JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 389088" data-attributes="member: 1">XXXIЕкатерина Ивановна Пыльникова, Сашина тетка и воспитательница, сразу получила два письма о Саше: от директора и от Коковкиной. Эти письма страшно встревожили ее. В осеннюю распутицу, бросив все свои дела, поспешно выехала она из деревни в наш город. Саша встретил тетю с радостью, – он любил ее. Тетя везла большую на него в своем сердце грозу. Но он так радостно бросился ей на шею, так расцеловал ее руки, что она не нашла в первую минуту строгого тона.– Милая тетичка, какая ты добрая, что приехала! – говорил Саша и радостно глядел на ее полное, румяное лицо с добрыми ямочками на щеках и с деловито-строгими карими глазами.– Погоди радоваться, еще я тебя приструню, – неопределенным голосом сказала тетя.– Это ничего, – беспечно сказал Саша, – приструнь, было бы только за что, а все же ты меня ужасти как обрадовала.– Ужасти! – повторила тетя недовольным голосом, – вот про тебя ужасти я узнала.Саша поднял брови и посмотрел на тетю невинными, непонимающими глазами. Он пожаловался:– Тут учитель один, Передонов, придумал, будто я – девочка, привязался ко мне, а потом директор мне голову намылил, зачем я с барышнями Рутиловыми познакомился. Точно я к ним воровать хожу. А какое им дело?“Совсем тот же ребенок, что и был, – в недоумении думала тетя. – Или уж он так испорчен, что обманывает даже лицом?”Она затворилась с Коковкиной и долго беседовала с нею. Вышла от нее печальная. Потом поехала к директору. Вернулась совсем расстроенная. Обрушились на Сашу тяжелые тетины упреки. Саша плакал, но уверял с жаром, что все это – выдумки, что никаких вольностей с барышнями он себе никогда не позволял. Тетя не верила. Бранила, бранила, заплакала, погрозила высечь Сашу, больно высечь, сейчас же, сегодня же, вот только еще сперва увидит этих девиц. Саша рыдал и продолжал уверять, что ровно ничего худого не было, что все это ужасно преувеличено и сочинено.Тетя, сердитая, заплаканная, отправилась к Рутиловым.Ожидая в гостиной у Рутиловых, Екатерина Ивановна волновалась. Ей хотелось сразу обрушиться на сестер с самыми жестокими упреками, и уже укоризненные, злые слова были у нее готовы, – но мирная, красивая их гостиная внушала ей, мимо ее желаний, спокойные мысли и утишала ее досаду. Начатое и оставленное здесь вышиванье, кипсеки, гравюры на стенах, тщательно выхоженные растения у окон, и нигде нет пыли, и еще какое-то особое настроение семейственности, нечто такое, чего не бывает в непорядочных домах и что всегда оценивается хозяйками, – неужели в этой обстановке могло совершиться какое-то обольщение ее скромного мальчика заботливыми молодыми хозяйками этой гостиной? Какими-то ужасно нелепыми показались Екатерине Ивановне все те предположения, которые она читала и слушала о Саше, и, наоборот, такими правдоподобными представлялись ей Сашины объяснения о том, что он делал у девиц Рутиловых: читали, разговаривали, шутили, смеялись, играли, хотели домашний спектакль устроить, да Ольга Васильевна не позволила.А три сестры порядком струхнули. Они еще не знали, осталось ли тайною Сашино ряженье. Но их ведь было трое, и все они дружно одна за другую. Это сделало их более храбрыми. Они все три собрались у Людмилы и шопотом совещались. Валерия сказала:– Надо же итти к ней, – невежливо. Ждет.– Ничего, пусть простынет немного, – беспечно ответила Дарья, – а то она уж очень сердито на нас напустится.Все сестры надушились сладко-влажным клематитом, – вышли спокойные, веселые, миловидные, нарядные, как всегда, наполнили гостиную своим милым лепетом, приветливостью и веселостью. Екатерина Ивановна была сразу очарована их милым и приличным видом. Нашли распутниц! – подумала она досадливо о гимназических педагогах. А потом подумала, что они, может быть, напускают на себя скромный вид. Решилась не поддаваться их чарам.– Простите, сударыни, мне надо с вами серьезно объясниться, – сказала она, стараясь придать своему голосу деловитую сухость.