Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Наш YouTube
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
Раздел досуга с баней
Библиотека
Глотов "Наедине с совестью"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 386785" data-attributes="member: 1"><p>- А вы чьи? Наши или нет?</p><p></p><p>- Если ты считаешь Красную Армию своей, тогда мы ваши, - улыбнулся Янка. - У меня вот мать тут в Лужках живет. Может, знаешь Корень Татьяну Тимофеевну? Не знаешь? А тебя как зовут? Максимом? О, хорошее имя. Отца моего тоже так звали. Ну, садись, Максим, и расскажи нам, как вы тут поживаете?</p><p></p><p>- Плохо, - сразу и как-то по-взрослому ответил мальчик. - Хлеба нет и заработать не у кого. Одной картошкой питаемся.</p><p></p><p>- А ты с кем еще живешь?</p><p></p><p>- С сестричкой. Родители погибли: отец на фронте, а мать в городе от бомбежки. Весной полицай забрал у нас хлеб и птицу, жить совсем плохо стало. Родни тоже нет.</p><p></p><p>- А немцев много в ваших местах?</p><p></p><p>- Не очень. Они больше по городам живут. Сюда заглядывают редко: лесов боятся они. И полицаи боятся.</p><p></p><p>- Значит, партизаны есть?</p><p></p><p>- А где их нет теперь, - опять не по-мальчишески ответил Максим. Сегодня ночью эшелон пустили под откос. Слыхали? Ну вот, техники много пропало и фашистов погибло много.</p><p></p><p>- Выходит, партизаны в кукурузе не отсиживаются.</p><p></p><p>Максим улыбнулся. Ему понравились слова Корня. "Хорошие дядьки", подумал. И тут же спросил:</p><p></p><p>- А вы куда идете?</p><p></p><p>- Будем здесь армию ждать, - пояснил Янка, поглаживая круглый подбородок. - Нам бы устроиться где-нибудь, отдохнуть. Двое суток в дороге. А приютиться пока еще негде.</p><p></p><p>- А вы к нам на хутор идите. У нас тихо.</p><p></p><p>Смугляк, сидевший рядом и внимательно изучавший Максима, покашлял. Янка повернулся к нему и вопросительно посмотрел в глаза.</p><p></p><p>- Как ты думаешь, взводный?</p><p></p><p>- Пожалуй, можно.</p><p></p><p>- Тогда вот что, Максим, - поднялся Янка, - заваливай нас травой и вези на хутор. Да смотри, чтобы ни один посторонний глаз не видел.</p><p></p><p>Максим подошел к повозке.</p><p></p><p>- Ладно. Телега большая и травы хватит. А людей вам бояться не надо. Ложитесь рядом.</p><p></p><p>Минут через десять повозка, доверху нагруженная свежей, пахучей травой, тронулась и вскоре затерялась в березняке.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Полесский хутор спрятался в глубине леса, видимый только с севера в узкий коридор просеки. С двух сторон к нему полудугой подступало болото, с третьей - сосновый бор и проселочная дорога, когда-то гладкая, разъезженная, а теперь заросшая муравой.</p><p></p><p>Палаша сидела на крыльце лесного домика и поджидала Максима. "Может, случилось что?" - думала она. Но, увидев подъезжающую повозку, обрадовалась. Сорвалась с крыльца и побежала навстречу.</p><p></p><p>- Что так долго ездил? - спросила она, укоризненно взглянув на Максима. - Не беда ли какая приключилась?</p><p></p><p>- Никакой беды. Палаша. Просто далеко уезжал. - И, остановив у крыльца Гнедуху, спросил: - А ты боялась одна? Больше так далеко не поеду. Не сердись.</p><p></p><p>- Я не сержусь. Полицай приезжал к нам, Петро Рудь.</p><p></p><p>- Приезжал? А зачем, не сказал?</p><p></p><p>- Сказал, чтобы к вечеру я в Лужки пришла.</p><p></p><p>Поняв, что в хуторе никого нет, Янка сбросил с себя траву и быстро вылез из повозки. За ним последовал и Смугляк. Это было так неожиданно, что Палаша вскрикнула и попятилась назад. Максим бросился к ней, начал успокаивать:</p><p></p><p>- Это наши, Палаша. Веди их в хату.</p><p></p><p>Максим отпряг Гнедуху и привязал ее к кормушке, затем закрыл в сарай повозку и тоже вошел в домик. Палаша уже познакомилась с военными, сидела у окна, рассказывая им о хуторе. Максим помыл руки и присел к окну, рядом с Палашей.</p><p></p><p>- Может, картошки молодой сварить? - спросил он у гостей. - Больше у нас ничего нет.</p><p></p><p>- Спасибо, дружище! - поблагодарил его Михаил. - Продукты у нас есть, а когда не будет, у полицая возьмем. - Он вынул из вещевого мешка большой кусок желтоватого сала, отрезал несколько ломтиков и подал Палаше. Поджарить сможешь?</p><p></p><p>Палаша смутилась, покраснела.</p><p></p><p>- Смогу. Неси щепки, Максим, на растопку.</p><p></p><p>После завтрака мужчины вышли во двор, а Палаша стала собираться в Лужки. Янка, взяв автомат, направился провожать ее. Возле низенькой, прокопченой бани он остановился:</p><p></p><p>- У меня просьба к тебе, Палаша.</p><p></p><p>Она по-своему поняла эти слова, нахмурила брови.</p><p></p><p>- Знаю. Пусть железом пытают - не выдам.</p><p></p><p>- Это хорошо, Палаша! - похвалил ее Янка. - Но я не об этом. В Лужках у меня мать живет. Сельсовет знаешь где? Так вот рядом, в маленькой хате.</p><p></p><p>- Тетя Таня? - оживилась Палаша. - Знаю, знаю. Я с вашей сестрой Машей в школе училась. Недавно я видела тетю Таню. Плохо она живет: глаза слабые, руки болят. А Машу немцы насильно в Германию вывезли. Вот она рада будет вашему приходу!</p><p></p><p>Янка опустил голову, вздохнул.</p><p></p><p>- Так вот что, Палаша, - попросил Янка, - увидишь мать - обо мне ни слова. Не надо тревожить старушку. Все равно я сейчас ничем помочь ей не могу, а встречаться нам нельзя. Мы по делу тут.</p><p></p><p>- Понятно, - кивнула головой Палаша.</p><p></p><p>Тем временем Смугляк разговаривал с Максимом. Максим рассказывал, как умерла мать от раны и как им трудно жилось первое время без матери. Ему тогда было одиннадцать с половиной лет, а Палаше пятнадцать.</p><p></p><p>- И вы одни жили?</p><p></p><p>- Нет, тетя Тася с нами жила. А потом ушла. Она мне интересную книжку подарила: "Тарас Бульба". Я три раза прочитал ее. Понравилась.</p><p></p><p>Он принес из домика книгу и раскрыл ее. На первой странице в уголке Смугляк увидел надпись: "Маленькому Максиму от тети Таси Бушко на память". Смугляк не поверил своим глазам. Прочитал еще раз, присмотрелся к почерку. Да, это ее почерк: крупный, простой. Он был поражен и обрадован неожиданностью. Максим заметил это. Побежал в хату, быстро вернулся.</p><p></p><p>- А вот ее карточка, - сказал Максим.</p><p></p><p>- Смугляк взял из его рук маленькую фронтовую фотокарточку и долго, не отрываясь, смотрел на нее. Военная форма. Из-под пилотки выбились русые кудряшки. Перед его глазами была Тася Бушко.</p><p></p><p>- Тасенька! - прошептал Смугляк, не отрывая глаз от фотографии, от милого лица. - Жива ли ты, русоволосая голубка?</p><p></p><p>Максиму послышалось, что Смугляк спрашивает его. Он ответил:</p><p></p><p>- Жива, жива! Ее привел к нам военный. Это в прошлом году было. Я все помню. Тетя была ранена в ногу и не могла идти. Она не плакала, а только стонала. Потом военный ушел, а тетя Тася осталась. Она жила у нас всю зиму. Форму ее мы спрятали. Полицаи и немцы два раза приходили к нам. Мы сказали им, что это мамина сестра, что ранена она во время работы в поле.</p><p></p><p>- И куда же она ушла? - волнуясь, спросил Смугляк.</p><p></p><p>- Куда ушла? Не знаю. Я давно уже не видел ее.</p><p></p><p>Смугляк понял, что Тася жива, крепко обнял Максима.</p><p></p><p>- Обрадовал ты меня, юный друг!</p><p></p><p>Подошел Янка. Увидав фотографию в руках Михаила, многозначительно улыбнулся:</p><p></p><p>- Хорошая девушка! Тебе бы такую, взводный.</p><p></p><p>Смугляк ничего не ответил на шутку товарища. Янка понял, что взводный чем-то озабочен, и не стал ему мешать. Отвел в сторонку Максима, вполголоса спросил его:</p><p></p><p>- Ты давно знаешь Петра Рудя?</p><p></p><p>- Давно. До войны он в магазине торговал, в Лужках. А теперь ходит во всем немецком и усы отрастил. А морда красная, как свекла. - Максим сжал кулаки и положил их на щеки. - Вот такая. Противный. Он наших выдает фашистам. Его все боятся в Лужках и ненавидят.</p><p></p><p>Янка стоял, прислонившись к яблоне, молча слушал. Вспомнились школьные годы. Он сидел рядом с Рудем на одной парте, помогал ему решать задачи. А вечером, после уроков, они катались с ледяной горы на санках. Рудь носил черный полушубок и хорошие валенки, а Корень - старые, материны. Петро, отец которого имел свою мельницу и кузницу, смотрел на Янку свысока и в спорах всегда называл его "оборванцем". Янке было обидно, и все же он помогал Петру решать задачи.</p><p></p><p>"Эх, Янка, Янка! - подумал о себе Корень, - каким ты был глупым и слепым. Ты вместе с будущим полицаем сидел на одной парте и помогал ему. А теперь он служит фашистам. Паршивая душонка! Как бы я хотел встретиться с ним! Я бы посмотрел, у кого раньше затрясутся поджилки!"