А когда же она Сибилла Вейн?– Никогда.– Прими мои поздравления.– Как же ты невыносим! Она олицетворяет собой всех великих героинь мира. Она больше чем личность. Можешь смеяться, но говорю тебе, она – гений. Я люблю ее и должен заставить ее полюбить меня. Ты же знаешь все тайны жизни, так расскажи мне, как завоевать сердце Сибиллы Вейн. Я хочу, чтобы мне завидовал сам Ромео. Я хочу, чтобы все влюбленные, которые уже умерли, мрачно слушали звонкий смех нашего счастья. Я хочу, чтобы дыхание нашей страсти пробудил их прах к боли. Господи, Гарри, как же я ее обожаю!Он неустанно топтался по комнате, пока говорил. По его щекам выступили красные пятна. Он был очень возбужден.Лорд Генри наблюдал за ним с тихой радостью. Как же он был сейчас непохож на скромного напуганного мальчика, которого он встретил в мастерской Бэзила Голуорда! Его личность раскрывалась, как цветок, и расцветала ярко красным пламенем. Его душа выглянула из своего укрытия и желание стремительно неслось ей навстречу.– И что ты предлагаешь сделать? – В конце концов, спросил лорд Генри.– Я хочу, чтобы вы с Бэзилом как-то пошли вместе со мной и увидели ее игру. Я точно знаю, что будет дальше. Вы без сомнения согласитесь, что она – настоящий гений. Затем мы должны вырвать ее из лап еврея. Она обязана проработать у него три года, по крайней мере, два года и восемь месяцев, если считать с сегодняшнего дня. Конечно, придется ему заплатить. Когда все образуется, я устрою ее в один из театров в Вест Энде. Она поразит весь мир так же, как она поразила меня.– Боюсь, это невозможно, мой дорогой мальчик.– Поразит, поразит. Она не просто несет в себе искусство, совершенное и инстинктивное, она личность, а ты часто говоришь мне, что это личности, а не принципы меняют эпохи.– Что ж, когда мы пойдем?– Дай подумаю. Сегодня вторник. Давай договоримся на завтра. Завтра она играет Джульетту.– Хорошо. В восемь в Бристоле, я возьму с собой Бэзила.– Пожалуйста, Гарри, не в восемь. В половине седьмого. Мы должны быть на месте до того, как поднимется занавес. Вы должны увидеть, как она встречает Ромео в первом действии.– Пол седьмого! Ну что это за время такое! Это же все равно, что читать английский роман. Только в семь, ни один порядочный джентльмен не ужинает раньше, чем в семь. Ты увидишь Бэзила к тому времени, или мне стоит написать ему?– Добряк Бэзил! Я уже целую неделю его не видел. Это крайне некрасиво с моей стороны, ведь он прислал мне портрет в изысканной раме, которую он сам и сделал для меня. Кроме того, хотя я и завидую немного портрету за то, что он на целый месяц моложе меня, должен признать, что он мне очень нравится. Пожалуй, лучше напиши ему. Не хочу общаться с ним наедине. Он раздражает меня своими разговорами. Он дает мне добрые советы.Лорд Генри улыбнулся.– Люди любят раздавать то, в чем сами нуждаются больше всего. Именно это я называю глубокой щедростью.– Эх, Бэзил замечательный друг, но он кажется мне неким обывателем. Я заметил это, когда познакомился с тобой, Гарри.– Мальчик мой, Бэзил вкладывает все волшебное, что есть в нем, в свою работу. Как следствие, у него не остается ничего чтобы жить, кроме его предубеждений, принципов и здравого смысла. Все приятные как личности художники, которых я знаю – плохие художники. Хорошие художники существуют лишь в том, что они делают, поэтому они совершенно не интересны в том, чем они есть. Великий поэт, действительно великий поэт, это наименее поэтичное создание из всех. Но неуклюжие поэты это просто захватывающие люди. Чем хуже у них рифма, тем лучше они выглядят. Сам только факт того, что он издал сборник второсортных стишков, делает мужчину неотразимым. Он живет поэзией, которую не в состоянии написать. Другие же пишут стихи, которые сами не решаются понять.– Даже не знаю, действительно ли это так, Гарри, – сказал Дориан, нанося на свой носовой платок несколько капель духов с большой бутылки, стоявшей на столе. – Раз ты так говоришь, это должно быть правдой. А сейчас мне пора уходить. Меня ждет Имоген. Не забывай о завтра. Пока.