Сестры ее усаживали и весело болтали.– Которая же из вас? – нерешительно начала Екатерина Ивановна.Людмила сказала весело и с таким видом, как будто она, любезная хозяйка, выводит из затруднения гостью:– Это все больше я с вашим племянничком возилась. У нас с ним оказались во многом одинаковые взгляды и вкусы.– Он очень милый мальчик, ваш племянник, – сказала Дарья, словно уверенная, что ее похвала осчастливит гостью.– Право, милый, и такой забавливый, – сказала Людмила.Екатерина Ивановна чувствовала себя все более неловко. Она вдруг поняла, что у нее нет никаких значительных поводов к упрекам. И уже она начала на это сердиться, и последние Людмилины слова дали ей возможность высказать свою досаду. Она заговорила сердито:– Вам забава, а ему. .Но Дарья перебила ее и сказала сочувствующим голосом:– Ах, уж мы видим, что до вас дошли эти глупые Передоновские выдумки. Но ведь вы знаете, он – совсем сумасшедший. Его директор и в гимназию не пускает. Только ждут психиатра для освидетельствования, и тогда его выставят из гимназии.– Но позвольте, – перебила ее в свою очередь Екатерина Ивановна, все более раздражаясь, – меня интересует не этот учитель, а мой племянник. Я слышала, что вы, – извините, пожалуйста, – его развращаете.И, бросивши сгоряча сестрам это решительное слово, Екатерина Ивановна сразу же подумала, что она зашла слишком далеко. Сестры переглянулись с видом столь хорошо разыгранного недоумения и возмущения, что и не одна только Екатерина Ивановна была бы обманута, – покраснели, воскликнули все разам:– Вот мило!– Ужасно!– Новости!– Сударыня, – холодно сказала Дарья, – вы совсем не выбираете выражений. Прежде чем говорить грубые слова, надо узнать, насколько они уместны.– Ах, это так понятно! – живо заговорила Людмила с видом обиженной, но простившей свою обиду милой девицы, – он же вам не чужой. Конечно, вас не могут не волновать все эти глупые сплетни. Нам и со стороны было его жалко, потому мы его и приласкали. А в нашем городе сейчас из всего сделают преступление. Здесь, если бы вы знали, такие ужасные, ужасные люди!– Ужасные люди! – тихо повторила Валерия звонким, хрупким голосом, и вся дрогнула, словно прикоснулась к чему-то нечистому.– Да вы его спросите самого, – сказала Дарья, – вы на него посмотрите: ведь он еще ужасный ребенок. Это вы, может быть, привыкли к его простодушию, а со стороны виднее, что он совсем, совсем не испорченный мальчик.Сестры лгали так уверенно и спокойно, что им нельзя было не верить. Что же, ведь ложь и часто бывает правдоподобнее правды. Почти всегда. Правда же, конечно, не правдоподобна.– Конечно, это – правда, что он у нас бывал слишком часто, – сказала Дарья. – Но мы его больше и на порог не пустим, если вы так хотите.– И я сама сегодня же схожу к Хрипачу, – сказала Людмила. – Что это он выдумал? Да неужели он сам верит в такую нелепость?– Нет, он, кажется, и сам не верит, – призналась Екатерина Ивановна, – а только он говорит, что ходят разные дурные слухи.– Ну вот, видите! – радостно воскликнула Людмила, – он, конечно, и сам не верит. Из-за чего же весь этот шум?Веселый Людмилин голос обольщал Екатерину Ивановну. Она думала:“Да что же на самом-то деле случилось? Ведь и директор говорит, что он ничему этому не верит”.Сестры еще долго наперебой щебетали, убеждая Екатерину Ивановну в совершенной невинности их знакомства с Сашею. Для большей убедительности они принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они делали с Сашею, но при этом перечне скоро сбились: это же все такие невинные, простые вещи, что просто и помнить их нет возможности. И Екатерина Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и милые девицы Рутиловы явились невинными жертвами глупой клеветы.Прощаясь, Екатерина Ивановна ласково расцеловалась с сестрами и сказала им:– Вы – милые, простые девушки. Я думала сначала, что вы, – простите за грубое слово, – хабалки.Сестры весело смеялись. Людмила говорила:– Нет, мы только веселые и с острыми язычками, за это нас и недолюбливают иные здешние гуси.