</p><p></p><p>Поднял голову, снова спросил Максима:</p><p></p><p>- А кроме Рудя, у вас еще кто-нибудь бывает на хуторе?</p><p></p><p>- Бывают, только ночью. Приходят и что-то говорят Палаше. Она уходит с ними в лес. Потом Палаша возвращается и наказывает мне, чтобы я никому не говорил об этом. Но я все знаю. Это партизаны.</p><p></p><p>- Вот как! А зачем же ты мне сказал?</p><p></p><p>- Но вы же наши! - искренне проговорил Максим. - Я знаю...</p><p></p><p>Янка повернулся к Смугляку:</p><p></p><p>- Ты понимаешь теперь, как мы устроились?</p><p></p><p>- Понимаю, Янка, - поднялся Смугляк. - Мне кажется, что немцы и полицаи не подозревают ребят в связях с партизанами. А ты, Максим, никому больше не рассказывай о партизанах. Понимаешь почему? Тайна это. Нельзя раскрывать ее.</p><p></p><p>- Знаю. Это я только вам сказал.</p><p></p><p>Начинался вечер. Первые голубые сумерки наполнили лес, повисли над болотом. Михаил и Янка вышли на тропинку, постояли, потом направились в сторону Лужков.</p><p></p><p>Янка был задумчивый и сумрачный. Совсем недавно он проходил по этой тропинке открыто, как хозяин, а теперь - прячется в кустах. И где? Возле родного дома. Мало того, Рудь может выследить его и в любую минуту вздернуть на виселицу возле той самой школы, где они учились Как меняются времена!</p><p></p><p>Янка рассек воздух рукой, зло проговорил:</p><p></p><p>- Подлец! Трус! Предатель!</p><p></p><p>- Это кого ты так отчитываешь? - остановился Смугляк.</p><p></p><p>- Одного полицая. Ты понимаешь, обидно: вместе учились когда-то... Ну, подожди же, предатель!</p><p></p><p>На повороте дороги показалась Палаша. Она шла не быстро, помахивая загорелыми руками. Голубая полинявшая косынка сбилась с головы, волосы растрепались. Янка вышел из-за дерева, поманил ее рукой к себе. Палаша подошла. Вид у нее был печальный.</p><p></p><p>- Ну, что? Зачем вызывал Рудь? - спросил Янка.</p><p></p><p>По щекам Палаши потекли слезы.</p><p></p><p>- Заставляет корову отвести на бойню. Я стала упрашивать его. Как же, говорю, мы жить будем, у нас ничего нет, а он толкнул меня в грудь и крикнул: "Не ной, собачонка! Чтоб завтра же корова в Лужках была, на бойне!" И я ушла.</p><p></p><p>Янка скрипнул зубами, побагровел:</p><p></p><p>- Не плач, Палаша. Он не успеет взять у вас корову. Мы уберем его, сегодня же уберем! Только ты скажи: один он в Лужках или еще полицаи есть? Один? Ну, и не плач.</p><p></p><p>Через час они вернулись в хутор.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Поздно вечером пошел дождь. Розовая угловатая молния рассекала черную тучу, ярко озаряя землю. Гром ударял сразу же после вспышки молнии резко, раскатисто. Крупные капли дождя стучали по крышам амбаров и домиков села, стекали в канавки, пузырились.</p><p></p><p>Вымокший до последней нитки, Янка пробрался к своей родной хате и не узнал ее. Крыша сдвинулась на бок, как шапка у деда Михася, левое окно заколочено горбылями. Никто не встретил Янку, даже старый Барбос не залаял, не прозвенел цепью. "Видно, подох", - подумал Янка, подкрадываясь к маленькому окну, в котором мерцал слабый огонек.</p><p></p><p>Несколько минут он стоял под стеной, прислушиваясь. Потом осторожно припал к окну, всмотрелся. За столом сидели два немецких солдата, жадно ели картошку и консервы. В правом углу - кровать, та самая, на которой Янка спал совсем недавно. Тогда рядом с кроватью стояла этажерка со стопочкой книг, а теперь ее убрали, и на этом месте виднелись два фашистских автомата.</p><p></p><p>Янка перевел взгляд на двери, на печку. Тут он увидел мать. Сложив на груди руки, седая и уставшая, она стояла, прислонившись к печке, и задумчиво смотрела в угол. Янку будто пригвоздили к окну. Сердце его часто забилось, к горлу подкатились слезы. Он на минуту забылся, безотрадно, не моргающими глазами смотрел на мать, и ему хотелось крикнуть, несмотря на опасность:</p><p></p><p>- Ма-ма!</p><p></p><p>Но Янка сдержался, отшатнулся от окна, глотнул воздух и стал прислушиваться к стуку своего сердца. Что же делать? Зайти в хату и перестрелять ненавистных фашистов? А что это даст? Тогда он ничего не узнает о складе, перепугает мать, больше того - ее завтра схватят гестаповцы, будут пытать, мучить, издеваться. Нет, это не подвиг!</p><p></p><p>Снова ударил гром, и дождь полил еще сильнее. Янка оттолкнулся от стены и быстро побежал по огородам. Возле домика деда Михася, отца матери, он незаметно пробрался в сарай, куда по ночам дед Михась выходил присмотреть корову. Притих. Стоять пришлось долго и терпеливо. Выйдет дед или не выйдет?</p><p></p><p>По полуночи послышался скрип двери и знакомые шаги. Янка притаился. Дед Михась вышел на середину сарая, зажег щепку. Янка тихо позвал:</p><p></p><p>- Дедушка!</p><p></p><p>Увидев человека с автоматом, дед застыл на месте. Щепка упала к его ногам, продолжая гореть и дымиться.</p><p></p><p>- Это я, дедушка, Янка. Не бойся!</p><p></p><p>- Ты, Янка? Откуда, в такую пору?</p><p></p><p>Дед Михась подошел ближе, обнял внука.</p><p></p><p>- По делу я, дедушка. Немцы есть у вас?</p><p></p><p>- Нет. Они в поповском доме стоят, - робко шептал старик, не понимая, по какому делу внук явился. - Целая рота их. Мост и склады они охраняют.</p><p></p><p>- А Рудь в своем доме живет?</p><p></p><p>- Нет, при школе, там, где учитель жил.</p><p></p><p>- Один?</p><p></p><p>- Пока один. Собирается венчаться с Машкой. Помнишь ее? На маслозаводе работала, спекуляцией занималась.</p><p></p><p>Янка попросил деда проводить его до Рудя. Старик согласился. Зашел в хату, одел дождевик и появился в огороде. Через несколько минут они стояли на крыльце школьного здания. Дождь не переставал стучать по крыше и стеклам окон. Был второй час ночи. Дед Михась постучал в двери. Никто не отзывался. Старик постучал сильнее. Внутренняя дверь тихо скрипнула. Недовольный, полусонный Рудь, сопя и кашляя, вышел в сени.</p><p></p><p>- Кто там? - спросил он сердито.</p><p></p><p>- Я, Петро Кузьмич, - Михась Бандура. Не узнаешь?</p><p></p><p>- Почему ночью? Дня не хватает?</p><p></p><p>- Важное дело, Петро Кузьмич.</p><p></p><p>Рудь снял запор, буркнул:</p><p></p><p>- Заходи и обожди в сенях, я зажгу свет.</p><p></p><p>Янка прижался к деду, шепнул на ухо.</p><p></p><p>- Теперь иди. Маме обо мне ни слова!</p><p></p><p>Дед Михась вернулся домой, а Янка зашел в комнату. Рудь что-то ворчал, долго копался с лампой, наконец, повернулся к двери и остолбенел. Корень, мокрый и суровый, смотрел на него в упор, крепко держа в руках автомат. Страх овладел полицаем. Застигнутый врасплох, он окончательно растерялся, не мог выговорить слова. Ловил ртом воздух и дрожал всем телом, как пес на морозе.</p><p></p><p>- Пощади. Янка, пощади! - наконец выговорил он.</p><p></p><p>Корень уничтожающе глядел на полицая, сдерживая гнев.</p><p></p><p>- Я не у.бийца, Рудь! - сказал он. - Одевайся и пойдем. Быстро!</p><p></p><p>- Сейчас, Янка, сейчас! - хрипел Рудь, совсем теряя рассудок. Руки его тряслись, лицо стало белым, веки нервно дергались. Он долго искал брюки и френч, хотя они лежали рядом на скамейке.</p><p></p><p>Корень не сводил с него дула автомата. "Выпустить короткую очередь в этого ожиревшего фашистского холопа - и все, на душе будет легче", подумал Янка. Но этот трусливый иуда должен рассказать сначала, где находится склад врага и какими силами он охраняется. Кто же может лучше рассказать об этом, как не он, полицай!?</p><p></p><p>- Выходи! - приказал ему Янка, когда Рудь оделся. - И не попробуй бежать или кричать - сразу пристрелю!</p><p></p><p>По-прежнему лил дождь, по-прежнему было темно и тихо в Лужках. Огородами Корень провел полицая на зады деревни. Где-то в стороне с запада подходил поезд. Глухо стучали колеса. Перед железнодорожным мостом машинист дал длинный гудок. Хриплое эхо прокатилось над речкой и оборвалось в мокрых лесах.</p><p></p><p>- Стой! - приказал Янка полицаю.</p><p></p><p>Рудь упал на колени, заныл:</p><p></p><p>- Пощади, Янка, во имя нашей прежней дружбы. Я искуплю свою вину, сделаю все, что тебе нужно... Пощади, Янка!</p><p></p><p>- Что ты знаешь о немецком складе? - спросил его Корень.</p><p></p><p>- Все знаю, Янка, все.</p><p></p><p>Он, не задумываясь, рассказал, в каких зданиях размещаются фашистские склады и какими силами они охраняются. Нет, недаром генерал послал гвардейцев в тыл врага! Немецкие склады, где служил когда-то пленный Йохим Бейер, снабжают боеприпасами две действующие армии. Три автобатальона днем и ночью вывозят на передний край ящики снарядов и мин. Партизаны несколько раз пытались взорвать смертоносные запасы врага, но не могли подойти к ним, несли большие потери. Усиленная рота автоматчиков и три бронемашины охраняли склады.