Когда он вышел из комнаты, лорд Генри закрыл глаза и задумался. Мало кто интересовал его больше Дориана Грея, и все же юношеская увлеченность кем-то другим не вызывала в нем ни капли раздражения или ревности. Она радовала его. Это добавляло интереса к изучению юноши. Его захватывали методы естественных наук, однако сам предмет этих наук казался ему обыденным и незначительным. Поэтому он начал заниматься вивисекцией самого себя, а потом стал заниматься вивисекцией других. Он считал, что только человеческая жизнь стоит того, чтобы ее исследовали. Все остальное не имело значения по сравнению с ней. Действительно, увидев жизнь во всем ее многообразии удовольствий и боли, никто не мог продолжать носить стеклянную маску безразличия на своем лице, чтобы уберечься от ужасных фантазий или обманчивых мечтаний. В жизни есть настолько неуловимые яды, что нужно самому пострадать от них, чтобы понять их действие. Есть такие странные болезни, что только оправившись от них, можно понять их природу. И все же, огромная награда ждет того, кто пройдет этот путь. Каким же чудесным становится для него мир! Какая же это радость, заметить странную логику страсти и эмоциональную окрашенность интеллекта, наблюдать, как они объединяются в единое целое, чтобы снова разойтись своими дорогами, замечать моменты, когда они в гармонии, и когда диссонируют друг с другом! Какая разница, какой ценой. Любое ощущение – бесценно.Он понимал, и это понимание придавало радостного блеска его карим агатовым глазам, что это он, музыкой своих слов заставил душу Дориана Грея поклониться в обожествлении перед этой девушкой. Во многом, парень стал его творением. Он быстро открыл юноше тайны жизни. Это многое значит. Обычные люди ждут, пока жизнь сама откроет им эти секреты, но перед немногими избранными занавес поднимается раньше. Иногда это происходит благодаря искусству, в основном, благодаря литературе, которая имеет дело непосредственно с умом и страстями. И время от времени сформировавшаяся личность берет на себя функцию искусства и становится своеобразным его произведением. Жизнь, так же как и литература, живопись или скульптура, имеет собственные шедевры.Да, парень быстро повзрослел. Он собрал свой урожай еще весной. Он все еще чувствовал пульс и страсть молодости, однако уже осознавал себя. За ним было приятно наблюдать. Его прекрасные тело и душа делали из него настоящее чудо. Не имело значения, как это все закончится или как должно закончиться. Он был будто участник карнавала или персонаж спектакля, чьи радости кажутся нам далекими, но чьи страдания пробуждают в нас чувство прекрасного, ведь их раны похожи на розы.Душа и тело, тело и душа, как же они загадочны! Есть что-то животное в душе, а тело также несет в себе долю духовности. Ощущения могут со временем стать более изощренными, а разум – угаснуть. Можно ли с уверенностью сказать, когда именно голос души начинает звучать громче, чем голос тела? Определения психологов слишком расплывчатые! Да и к тому же различные школы трактуют одни и те же вещи по-разному. Неужели душа действительно только тень в царстве греха? Или, как говорил Джордано Бруно, тело содержится в душе? Разделение тела и духа это такая же тайна, как и их объединение.Ему стало интересно, сможет ли психология когда-либо стать абсолютной наукой, которая объяснит нам каждую мельчайшую частичку жизни. На данный момент мы все еще слишком часто не понимаем самих себя и окружающих. Опыт не имеет никакой моральной значимости. Это только название, которое люди дали своим ошибкам. Как правило, моралисты считают его своеобразным предостережением, полезным для формирования характера, превозносят его как учителя, который подсказывает, каким путем лучше пойти. Однако, опыт не может мотивировать. В нем, как и в сознании в общем, нет движущей силы. Единственное, на что он указывает, это то, что наше будущее повторит наше прошлое, и мы снова совершим свой грех, из-за которого испытывали ужас, но уже с радостью.Для него было очевидно, что научно проанализировать страсти можно только с помощью эксперимента. Дориан Грей стал для него удобным и перспективным объектом исследования. Его неожиданные безумные чувства к Сибилле Вейн представляли собой весьма интересный психологический феномен. Несомненно, большую роль в этом сыграл интерес, любопытство и жажда новых ощущений, однако это была не простая, а весьма разносторонняя страсть. То, что было рождено чувственными юношескими инстинктами, самому парню кажется чем-то далеко не чувственным, а потому оно крайне опасно. Именно страсти, о природе которых мы обманываем сами себя, имеют наибольшую власть над нами. Слабее же всего на нас влияют вполне понятные нам мотивы. Часто случается так, что мы проводим эксперименты над самими собой, думая, что экспериментируем над другими.Пока лорд Генри сидел и размышлял обо всем этом, раздался стук в дверь, в комнату вошел дворецкий и напомнил ему, что пора собираться на ужин. Закат покрыл окна дома напротив золотом. Панели сияли будто горячий металл. Небо было цвета увядшей розы. Он размышлял об огненной юности своего друга, и ему было интересно, к чему она приведет.Вернувшись домой около половины первого он заметил на столе в гостиной телеграмму от Дориана Грея. Он открыл ее и прочитал, что Дориан помолвлен с Сибиллой Вейн.</blockquote>

Проверка