Вернувшись от Рутиловых, тетя ничего не сказала Саше. А он встретил ее перепуганный, смущенный и посматривал на нее осторожно и внимательно. Тетя пошла к Коковкиной. Поговорили долго, наконец тетя решила:“Схожу еще к директору”.* * *В тот же день Людмила отправилась к Хрипачу. Посидела в гостиной с Варварою Николаевною, потом объявила, что она по делу к Николаю Власьевичу.В кабинете у Хрипача произошел оживленный разговор, – не потому собственно, что собеседникам надо было многое сказать друг другу, а потому, что оба любили поговорить. И они осыпали один другого быстрыми речами: Хрипач – своею сухою, трескучею скороговоркою, Людмила – звонким, нежным лепетаньем. Плавно, с неотразимою убедительностью неправды, полился на Хрипача ее полулживый рассказ об отношениях к Саше Пыльникову. Главное ее побуждение было, конечно, сочувствие к мальчику, оскорбленному таким грубым подозрением, желание заменить Саше отсутствующую семью, и, наконец, он и сам такой славный, веселый и простодушный мальчик. Людмила даже заплакала, и быстрые маленькие слезинки удивительно красиво покатились по ее розовым щекам на ее смущенно улыбающиеся губы.– Правда, я его полюбила, как брата. Он – славный и добрый, он так ценит ласку, он целовал мои руки.– Это, конечно, очень мило с вашей стороны, – говорил несколько смущенный Хрипач, – и делает честь вашим добрым чувствам, но вы напрасно принимаете так близко к сердцу тот простой факт, что я счел долгом уведомить родственников мальчика относительно дошедших до меня слухов.Людмила, не слушая его, продолжала лепетать, переходя уже в тон кроткого упрека:– Что же тут худого, скажите пожалуйста, что мы приняли участие в мальчике, на которого напал этот ваш грубый, сумасшедший Передонов, – и когда его уберут из нашего города! И разве же вы сами не видите, что этот ваш Пыльников – совсем еще дитя, ну, право, совсем дитя!Всплеснула маленькими красивыми руками, брякнула золотым браслетиком, засмеялась нежно, словно заплакала, достала платочек, – вытереть слезы, – и нежным ароматом повеяла на Хрипача. И Хрипачу вдруг захотелось сказать, что она “прелестна, как ангел небесный”, и что весь этот прискорбный инцидент “не стоит одного мгновенья ее печали дорогой”. Но он воздержался.И журчал, и журчал нежный, быстрый Людмилочкин лепет, и развеивал дымом химерическое здание Передоновской лжи. Только сравнить: безумный, грубый, грязный Передонов – и веселая, светлая, нарядная благоуханная Людмилочка. Говорит ли совершенную Людмила правду, или привирает, это Хрипачу было все равно, но он чувствовал, что не поверить Людмилочке, заспорить с нею, допустить какие-нибудь последствия, хоть бы взыскания с Пыльникова – значило бы попасться впросак и осрамиться на весь учебный округ. Тем более, что это связано с делом Передонова, которого, конечно, признают льным. И Хрипач, любезно улыбаясь, говорил Людмиле:– Мне очень жаль, что это вас так взволновало. Я ни одной минуты не позволил себе иметь какие бы то ни было дурные мысли относительно вашего знакомства с Пыльниковым. Я очень высоко ценю те добрые и милые побуждения, которые двигали вашими поступками, и ни одной минуты я не смотрел на ходившие в городе и дошедшие до меня слухи иначе, как на глупую и безумную клевету, которая меня глубоко возмущала. Я обязан был уведомить госпожу Пыльникову, тем более, что до нее могли дойти еще более искаженные сообщения, но я не имел в виду чем-нибудь обеспокоить вас и не думал, что госпожа Пыльникова обратится к вам с упреками.– Ну, с госпожой-то Пыльниковой мы мирно сговорились, – весело сказала Людмила, – а вот вы на Сашу не нападайте из-за нас. Если уж наш дом такой опасный для гимназистов, то мы его, если хотите, и пускать не будем.– Вы к нему очень добры, – неопределенно сказал Хрипач. – Мы ничего не можем иметь против того, чтобы он в свободное время, с разрешения своей тетки, посещал своих знакомых. Мы далеки от намерения обратить ученические квартиры в места какого-то заключения. Впрочем, пока не разрешится история с Передоновым, лучше будет, если Пыльников посидит дома.