</p><p></p><p>Янка удивился такой осведомленности полицая. Слишком много нужно было сделать для гестаповцев, чтобы заслужить такое доверие.</p><p></p><p>Больно и обидно было Янке. Ему вдруг на какую-то минуту вспомнилась худенькая, печальная мать, стоявшая у печки, рассказ на хуторе о том, как Рудь выдавал партизан гитлеровцам, и горькие слезы Палаши, которой полицай приказал отвести последнюю корову на бойню. Теперь этот иуда из грозного служаки превратился в жалкого слизняка, рабски ползал на коленях, вымаливая себе право на жизнь. Перед глазами Янки всплыли картины детства. Рудь никогда не был его другом. Он вел себя вызывающе и заносчиво, а после смерти своего отца будто бы переродился: сдал колхозу мельницу, отказался от наследства. Лужковцы приняли это за благородный поступок, лучше стали к нему относиться и даже говорили: "Не в отца пошел парень!" Но в тяжелые для Родины дни Рудь растоптал доверие односельчан, продался фашистам, стал предателем и лютым палачом.</p><p></p><p>- Вставай, Рудь, пошли!</p><p></p><p>Возле оврага, заваленного навозом и всякими нечистотами, Янка снова остановил полицая. Время уже шло к утру. Моросил мелкий дождик, мутная проседь рассвета стекала на поля. На станции перекликались гудки паровозов. Корень приказал Рудю повернуться к нему лицом. С минуту они стояли молча, последний раз смотрели друг на друга, чужие, непримиримые.</p><p></p><p>Отступив шаг назад, Корень выстрелил.</p><p></p><p>Желтовато-красный огонек блеснул возле оврага. Умытые дождем поля ответили глухим и коротким эхом. Предатель качнулся, неловко сунулся вперед и упал в овраг.</p><p></p><p>Янка взял на плечо автомат и, не оглядываясь, быстро побежал по узкой тропинке в сторону Полесского хутора.</p><p></p><p>А Смугляк беспокоился. Он не сомкнул глаз до самого рассвета. Сидел молча возле окна, затем вставал, нервно ходил по хате, снова садился и снова курил. В шестом часу утра взял рацию и осторожно пошел в лесок, где они договорились встретиться с Янкой. Трава была мокрой, с деревьев срывались крупные холодные капли. Смугляк расстелил плащ-палатку и поставил на нее маленькую рацию. "Неужели схватили его? - подумал он о Янке. - Не может быть, разведчик умный!"</p><p></p><p>Вдруг впереди послышался шорох. Смугляк насторожился, приготовил автомат к бою. "Может, облава", - мелькнула в голове назойливая мысль. Шорох повторился. Напрягая зрение, Смугляк пристально всматривался в кусты, откуда доносился шелест травы и хруст веток. Наконец, в сырой и густой мгле заметил идущего человека. На нем был брезентовый плащ. Пройдя еще несколько метров, он круто свернул в лесок, где расположился Смугляк с полевой рацией. Михаил узнал его и поднялся.</p><p></p><p>- Все в порядке? - нетерпеливо спросил он Корня.</p><p></p><p>- В порядке, взводный.</p><p></p><p>- Ни с кем не встречался!</p><p></p><p>- Встречался, но его уже нет, - ответил Корень, падая на плащ-палатку. - Ноги хоть отрубай, совсем одеревенели. Зато я точно установил, где находится склад и с какой стороны лучше подойти к нему. Рация готова, взводный?</p><p></p><p>- Готова, Янка. Можем передать: "Объект найден. Ждем указаний". Так правильно будет?</p><p></p><p>- Передавай, взводный!</p><p></p><p>...В тревогах за Янку Смугляк не заметил, как с хутора исчезла Палаша. Максим знал об этом, но не говорил. Утром, чтобы избавиться от расспросов, он запряг гнедуху в повозку и выехал в лес за травой. Смугляк и Янка остались вдвоем на хуторе.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Вечером гвардейцы получили шифровку. С Большой Земли передавали, что ровно в два часа ночи три бомбардировщика вылетают на цель. К этому времени Смугляк и Корень должны были находиться у склада. На них возлагались обязанности сигнальщиков.</p><p></p><p>Приближалась самая сложная и опасная работа.</p><p></p><p>- Вот где баня будет, взводный! - сказал Янка, проверяя готовность своего оружия. - В прошлом году мне пришлось выполнять почти такую же задачу. Прямо скажу: десять потов сошло с меня. Целый месяц потом ходил тугой на ухо, как филин. Но это еще полбеды. Может быть хуже: оторвется, скажем, бомбочка килограммов в сто весом и ударит по затылку. Шишка вздуется, пилотку тогда на голову не натянешь.</p><p></p><p>- Ты все шутишь, Янка, - перервал его Смугляк. - В самом деле, задача довольно сложна и не без риска для жизни. Нужно сделать все, чтобы исключить опасность. Ты думал об этом?</p><p></p><p>Янка хитровато улыбнулся:</p><p></p><p>- Когда пленному фашисту задаешь такой вопрос, он всегда отвечает: "За меня фюрер думает". Действительно, зачем забивать голову всякой дребеденью. Ты только не сердись, взводный, это так, к слову пришлось. Вчера я хорошее место подыскал для нашей работы. И склад близко, и овраг рядом. Если опасность какая нагрянет, укрыться можно. На месте увидишь...</p><p></p><p>- Тебе не обязательно все время быть со мной, - серьезно предупредил его Смугляк, затаптывая окурок.</p><p></p><p>- Это почему же? - насторожился Янка.</p><p></p><p>- Здравый смысл так подсказывает. Я буду передавать летчикам ориентиры, наводить бомбардировщиков на цель. Может, и ракету пущу, а ты? Чад и дым глотать? Зачем это нужно, подумай-ка?</p><p></p><p>Корень обиделся.</p><p></p><p>- За меня генерал очень хорошо подумал, - напомнил он Смугляку слова комдива, который, направляя их в тыл врага, советовал не оставлять друг друга в тяжелые минуты. - Генерал нашел нужным послать нас сюда вдвоем, а по-твоему выходит - я здесь лишний.</p><p></p><p>- Нет, не так, Янка! - укоризненно взглянул на него Смугляк. - Я всегда был о тебе самого высокого мнения. Ты смелый и опытный разведчик, преданный товарищ. Такие качества не каждый имеет. Вчера, например, ты сделал то, чего не смог бы сделать я так ловко и быстро. Говорят: дома и камни помогают. Это верно, но находчивость и мужество даже и в этих случаях необходимы. Ты точно установил местонахождение склада. Теперь у нас нет сомнений в успешном выполнении боевого задания. Поэтому я и решил: нечего делать нам у склада вдвоем, ты проводишь меня и вернешься в хутор. Зачем тебе подвергаться опасности? Разве это разумно?</p><p></p><p>- Не крути, взводный, не оставлю я тебя одного!</p><p></p><p>- Ну и плохо.</p><p></p><p>Подошел Максим, присел рядом на бревно, вздохнул.</p><p></p><p>- Слышу, уходить собираетесь! Жалко. А я думал, вы еще побудете. Значит, не удалось мне изучить автомат, а как хотелось! Время такое пригодилось бы.</p><p></p><p>- Зря беспокоишься, Максим, - повернулся к нему Янка. - В нашем распоряжении еще четыре часа. За это время можно пушку изучить, дружище, а не только автомат. Но ты о чем-то еще хотел поговорить? Давай выкладывай, пока есть время.</p><p></p><p>Максим оживился.</p><p></p><p>- Да, хотел. У нас тут много говорят о втором фронте, но толком никто ничего не знает и не может сказать, когда он будет. Вы, конечно, больше знаете об этом. Вот я и хотел вас спросить: будет он или не будет, этот второй фронт?</p><p></p><p>- Должен быть, - неуверенно ответил Янка. - Мы, Максим, сами с нетерпением ждем его открытия. Но что поделаешь, союзники наши не спешат. То десант у них еще не готов, то еще что, отговорки одни. Буржуи ведь они, не очень им хочется помогать нам. Ну, а мы, Максим, так думаем: на дядю надейся, а сам не плошай. Понял? Если даже второго фронта не будет, мы все равно разобьем фашистов. На этом стояла и стоит наша земля!</p><p></p><p>- Знаю, - согласился Максим, почесав затылок. - Только бы скорее их разбить. Опротивели они.</p><p></p><p>- Ничего, скоро погоним их, Максим, с нашей земли, как чумных крыс. Попомни мои слова.</p><p></p><p>Пока Янка разговаривал с Максимом и объяснял ему боевые свойства и взаимодействие частей автомата, Смугляк вдумчиво и спокойно что-то писал. После этого он еще раз тщательно проверил исправность рации, затем подошел к Максиму, спросил:</p><p></p><p>- А где же Палаша, не знаешь?</p><p></p><p>- Не знаю, - соврал Максим, опуская глаза. - Наверно, в село ушла, по делам. Она часто уходит с хутора.</p><p></p><p>Смугляк подал ему письмо, свернутое треугольником, пожал загрубелую руку, как взрослому.</p><p></p><p>- Прошу тебя, Максим, сохрани это письмо и никому не показывай. Встретишь тетю Тасю - передай ей. Она рада будет. Мы когда-то с ней вместе в Донбассе работали. Если она будет спрашивать тебя о нас, скажи: приходили, мол, двое с Большой Земли, выполнили боевое задание и ушли обратно. Зовут меня Михаилом. Не забудешь?</p><p></p><p>- Нет! - заверил его Максим. - Обязательно все передам.</p><p></p><p>Поздно вечером гвардейцы вышли из хутора, тепло простившись с Максимом. Шли по опушке леса, в сторону бывшей центральной усадьбы совхоза, их автоматы были готовы к бою. Янка шагал впереди, Михаил - за ним. В лесу было темно и тихо. Безмолвное село лежало на пригорке. За оврагом, у высокой сосны, они остановились, залегли. Говорить ни о чем не хотелось. Янка вспомнил, как он расстрелял полицая в этом овраге, поморщился. Лежали долго. Наконец, Янка шепотом спросил Смугляка:</p><p></p><p>- Сколько там на твоих настукало?</p><p></p><p>- Без двадцати два, - тоже шепотом ответил Смугляк, глядя на светящиеся стрелки часов. - Теперь скоро.</p><p></p><p>Минут через пятнадцать где-то над лесом послышался далекий и ровный гул. Он нарастал с каждой секундой. Было ясно, что на цель выходили бомбардировщики. Еще через минуту Смугляк молча пожал Янке руку и включил полевую рацию.</p><p></p><p>- Эфир! Эфир! - тихо позвал он. - Я - Земля, я - Земля... Как меня слышите? Хорошо?</p><p></p><p>Янка взглянул на темное небо. Гул приближался, но гвардеец не мог найти в темноте самолетов. И вот упала первая бомба. Земля дрогнула, и огромный багровый фонтан огня метнулся к небу. Вслед за этим нервно застучали немецкие зенитки. Небо на минуту расцвело сизыми облачками снарядных разрывов. Снова упало несколько бомб, потом еще и еще, и оглушающий грохот разорвал ночную тишину леса. Смугляк уже кричал изо всех сил.</p><p></p><p>- Эфир! Эфир! Я - Земля... Цель накрыта.</p><p></p><p>Опять гул, опять разрывы.</p><p></p><p>- Я - Земля, я - Земля! - кричал Смугляк.</p><p></p><p>Земля снова дрогнула, лес осветился огромным заревом. Это взорвался склад боеприпасов. Начался пожар. Поляна стала красной, потом светлой, как днем. Бомбардировщики сделали второй заход. Фашисты в страхе разбегались в разные стороны. Зенитки замолкли. Кто-то в ужасе надрывно и нервно кричал:</p><p></p><p>- Хальт! Хальт!</p><p></p><p>Новые разрывы бомб заглушили голос. Теперь бомбардировщики шли ниже, и Смугляку казалось, что он видит на их крыльях большие пятиконечные звезды. Донесся едкий запах гари. Сильная взрывная волна с грохотом ударила по лесу. Смугляка вместе с рацией отбросило в сторону. В первую секунду он не понял, в чем дело. Голова его отяжелела, тело стало неподвижным. Лес пошел кругом перед глазами.</p><p></p><p>- Янка! - через силу позвал Смугляк.</p><p></p><p>Корень не отзывался. Где он? Что с ним? Несколько минут Смугляк лежал молча. Чудилось, будто он проваливается сквозь землю. Склады ярко горели, беспрерывно рвались снаряды и мины. Вскоре мимо Смугляка пробежал немец без пилотки, с растрепанными волосами. Михаил схватился за автомат. Но фашист не обратил на него внимания, побежал дальше к речушке, в село.</p><p></p><p>- Янка! - снова позвал Смугляк.</p><p></p><p>Напрягая все силы, он встал на колени, осмотрел рацию. Она не работала. Перевел взгляд на поляну. Склады горели, снаряды и мины продолжали рваться, осколки срубали листья с деревьев, свистели в воздухе. Смугляк попытался ползти. Руки и ноги были как не свои. У расщепленной сосны заметил что-то черное. Пополз туда. И вдруг замер. Возле сосны Смугляк увидел Янку. Пилотки на нем не было, воротник гимнастерки расстегнут. Раскинув руки, он лежал вверх лицом, словно прикованный. Что же случилось с ним? Неужели у.бит?</p><p></p><p>- Янка, дорогой! - тормошил его Смугляк.</p><p></p><p>Корень не отзывался. Михаил снял с ремня фляжку и влил в рот друга немного воды. Тот застонал, разжал губы, жадно глотнул воздух и снова затих, закрыв глаза.</p><p></p><p>- Ранен я, взводный, - неожиданно и четко проговорил он. - Душно мне, очень душно. Дай воды еще, взводный.</p><p></p><p>Смугляк вытер рукавом рубашки кровь на лице Янки, с трудом взвалил его на спину, и, тяжело дыша, пополз с ним в сторону, от горящего склада. Вскоре он обессилел и припал к земле. Янка снова застонал. Смугляк отдышался, приподнял голову. Зарево пожара росло, расталкивая темноту летней ночи.</p><p></p><p>В это время впереди мелькнула человеческая тень. Кто это? Немец? Неизвестный делал короткие перебежки, приближался к Смугляку и Янке. Сопротивляться не было сил. Смугляк закусил губу, уронил голову. Ему теперь все равно, кто приближается к ним: боевое задание выполнено, фашистские склады горели, оглашая лес громовыми взрывами снарядов и авиационных бомб.</p><p></p><p>Послышались шаги и голос. Изнемогая от сильной боли, Смугляк приподнялся на локтях и увидел перед собой... Максима. Откуда он? Может это только кажется? Подползли еще двое. Надежда на спасение вдохнула в Смугляка силы. Он неловко перевернулся на бок, с усилием, болезненно улыбнулся:</p><p></p><p>- Как ты попал сюда, Максим?</p><p></p><p>- А я знал, что вы здесь, - зашептал Максим, кивком головы отбрасывая назад длинные волосы. - Сейчас партизаны помогут вам. Их Палаша привела. Они тоже следили за вами. А тетя Тася на хуторе. Она ждет вас там. Мы всю ночь не спали.</p><p></p><p>- Спасибо, Максим! Теперь нужно спасать Янку.</p><p></p><p>- Спасем, дядя Миша. Нас много здесь.</p><p></p><p>Двое подхватили под руки Смугляка, остальные подняли Янку и быстро затерялись в лесу. Позади, где-то далеко, в темном ночном небе глухо гудели моторы. Это советские самолеты, закончив бомбежку, возвращались на Большую Землю.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Партизанский отряд размещался в глубине леса, с трех сторон защищенный непроходимыми болотами. Это была основная база, где находился штаб, склады с продовольствием и боеприпасами, медицинский пункт и пункт связи. Выход из отряда был только на северо-запад, в лес, подступы к нему минированы и обнесены проволокой в три кола. У самой тропинки ютился дзот, а над ним, под роскошной кроной столетнего дуба, была оборудована специальная вышка для постоянного наблюдения за большаком, по которому ежедневно передвигались фашистские войска и машины с грузами.</p><p></p><p>Отряд занимал большую площадь. От наблюдательного пункта и до самой серой Балки виднелись холмики землянок, временные лагерные палатки и просто шалаши. Три раза фашисты пускали карательную экспедицию против партизан, и три раза она была отброшена. Наконец, гитлеровцы решили уничтожить народных мстителей с воздуха. Узнав о намерении врага, партизаны немедленно перешли значительно глубже в леса, к Медвежьему броду, куда не ступала еще нога человека.</p><p></p><p>Через день после ухода партизан лесной массив у трех болот подвергся жестокой бомбежке. Песчаная земля, покрытая толстым слоем перегноя и хвои, была изрыта глубокими воронками, деревянные постройки сожжены, кругом лежали изуродованные деревья с обломанными кронами и с вывороченными корнями.</p><p></p><p>Теперь, когда фашистские войска были остановлены на Волге и немецкая авиация перебрасывалась на решающий участок фронта, партизаны переехали на это старое, насиженное место. Отряд был уже во много раз больше и опытнее. Ископанная площадь у трех болот заново расчистилась, приняла прежний вид и порядок. Опять появились палатки и деревянные постройки. Только у самых болот, в тени векового леса, все еще зияли огромные воронки от бомб, наполненные вешними водами и тиной.</p><p></p><p>В одной из землянок партизанского лесного городка третий день лежал раненный в бок Янка Корень и контуженный Михаил Смугляк. Янка не приходил в себя. Медицинское вмешательство не помогало ему, переправить его на Большую Землю не было никакой возможности. Смугляк сильно заикался, но чувствовал себя уже значительно лучше. Тревога за жизнь Янки угнетала его, усиливала душевные и физические страдания. Между их койками сидела уставшая и озабоченная медсестра Тася Бушко. На ней была военная форма, чистая и тщательно отглаженная, широкий армейский ремень перехватывал тонкую талию, а из кармана гимнастерки выглядывал синий кончик носового платка.</p><p></p><p>Тася почти не выходила из землянки. Михаил смотрел на нее влюбленными глазами, вспоминал веселые донбассовские вечера, танцы в шахтерском клубе, а потом дни тяжелой, не совсем обычной разлуки. Нет, нисколько не изменилась Тася! Та же скромность и застенчивость, те же светло-голубые глаза и маленькие губы. Милые голубые глаза! Чего они только не увидели за прошедшие годы войны!