* * *Скоро уверенная ложь Рутиловых и Сашина была подкреплена страшным событием в доме Передоновых. Оно окончательно убедило горожан в том, что все толки о Саше и о девицах Рутиловых – бред сумасшедшего.XXXIIБыл пасмурный, холодный день. Передонов возвращался от Володина. Тоска томила его. Вершина заманила Передонова к себе в сад. Он покорился опять ее ворожащему зову. Вдвоем прошли в беседку, по мокрым дорожкам, покрытым палыми, истлевающими, темными листьями. Унылою пахло сыростью в беседке. Из-за голых деревьев виден был дом с закрытыми окнами.– Я хочу открыть вам правду, – бормотала Вершина, быстро взглядывая на Передонова и опять отводя в сторону черные глаза.Она была закутана в черную кофту, повязана черным платком и, посинелыми от холода губами сжимая черный мундштук, пускала густыми тучами черный дым.– Наплевать мне на вашу правду, – ответил Передонов, – в высокой степени наплевать. Вершина криво усмехнулась и возразила:– Не скажите! Мне вас ужасно жалко, – вас обманули.Злорадство слышалось в ее голосе. Злые слова сыпались с ее языка. Она говорила:– Вы понадеялись на протекцию, но только вы слишком доверчиво поступили. Вас обманули, а вы так легко поверили. Письмо-то написать всякому легко. Вы должны были знать, с кем имеете дело. Ваша супруга – особа неразборчивая.Передонов с трудом понимал бормочущую речь Вершиной; сквозь ее околичности еле проглядывал для него смысл. Вершина боялась говорить громко и ясно: сказать громко – кто-нибудь услышит, передадут Варваре, могут выйти неприятности, Варвара не постеснится сделать скандал; сказать ясно – сам Передонов озлится; пожалуй, еще прибьет. Намекнуть бы, чтобы он сам догадался. Но Передонов не догадывался. Ведь и раньше, случалось, говорили ему в глаза, что он обманут, а он никак не мог домекнуться, что письма подделаны, и все думал, что обманывает его сама княгиня, за нос водит, Наконец Вершина сказала прямо:– Письма-то, вы думаете, княгиня писала? Да теперь уже весь город знает, что их Грушина сфабриковала, по заказу вашей супруги; а княгиня и не знает ничего. Кого хотите спросите, все знают, – они сами проболтались. А потом Варвара Дмитриевна и письма у вас утащила и сожгла, чтобы улики не было.Тяжкие, темные мысли ворочались в мозгу Передонова. Он понимал одно, что его обманули. Но что княгиня будто бы не знает, – нет, она-то знает. Недаром она из огня живая вышла.– Вы врете про княгиню, – сказал он, – я княгиню жег, да недожег: отплевалась.Вдруг бешеная ярость охватила Передонова. Обманули! Он свирепо ударил кулаком по столу, сорвался с места и, не прощаясь с Вершиною, быстро пошел домой. Вершина радостно смотрела за ним, и черные дымные тучи быстро вылетали из ее темного рта и неслись и рвались по ветру.Передонова сжигала ярость. Но когда он увидел Варвару, мучительный страх обнял его и не дал ему сказать ни слова.На другой день Передонов с утра приготовил нож, небольшой, в кожаных ножнах, и бережно носил его в кармане. Целое утро, вплоть до раннего своего обеда, просидел он у Володина. Глядя на его работу, делал нелепые замечания. Володин был попрежнему рад, что Передонов с ним водится, а его глупости казались ему забавными.Недотыкомка весь день юлила вокруг Передонова. Не дала заснуть после обеда. Вконец измучила. Когда, уже к вечеру, он начал было засыпать, его разбудила нивесть откуда взявшаяся шальная баба. Курносая, безобразная, она подошла к его постели и забормотала:– Квасок затереть, пироги свалять, жареное зажарить.Щеки у нее были темные, а зубы блестели.– Пошла к чорту! – крикнул Передонов.Курносая баба скрылась, словно ее и не бывало.* * *Настал вечер. Тоскливый ветер выл в трубе. Медленный дождь тихо, настойчиво стучал в окошки. За окнами было совсем черно. У Передоновых был Володин, Передонов еще утром позвал его пить чай.– Никого не пускать. Слышишь, Клавдюшка? – закричал Передонов.Варвара ухмылялась. Передонов бормотал:– Бабы какие-то шляются тут. Надо смотреть. Одна ко мне в спальню затесалась, наниматься в кухарки. А на что мне курносая кухарка?