</p><p></p><p>Михаил несколько раз пытался заговорить с Тасей, но надоедливый шум в ушах и заикание мешали ему. Тася понимала Михаила по взгляду. Брала его слабую руку и, низко склоняясь над ним, говорила:</p><p></p><p>- Потом поговорим, Миша, потом!</p><p></p><p>Часто в эти дни в землянку заходил комиссар отряда. Стройный и подтянутый, с внимательными согревающими глазами, он располагал к себе людей, вызывал на откровенные разговоры. Кадровый политработник Советской Армии, много читавший, видевший и переживший, умел находить дорогу к сердцу человека. Ему было лет тридцать пять, но на висках его уже виднелась проседь, черные, когда-то красивые волосы начали редеть. Однажды, увидев, а скорее почувствовав материнскую заботу Таси о Смугляке, он взглянул на ее печальное лицо, спросил коротко:</p><p></p><p>- Знакомый?</p><p></p><p>Тася опустила голову.</p><p></p><p>- Больше, - ответила она.</p><p></p><p>От взгляда Смугляка не могла ускользнуть едва уловимая перемена на лице комиссара. Теплота его зеленоватых глаз вдруг остыла, на высоком лбу показались мелкие морщинки, лицо помрачнело, и на чисто выбритых щеках загорелись маленькие розоватые огоньки. Но все это было мгновенным. Когда Смугляк снова поднял на него глаза, лицо комиссара уже улыбалось, было прежним, располагающим. Взглянув еще раз на Смугляка и Корня, комиссар поднялся со скамьи и, направляясь к выходу, проговорил:</p><p></p><p>- Берегите их. Это бесстрашные люди.</p><p></p><p>"Наверное, ему нравится Тася" - подумал Смугляк, когда комиссар скрылся за дверью землянки. Но эта мысль ушла так же быстро, как и пришла. Через минуту он уже думал о другом. Еще в подразделении Смугляк слышал, что к партизанам прилетают самолеты, доставляют необходимые грузы, забирают тяжело раненых и снова возвращаются на Большую Землю, пользуясь темнотой ночи. Но здесь за три дня он не услышал ни одного слова о самолетах, об эвакуации опасно раненых. Значит, у партизан нет площадки и условий для приема машин. Придется лечиться здесь. Смугляк скоро забылся.</p><p></p><p>К вечеру Янка пришел в себя. Все ему здесь казалось чужим, незнакомым. Холодными, поблекшими глазами он смотрел на потолок землянки, на стены, койку Смугляка, на медсестру и совершенно отчетливо, хрипловатым голосом спросил:</p><p></p><p>- Ты тут, взводный?</p><p></p><p>- Здесь, Янка, здесь, - заикаясь, с трудом ответил Михаил.</p><p></p><p>- А как боевое задание?</p><p></p><p>- Выполнено, Янка. Фашистские склады уничтожены.</p><p></p><p>- Я так и думал. Но я, наверно, не выживу, взводный. Очень тяжело мне.</p><p></p><p>- Что ты, Янка! - приподнялся на койке Смугляк. - Ты будешь жить и воевать еще. Не думай о смерти.</p><p></p><p>- Нет, взводный, - совсем тихо и грустно продолжал Янка, - я уже не жилец. Умру - не сообщай матери. Пусть она ждет меня. Так лучше будет. А теперь, Миша, слушай и запоминай...</p><p></p><p>Он проглотил слюну и вопросительно посмотрел на Тасю. А когда медсестра отвернулась и присела к окну, Янка с болью откашлялся, опять проглотил слюну и снова заговорил, словно диктуя:</p><p></p><p>- В нашем медсанбате работает Фаина Михайловна Прошина. Я рассказывал уже тебе. Это хороший друг, с нежной и благородной душой. Уцелеешь - найди ее и скажи: умирая, я думал о ней. Понимаешь, Миша, я люблю ее.</p><p></p><p>После этих слов он затих, закрыл глаза. Тася подошла к его постели, взглянула на безжизненное лицо.</p><p></p><p>- Он опять потерял сознание.</p><p></p><p>Ночью Янка умер. Тася сложила его руки на груди, всхлипнула. Михаил проснулся, поглядел на Тасю и без слов понял все. Много он видел смертей на фронте, не раз обливалось кровью его сердце, но с.мерть Янки ошеломила его. Уткнув лицо в подушку, Смугляк зарыдал, как осиротелый ребенок. Тася присела на край его койки и сказала как можно спокойнее:</p><p></p><p>- Его нельзя было спасти, Миша. Осколок снаряда распорол ему бок и остался в легких. Янка был сильным человеком. После такого ранения другой не прожил бы и минуты. Успокойся, Миша.</p><p></p><p>Смугляк продолжал рыдать, содрогаясь всем телом.</p><p></p><p>В полдень Янку п.охоронили.</p><p></p><p>На опушке леса, между двух высоких ив, приютился маленький холмик могилы. Внизу простирался великолепный белорусский пейзаж: лес, поле и снова лес. Чуть левее по пригорку рассыпалось родное Янкино село Лужки. Там он родился и вырос. Там живет его мать. Там она будет ожидать своего сына до тех пор, пока неотвратимая с.мерть не закроет ее добрые, многострадальные глаза.</p><p></p><p>Смугляк не мог проводить в последний путь своего друга. Его состояние здоровья резко ухудшилось, щеки и глаза совсем ввалились, губы потрескались. Он плохо спал, мало ел. Лежал и думал. Это сильно тревожило Тасю. О чем он думал? Нужно как-то отвлечь его. И она начинала рассказывать ему о Донбассе, вспоминать дни беззаботной юности.</p><p></p><p>Тасе казалось, что Михаил внимательно слушал ее. На самом деле мысли Смугляка летели туда, в тесную фронтовую землянку, к дорогим друзьям и товарищам. Как-то они там? Наверное, ждут его и Янку и ничего не знают о смерти Янки. Сидят теперь в землянке и, может быть, скучают по Янкиным песням, его задушевной игре на двухрядке. Янка, Янка! Никто уже не услышит твоего озорного голоса, не расплескает твоя певучая двухрядка задорного и милого перебора!..</p><p></p><p>- Тасенька! - вдруг позвал Смугляк. - Тася!</p><p></p><p>- Слышу, Миша. Что ты хочешь?</p><p></p><p>- А где теперь Степан?</p><p></p><p>- Не знаю, Миша. В первые дни войны его призвали в армию, а потом ушла и я. Из писем подруг я ничего о нем не узнала. Вскоре попала в окружение, и переписка оборвалась совсем. Кто знает, где он теперь? Может быть, погиб или воюет там, на Большой Земле, а может, здесь где-нибудь в партизанском отряде. Времени-то сколько прошло!</p><p></p><p>Михаил снова умолкал. Тася ни на шаг не отходила от него. Изнуренная бессоницей и заботами, она следила за каждым его движением, стараясь помочь ему всем, чем только могла. "Как он изменился, как похудел! думала Тася, вспоминая дни его юности на шахте. - И все-таки никакие страдания не сломили его духа. Откуда у него такая сила? Неужели невзгоды войны закалили его так? Нет, теперь ничто не может разлучить нас!"</p><p></p><p>В тяжелые дни окружения, когда Тася Бушко с группой однополчан, изнемогая, скиталась по лесам без воды и хлеба, комиссар Николай Исаков казался ей необычным человеком. Он никогда не вешал головы, не жаловался на усталость и тяготы. Тася незаметно привыкла к нему, считала комиссара самым близким человеком. Она высоко ценила его выносливость и заботу о людях, постоянное спокойствие и беззаветную смелость в боях. И вот теперь, когда она снова встретила Михаила, образ комиссара как-то потускнел в ее глазах. Она всем сердцем поняла, что Михаил значительно ближе и дороже ей.</p><p></p><p>- Усни, Мишенька, усни! - шептала она.</p><p></p><p>Но Михаил уснул только перед рассветом. Он лежал на боку, черные волосы его откинулись на подушку. Дыхание было тяжелым. Из левого глаза на бледную щеку скатилась слезинка и словно застыла.</p><p></p><p>Михаил видел во сне Янку.</p><p></p><p>Глава пятая</p><p></p><p>В лесах Белоруссии снова начиналась осень, мокрая, неуютная. По утрам и вечерам на высоких лесных травах дымились обильные росы, над болотами тяжелой тучей висел густой туман. Лес давно уже оголился и поэтому казался реже. Дожди шли почти беспрерывно. Многие лесные тропы залило водой. Партизаны разведывали новые пути-дороги, готовились к очередным вылазкам.</p><p></p><p>Во второй половине дня по главной дорожке базы со стороны наблюдательной вышки торопливо шагал широкоплечий человек в желтом ватнике с немецким автоматом. Он выглядел довольно воинственно и бодро. Большие с проседью усы, широкие брюки и высокая шапка, посаженная на затылок, делали человека похожим на запорожского казака. Он вел за руку босого мальчишку. Из землянок на них глядели десятки глаз, как бы спрашивая: откуда?</p><p></p><p>Мальчишка шел упираясь.</p><p></p><p>- И чего ты на меня сердишься? - ласково уговаривал его седоусый запорожец. - Еще подумают, избили тебя. А мы своих не обижаем. Мы только фашистов и предателей бьем. А ты что?.. Ну, приведу тебя в штаб, спросят: откуда и куда, и на этом делу конец. Всех посторонних проверяем. Так нужно. А ты сердишься.</p><p></p><p>- А что мне сердиться на вас, - искоса взглянул подросток на седоусого партизана. - Не держите меня, я сам пойду.</p><p></p><p>- Ничего, сынок, потерпи.</p><p></p><p>Вскоре они подошли к штабу.</p><p></p><p>Маленький, уютный домик, еще пахнущий свежей сосной, находился на отшибе. У дверей штаба стоял часовой. Он лихо козырнул седоусому запорожцу и вместе с мальчишкой пропустил его в штаб.</p><p></p><p>Было пасмурно и сыро.</p><p></p><p>В штабе, возле стола, сидели командир и комиссар партизанского отряда. Командир - в кожаной поношенной куртке и в кожаной фуражке, комиссар - без головного убора, в гимнастерке защитного цвета, на воротнике которой еще до сих пор виднелись отпечатки петлиц, пересеченные полосками шпал. Руководители отряда были заняты и не обратили внимания на вошедших.</p><p></p><p>- Немцы вывозят скот, - озабоченно говорил комиссар, затягиваясь дымком самосада. - Разведчики сообщают, что три груженых эшелона уже готовы к отправлению.</p><p></p><p>- Знаю. Я уже послал людей, - сообщил командир. - На эшелон по группе. Три засады будет. Одной не удастся пустить эшелон под откос, другая выполнит эту задачу. Люди опытные.</p><p></p><p>Комиссар затушил окурок.</p><p></p><p>- Значит, все в порядке. Теперь еще один вопрос. Два месяца тому назад на совхозной усадьбе был уничтожен фашистский склад с боепитанием и снаряжением. Как известно, наводкой самолетов на цель руководили армейские разведчики - Смугляк и Корень. В то же время кто-то шлепнул лужковского полицая Рудя, который выдавал гестаповцам наших партизан. Сейчас фашисты ведут следствие. Они считают, что все это сделано руками лужковцев. В селе проводятся поголовные допросы. Гестаповцы угрожают стереть с лица земли это село. Положение серьезное. На дворе зима.</p><p></p><p>- За действиями фашистов надо внимательно следить, - задумчиво проговорил командир и обратился к седоусому, который только что привел мальчишку. - Срочное что-нибудь у тебя?</p><p></p><p>- Срочного ничего нет, - спокойно ответил Иван Андреевич. - Мальчишку вот наши дозорные в лесу задержали. Опросить бы его надо, кто он и откуда, как забрел к нам?</p><p></p><p>Командир посмотрел на босоногого подростка.</p><p></p><p>- Ну-ну, проходи сюда, земляк, и садись, - приветливо заговорил он, указывая место подростку возле стола. - Что это у тебя глаза-то такие красные? Плакал? Кто же тебя обидел?</p><p></p><p>- Никто не обидел, - смело ответил мальчик. - Напугался я. Иду, а ваш солдат в фашистском мундире налетел на меня. Я думал, это немец, потому и напугался. Надоели они мне.</p><p></p><p>Командир громко расхохотался.</p><p></p><p>- Зря ты напугался. Пора уже отличать своих от чужих. Ты, видать, смелый, смышленый. Так, значит, задержали тебя? И куда ты шел?</p><p></p><p>- К вам шел. С хутора я, Максим Ярошок.</p><p></p><p>- Ну, если ты пришел, Максим, значит, говори: по какому делу, что тебе от нас нужно?</p><p></p><p>Тон командира понравился подростку. Совсем осмелев, он заговорил серьезно, как в.зрослый:</p><p></p><p>- Горе у меня. Позавчера приехали на машине фашисты, сожгли наш хутор, забрали корову и лошадь, а сестру Палашу на работу в Германию отправляют. Когда ее уводили, она сказала мне: "Иди, Максим, к тете Тасе". Вот я и пришел. Хочу видеть тетю Тасю.</p><p></p><p>Все молчали. Командир начал закуривать, комиссар сосредоточенно смотрел куда-то в сторону, а Иван Андреевич переминался с ноги на ногу, покашливая. Командир выпустил изо рта густой синеватый дымок, снова взглянул на подростка.</p><p></p><p>- Да, горе у тебя большое, Максим, - сочувственно проговорил он, наморщив высокий лоб. - Но нужно крепиться. А вот тетю Тасю я, признаться, не знаю. Она у нас в отряде что ли? Говори-ка толком.</p><p></p><p>- У вас. Лекарем работает.</p><p></p><p>- Это он о Тасе Бушко говорит, - вмешался в разговор комиссар, поднимаясь со скамьи. - Есть у нас такая. Только врачом работает не она, а Никонов Андрей Семенович. Бушко - медсестра. Ты откуда же ее знаешь?</p><p></p><p>- Она у нас жила, когда из окружения выходила. Ранена была.</p><p></p><p>- Ах, вот как! Сразу бы так и сказал. - Комиссар подвел Максима к окну, показал: - Вон, видишь дымок над землянкой? Тетя Тася как раз там и живет. Увидишься с ней, потом к нам заходи, поговорим еще. Хорошо? Проведите его, Иван Андреевич.</p><p></p><p>И вот они у землянки. Иван Андреевич попрощался с Максимом, посоветовал ему не опускать головы и направился к выходной тропинке. А Максим постоял у дверей, прислушался, потом застегнул воротник рубашки, постучал:</p><p></p><p>- Можно?</p><p></p><p>- Заходите, кто там? - послышался знакомый голос.</p><p></p><p>Тася сидела у окна, читала книгу. Максим вошел, по-хозяйски оглядел землянку: маленькая койка, покрытая серым одеялом, на подоконнике цветы в консервных банках, на столе тетради и медицинские инструменты. В землянке тепло, чисто, уютно.</p><p></p><p>- Хорошо у вас, тетя Тася, - вдруг проговорил Максим, отступая от двери.</p><p></p><p>Тася удивленно воскликнула:</p><p></p><p>- Максим? Дорогой мой, как ты попал сюда? - она по-матерински обняла его, поцеловала в лоб, усадила рядом. - Ну, говори, с какой вестью пришел? Не беда ли какая случилась?</p><p></p><p>- Палаша приказала идти сюда.</p><p></p><p>- А где она? Здорова ли?</p><p></p><p>- Здорова. Только фашисты увели ее, хотят в Германию отправить. А хутор сожгли. Нам, говорят, не нужны привалы партизанские...</p><p></p><p>Глаза девушки затуманились слезами. Максиму стало жаль ее. Он вытащил из-за пазухи какой-то сверток в черной тряпочке, подал его Тасе.</p><p></p><p>- Это письмо дяди Миши.</p><p></p><p>Лицо, Таси повеселело.</p><p></p><p>- Откуда ты принес его, Максим?</p><p></p><p>- Дядя Миша у нас жил на хуторе. А когда уходил, сказал, чтобы я сберег это письмо и потом передал вам.</p><p></p><p>Тася взяла письмо, прочитала.</p><p></p><p>- А ты хотел бы видеть дядю Мишу?</p><p></p><p>- А где я его увижу? Он же умер, говорят.</p><p></p><p>Тася снова обняла Максима.</p><p></p><p>- Нет, нет Дядя Миша жив и здоров. Теперь он служит в нашем отряде. Вечером ты его увидишь. А кто тебе сказал, что он умер?</p><p></p><p>- Палаша. От раны, говорит.</p><p></p><p>- Это Янка от раны умер, товарищ дяди Миши.</p><p></p><p>- Я его тоже знал, - опустил глаза Максим. - Они у нас на хуторе вдвоем жили. Дядя Миша учил меня на рации работать, а дядя Янка автоматом владеть. Веселый такой! У него мать в Лужках живет. Палаша ее знает. Старушка уже она.</p><p></p><p>- Да, да, я знаю. Только ты, Максим, помни: увидишь ее - не говори о смерти Янки. Он просил нас об этом.</p><p></p><p>- Ладно, - грустно кивнул головой Максим.</p><p></p><p>- А где вы были, когда фашисты хутор зажгли? - спросила Тася, вспоминая о Палаше.</p><p></p><p>- Мы спрятались в лесу.</p><p></p><p>Они долго разговаривали. Тася накормила Максима, расспросила, как он думает жить дальше. Ничего утешительного не сказал ей Максим. Нет у него ни родителей, ни угла своего. Вечером они вместе побывали в штабе отряда, поговорили с командованием и вернулись оттуда довольные и веселые.</p><p></p><p>Максим оставался в партизанском отряде.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Михаил Смугляк не вернулся в этот вечер на базу. Прошли уже все сроки, а из района предполагаемой диверсии - никаких вестей. Командование отряда забеспокоилось. На лесной участок железной дороги были высланы разведчики, но они попали под обстрел полицаев и через час вернулись, так и не узнав, в чем дело.</p><p></p><p>После многих догадок командир и комиссар партизанского отряда пришли к выводу, что группа Смугляка напоролась на фашистскую засаду и теперь... Что с ней теперь? Кто-то из партизан слышал, что примерно в одиннадцать часов вечера западнее полустанка произошел сильный взрыв, а потом в течение пятнадцати минут продолжалась перестрелка. Нашли партизана, и он еще раз подтвердил это. Значит, диверсия все-таки произошла. Что же тогда случилось с подрывниками?</p><p></p><p>Заложив руки за спину, командир несколько раз прошелся от стены к стене, затем присел к столу, вопросительно взглянул на своего заместителя, сказал коротко и твердо:</p><p></p><p>- Утром выяснить все подробно.</p><p></p><p>- Ясно, товарищ командир!</p><p></p><p>Долго они еще сидели при замаскированных окнах, разговаривали, ожидая известий. Наконец, часа в три ночи в двери штаба протиснулся высокий человек, растрепанный и мокрый. В одной руке он держал разбитый автомат, в другой - шапку, сильно измятую и запачканную в грязь. На его левом плече сквозь синюю стеганку просачивалась кровь, мокрые волосы прядями спускались на глаза. Это был подрывник Егор Большаков, много раз проявивший себя на боевых заданиях. Он тяжело опустился на грубую скамейку, измученными глазами посмотрел на сидящих и попросил хрипло:</p><p></p><p>- Расстегните на мне стеганку, душно.