Володин смеялся, словно блеял, и говорил:– Бабы по улице изволят ходить, а к нам они никакого касательства не имеют, и мы их к себе за стол не пустим.Сели за стол втроем. Принялись пить водку и закусывать пирожками. Больше пили, чем ели. Передонов был мрачен. Уже все было для него как бред, бессмысленно, несвязно и внезапно. Голова болела мучительно. Одно представление настойчиво повторялось – о Володине, как о враге. Оно чередовалось тяжкими приступами навязчивой мысли: надо убить Павлушку, пока не поздно. И тогда все хитрости вражьи откроются. А Володин быстро пьянел и молол что-то бессвязное, на потеху Варваре.Передонов был тревожен. Он бормотал:– Кто-то идет. Никого не пускайте. Скажите, что я молиться уехал, в Тараканий монастырь.Он боялся, что гости помешают. Володин и Варвара забавлялись, – думали, что он только пьян. Подмигивали друг другу, уходили поодиночке, стучали в дверь, говорили разными голосами:– Генерал Передонов дома?– Генералу Передонову бриллиантовая звезда.Но на звезду не польстился сегодня Передонов. Кричал:– Не пускать! Гоните их в шею. Пусть утром принесут. Теперь не время.“Нет, – думал он, – сегодня-то и надо крепиться. Сегодня все обнаружится, а пока еще враги готовы много ему наслать всякой всячины, чтобы вернее погубить”.– Ну, мы их прогнали, завтра утром принесут, – сказал Володин, снова усаживаясь за стол.Передонов уставился на него мутными глазами и спросил:– Друг ли ты мне или враг?– Друг, друг, Ардаша! – отвечал Володин.– Друг сердечный, таракан запечный, – сказала Варвара.– Не таракан, а баран, – поправил Передонов. – Ну, мы с тобой, Павлуша, будем пить, только вдвоем. И ты, Варвара, пей – вместе выпьем вдвоем.Володин, хихикая, сказал:– Ежели и Варвара Дмитриевна с нами выпьет, то уж это не вдвоем выходит, а втроем.– Вдвоем, – угрюмо повторил Передонов.– Муж да жена – одна сатана, – сказала Варвара и захохотала.Володин до самой последней минуты не подозревал, что Передонов хочет его зарезать. Он блеял, дурачился, говорил глупости, смешил Варвару. А Передонов весь вечер помнил о своем ноже. Когда Володин или Варвара подходили с той стороны, где спрятан был нож, Передонов свирепо кричал, чтобы отошли. Иногда он показывал на карман и говорил:– Тут, брат, у меня есть такая штучка, что ты, Павлушка, крякнешь.Варвара и Володин смеялись.– Крякнуть, Ардаша, я завсегда могу, – говорил Володин, – кря, кря. Очень даже просто.Красный, осовелый от водки, Володин крякал и выпячивал губы. Он становился все нахальнее с Передоновым.– Околпачили тебя, Ардаша, – сказал он с презрительным сожалением.– Я тебя околпачу! – свирепо зарычал Передонов.Володин показался ему страшным, угрожающим. Надо было защищаться. Передонов быстро выхватил нож, бросился на Володина и резнул его по горлу. Кровь хлынула ручьем.Передонов испугался. Нож выпал из его рук. Володин все блеял и старался схватиться руками за горло. Видно было, что он смертельно испуган, слабеет и не доносит рук до горла. Вдруг он помертвел и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, – точно он захлебнулся, – и стих. Завизжал в ужасе и Передонов, а за ним Варвара.Передонов оттолкнул Володина. Володин грузно свалился на пол. Он хрипел, двигался ногами и скоро умер. Открытые глаза его стеклянели, уставленные прямо вверх. Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь и злобно мяукал. Варвара стояла как оцепенелая. На шум прибежала Клавдия.– Батюшки, зарезали! – завопила она.Варвара очнулась и с визгом выбежала из столовой вместе с Клавдиею.Весть о событии быстро разнеслась. Соседи собирались на улице, на дворе. Кто посмелее, прошли в дом. В столовую долго не решались войти. Заглядывали, шептались. Передонов безумными глазами смотрел на т.руп, слушал шопоты за дверью… Тупая тоска томила его. Мыслей не было.Наконец осмелились, вошли, – Передонов сидел понуро и бормотал что-то несвязное и бессмысленное.19 июня 1902 г.</blockquote>

Проверка