</p><p></p><p>- Что с вами? - спросил его комиссар.</p><p></p><p>Большаков ничего не ответил. Ему дали воды. Подрывник был ранен в плечо и шею. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, будто окаменелый. Командир отряда пытался заговорить с ним, но Большаков находился в забытьи. Принесли самодельные носилки, чтобы отнести подрывника в санитарную землянку. Уже в дверях, когда его выносили из штаба, он поднял отяжелевшие веки и словно во сне проговорил:</p><p></p><p>- Это обходчик!.. Это он предал нас!..</p><p></p><p>Через час пришли еще двое, а перед рассветом приполз и Смугляк, без сапог, промокший до нитки. Партизаны затопили маленькую железную печку и раздели его. Комиссар налил ему граммов сто спирта. Смугляк разогрелся. Синева сошла с его лица. Он пододвинулся к столу, черные глаза заулыбались:</p><p></p><p>- Ну и выкупался я, - глухо сказал он, поглядывая на красноватый бок печки. - Три часа в болоте пролежал. Давно не принимал такой ванны. Сапоги засосало в трясину, еле ноги вытянул. Ребята, значит, вернулись. Хорошо!</p><p></p><p>- А как с эшелоном? - спросил командир.</p><p></p><p>- Эшелон под откосом, товарищ командир отряда, - снова черными глазами улыбнулся Смугляк. Потом склонил голову и сказал уже серьезно. Обходчик немного подвел нас. Перепугался старик: в последнюю минуту сигнал тревоги дал.</p><p></p><p>- Сознательно?</p><p></p><p>- Не думаю. Надо будет поговорить с ним. Наверное, о семье подумал. Она ведь на разъезде живет.</p><p></p><p>Командир отряда поднялся.</p><p></p><p>- Проверить и доложить!</p><p></p><p>Железнодорожный перегон - от полустанка до районного центра - фашисты считали неприступным. Он находился метрах в ста от леса, усиленно охранялся взводом полицаев и двумя курсирующими броневиками. Как раз в этом месте Смугляк и решил произвести диверсию. За день до вылазки он встретился с обходчиком и предупредил его, чтобы он не обращал внимания на подрывников, когда они будут закладывать взрывчатку под рельсы. Старик долго не соглашался. "Боюсь я", - бубнил он. Но потом подумал, взвесил все доводы Михаила и сказал удрученно:</p><p></p><p>- Делайте, мешать не буду.</p><p></p><p>На другой день ровно в десять часов вечера группа Смугляка была уже на месте. В двух точках подрывники подложили взрывчатку под рельсы и отвели шнуры в сторону засады. Для того, чтобы обезопасить жизнь обходчика, партизаны связали ему руки и ноги и, заткнув тряпкой рот, положили возле путевого столба. Все шло хорошо. Но перед самым подходом поезда старик не вытерпел, языком вытолкнул изо рта тряпку и поднял шум. Поблизости случайно находились полицаи. Они подбежали к обходчику и развязали его. Старик немедленно зажег красный фонарь сигнала. Но было уже поздно. Эшелон промчался мимо и через две минуты, громыхая и судорожно вздрагивая, полетел под откос.</p><p></p><p>Началась перестрелка. На место взрыва прибыли еще две машины с гестаповцами. Лес, примыкающий к железной дороге, сразу же был оцеплен; перестрелка усилилась. Партизаны-подрывники рассыпались по лесу, и каждый, как мог, стал вырываться из огневого кольца.</p><p></p><p>Большаков сразу же был ранен в плечо и шею. Он упал, но силы не изменили ему. Под покровом темноты подрывник пополз на юг, в сторону расположения партизанского отряда.</p><p></p><p>Смугляк во время взрыва задержался у полотна и отходил последним, стараясь запутать следы. Положение его было серьезным: кругом слышались голоса полицаев и выстрелы. Он не мог сразу понять, где теперь свои, где враги, в какую сторону пробиваться. Рядом с ним туманом дымилось болото, поросшее высокими камышами. "Вот здесь я и укроюсь", - решил он и, раздвигая камыши руками, зашел в самые густые заросли.</p><p></p><p>Идти было трудно. Ноги засасывала трясина, над головой свистели пули. Пробравшись на середину болота, Смугляк залег между кочек и притаился. Холодно и неудобно, но что поделаешь. Вскоре он услышал лай собаки, шорох. Догадался, что это фашистская ищейка. "Неужели найдут?" Но пес не шел в болото. Бросаясь во все стороны, он попадал на следы партизан, которые уже давно вышли из зоны обстрела.</p><p></p><p>Послышался раздражительный разговор:</p><p></p><p>- Не в болоте ли они?</p><p></p><p>- Едва ли. Ищейка не ведет туда.</p><p></p><p>- А все же надо осмотреть.</p><p></p><p>Лежать Смугляку пришлось долго. В лесу и на железной дороге все еще слышались голоса. Фашисты не спешили уходить. Потом со станции прибыли рабочие заменять взорванные рельсы. Значит, придется полежать. Неужели обходчик предатель?</p><p></p><p>Смугляк продрог уже до костей. Судорога сводила ноги, начиналась небывалая дрожь, зубы стучали. Приближалось утро. Нужно было принимать какое-то решение. И он решил выходить.</p><p></p><p>Приподнимая над головой автомат, Михаил попробовал вытащить правую ногу. Ничего не получилось: сапог оставался в тине. Обидно и досадно стало гвардейцу. Вот в какую пропасть загнали его фашисты! Что же делать? Отчаявшись, он выдернул из сапог ноги и осторожно, стараясь не шуршать камышами, побрел к лесному берегу болота.</p><p></p><p>"А где же ребята? Что с ними? Успели ли они вырваться?".</p><p></p><p>Позади снова послышались голоса и лай собаки.</p><p></p><p>"Шумите, шумите, - мысленно подбадривал сам себя Смугляк. - Черта я вам дамся! Впереди - лес, а там недалеко наши. Теперь я на суше. Ползи, Петрович, ползи!"</p><p></p><p>Уже в лесу он сел на бугорок, потер окоченевшие ноги, прислушался. В сосняке было тихо. Значит, опасность миновала. Только вот неприятно в таком виде возвращаться в отряд.</p><p></p><p>- На войне все бывает, - вздохнул он.</p><p></p><p>Теперь Смугляк сидел возле горячей печки штаба и подробно рассказывал о ночном происшествии. Партизаны внимательно слушали командира группы подрывников. Они находили действия его правильными и смотрели на него как на героя.</p><p></p><p>Смугляк отмахивался:</p><p></p><p>- Что вы из меня Данко делаете! Дайте лучше закурить.</p><p></p><p>Со всех сторон к нему потянулись руки с кисетами.</p><p></p><p>Большакову сделали перевязку. Его поместили в самую лучшую в отряде землянку. Остальные подрывники группы Смугляка спали крепким сном в теплом углу соседнего домика, широко разметав руки.</p><p></p><p>В полдень Михаил был уже на ногах. Чувствовал он себя бодро. Только на руках виднелись камышовые порезы, закрашенные иодом. Смугляк решил обязательно встретиться с обходчиком перегона и спросить его, почему он не сдержал своего слова. После обеда Михаил предупредил командование о своем намерении и поздно вечером, вооружившись автоматом и гранатами, направился на полустанок.</p><p></p><p>- Часа через два вернусь, - сказал он Тасе.</p><p></p><p>В половине двенадцатого Смугляк добрался до будки обходчика. Старик не на шутку перепугался. Он сидел у окна и не мог подняться. Его большие, седоватые брови дергались, руки тряслись. И когда Михаил, не выпуская из рук автомата, сел против него, он виновато сказал:</p><p></p><p>- Не дай сигнала - расстреляли бы меня.</p><p></p><p>- А вы надеялись на нашу гибель. Тогда и концы в воду.</p><p></p><p>- Что вы говорите, товарищ, - часто заморгал обходчик, не зная, чем убедить партизана. - Не брал я такого греха на свою душу. Семью пожалел... Вот и получилось так.</p><p></p><p>- Ясно! - резко прервал его Смугляк. - Рассказывай, чем был загружен эшелон прошлой ночью?</p><p></p><p>- Зерном и скотом. Часть немцы собрали, использовали, а что не могли подобрать - под откосом осталось. Люди соберут.</p><p></p><p>- Охрана на эшелоне была?</p><p></p><p>- Десять человек. Все погибли.</p><p></p><p>- Немцы не трогали вас?</p><p></p><p>- Нет. Полицаи рассказали, что я был связан.</p><p></p><p>Смугляк поднялся, отошел к двери.</p><p></p><p>- Так вот что, старик, - заговорил он уже тоном приказа. - Завтра же семью переправь к партизанам. После этого получишь взрывчатку и произведешь диверсию сам. Мои ребята научат тебя, как это делать. Фашисты подвозят на фронт военную технику. Вот ты как обходчик и встретишь их. Хватит работать на врага!</p><p></p><p>Старик еще больше растерялся.</p><p></p><p>- Значит, все понятно? - спросил его Смугляк. - А теперь выйди и посмотри: нет ли фашистов поблизости. Надеюсь, сегодня ты не позовешь их на помощь?</p><p></p><p>Вскоре обходчик вернулся, приоткрыл дверь.</p><p></p><p>- Можно идти, товарищ, - сказал тихо.</p><p></p><p>На следующий день семья обходчика была уже у партизан. Сам он, пустив под откос эшелон с танками и орудиями, тоже явился под вечер в отряд. Увидев Смугляка, старик с улыбкой доложил ему:</p><p></p><p>- Задание выполнено, товарищ!</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Пока Михаил Смугляк после смерти Янки находился на лечении, Тася чувствовала себя гораздо спокойнее, чем теперь, когда он поднялся на ноги и систематически стал выходить на выполнение боевых заданий. Каждую ночь на железной дороге совершались диверсии, в деревнях исчезали фашистские заготовители, на шоссейных дорогах взлетали мосты. Тася догадывалась, чьих это рук дело. Сколько бессонных ночей просидела она возле окна, сколько раз выходила на опушку леса, с нетерпением ожидая возвращения партизанской группы.</p><p></p><p>Не знал Михаил, как болела душа у Таси. Она боялась потерять друга и остаться снова одной. Разные мысли приходили ей в голову. Вчера Михаил пристрелил фашистского карателя в кабине легковой машины, а потом сам чуть не пожертвовал жизнью, вернувшись в отряд с простреленными полами ватника. Тася мучилась: почему он так часто подвергает себя опасности? Может быть, разлюбил ее? Но у него хватило бы мужества сказать ей об этом прямо. А возможно, комиссар умышленно подогревает в нем безумную храбрость и упорство. Нет ли в этом скрытого и злого умысла?</p><p></p><p>Да, Михаил мог разлюбить ее. Почти пять лет она не встречалась с ним, а последние два года даже не переписывалась. За это время можно было многое передумать и пересмотреть. К тому же Михаил всего только полтора года знал Тасю. Молодость почти всегда бывает неразборчивой. Не раскаивался ли он в своей первой любви?</p><p></p><p>Ну, а комиссар? Комиссар давно симпатизирует ей. У него перед войной умерла жена. Он познал семейную жизнь и тоскует о ней. Еще в дни окружения Тася чувствовала большую и искреннюю заботу со стороны Николая Григорьевича Исакова. Он делился с ней последней коркой хлеба, берег, как только мог, в тяжелых условиях окружения. Тася не отвергала его заботы и сердечной внимательности. Но между ними не произошло ничего такого, что могло бы унизить Михаила, ранить его впечатлительную душу. Николай Исаков просто по-человечески любил и продолжает любить ее.</p><p></p><p>Тася замечала, что комиссар очень хорошо относится к Михаилу. Но почему все-таки он поручает ему, а никому другому выполнение самых тяжелых и опасных заданий? Неужели в отряде нет мужественных и сильных людей? Есть! О их подвигах давно уже знают люди и здесь, и на Большой Земле. Так в чем же дело? Не думает ли Николай Исаков таким образом избавиться от Михаила и расчистить себе путь к сердцу Таси? Нет, этого не может быть! Комиссар отряда порядочный и бескорыстный человек. Он вместе с партизанами выходит на рискованные диверсии, подвергает себя опасности. Плохо подумала Тася о комиссаре, очень плохо! Хорошо, что он не знает об этом - стыдно было бы Тасе.</p><p></p><p>Партизанская медсестра худела на глазах. Врожденная жизнерадостность и общительность тускнели, на лице редко появлялась милая, согревающая улыбка. Партизаны замечали это, но никто из них не подозревал, что Тася жила и продолжает жить тревогами и боевыми делами Михаила. Ей хотелось как можно чаще видеть его возле себя. Но это было невозможно. В суровые дни борьбы Михаил не мог отсиживаться в партизанской землянке. Он придерживался высокого патриотического правила: всегда и везде доказывать на деле, что советские люди были и остаются хозяевами своей земли.</p><p></p><p>После каждого выхода Смугляка на боевое задание Тася ловила себя на одном и том же вопросе: вернется ли он? Михаил знал о переживаниях девушки, но что он мог сделать, чтобы облегчить ее переживания? Не очень частые и короткие встречи мало приносили ей радости. Она успевала только переменить ему носовой платок или пришить пуговицу, и он снова уходил из отряда.</p><p></p><p>Однажды на лесной дневке Смугляк сидел на огромном стволе сосны, поваленной бурей, и безотчетно смотрел на молодую березу. Рядом с ним покуривал самокрутку Иван Андреевич Шугай, тот самый "запорожский казак", который не так давно привел в штаб Максима. За три месяца пребывания Смугляка в партизанском отряде Иван Андреевич привык к нему, полюбил его. Он высоко ценил в нем простоту и человечность, безграничную храбрость и удивительную выносливость. Шугай незаметно для себя научился без слов понимать его и вовремя поддерживать всем, чем только мог. И вот теперь, видя командира группы в глубокой задумчивости, он решил заговорить с ним, отвлечь его от тяжелой думы. Затоптав окурок, Иван Андреевич повернулся к Смугляку всем корпусом, полюбопытствовал:</p><p></p><p>- Скажи-ка, гвардии лейтенант, ты давно знаешь нашу медичку?</p><p></p><p>Смугляк поднял голову, посмотрел на Шугая:</p><p></p><p>- Это ты о ком, Иван Андреевич?</p><p></p><p>- Одна у нас медичка. О Тасе Бушко спрашиваю.</p><p></p><p>- Тасю давно знаю, - ответил командир группы, предчувствуя в вопросе Шугая что-то недоброе. - Еще до войны в Донбассе познакомились. Она и там медичкой работала. А что, тебя интересует это?</p><p></p><p>- Комиссар на нее, замечаю, часто заглядывается, вот я и спросил, давно ли ты знаком с медичкой, Смотри, парень, не проворонь... Девушка хорошая, но стоит ли ей скучать?..</p><p></p><p>- А как Тася к комиссару относится? - поинтересовался Михаил.</p><p></p><p>Шугай погладил усы, ответил серьезно:</p><p></p><p>- Как и ко всем. Девушка, видать, хорошего воспитания: с каждым разговаривает, а большего никому не позволяет. Я уважаю таких. Только вот одного я никак не могу понять...</p><p></p><p>- Чего именно? - насторожился Михаил.</p><p></p><p>- Очень уж беспокоится она о тебе. Чем это ты приворожил ее?.. Не тем, надо полагать, что голову часто под дурацкие пули подставляешь. Таких героев у нас в отряде хоть пруд пруди. Видно, чем-то другим девушку привязал к себе. Она и вянет теперь.</p><p></p><p>Смугляк снова задумался. Что он из себя представляет? Сегодня партизан, гвардии лейтенант, а завтра? Опять рядовой шахтер, не имеющий даже законченного среднего образования. А еще? Еще на нем лежит судимость, побег из места заключения и присвоение чужой фамилии. Тася ведь ничего об этом не знает. Не пора ли открыть перед ней карты? Когда-то все равно придется признаться. Не лучше ли это сделать сейчас, когда дороги войны еще не пройдены?</p><p></p><p>И он решил поговорить с Тасей. В субботний день он остался на базе. Срочных заданий не было. В пять часов вечера, выпив для смелости спиртного, Михаил направился к землянке медички. Девушка, как всегда, тепло встретила его. Она предложила ему грибов и капусты, потом поставила на стол тарелку жареных карасей.</p><p></p><p>- Откуда все это? - удивился Михаил.</p><p></p><p>- Максим снабжает меня, - объяснила Тася. - Капусту из Лужков принес, карасей в лесном озере наловил, а грибов в лесу насобирал. Сейчас вот опять ушел сети ставить на ночь. Умный мальчик, учиться бы ему нужно, но какая теперь учеба?</p><p></p><p>Михаил присел на лавочку.</p><p></p><p>- Тася, - необычно тихо произнес он, - я поговорить пришел с тобой. Не могу больше скрывать от тебя своей вины.</p><p></p><p>- Потом, Миша. Поешь сначала.</p><p></p><p>- Хорошо, Тасенька.</p><p></p><p>После ужина он подробно рассказал девушке все, что его так мучило и угнетало в последние годы. Опустив голову и не задавая вопросов, Тася внимательно слушала друга. Еще до войны она сомневалась в виновности Михаила. Теперь все прояснилось. Значит, не он убил Гришку Федько, а Степан Ковальчук. Михаил сознательно принял на себя вину товарища, чтобы оградить его семью от страданий, и был осужден на десять лет тюремного заключения с высылкой на север страны. Какое самопожертвование!</p><p></p><p>Искреннее признание Михаила глубоко растрогало девушку. Слезы душили ее. Она жалела его и в то же время гордилась им. Что касается побега из лагеря заключения, то и в этом Тася не видела преступления. Не в тыл бежал Михаил, а на фронт, навстречу новым лишениям и невзгодам. Не было бы у него и третьей вины, если бы тогда, на формировочном пункте, старший лейтенант внимательно выслушал и понял его. Это он присвоил ему чужую фамилию.</p><p></p><p>Смахнув со щеки слезы, Тася пожала руку Михаила.</p><p></p><p>- Честный и сильный ты, Миша! - взволнованно сказала она. - Я таким тебя всегда представляла, за это и люблю!</p><p></p><p>Михаил смутился.</p><p></p><p>- Тасенька, как же это! - виновато проговорил он. - Я обманул тебя, обманул суд, а ты оправдываешь. Я во всем виноват.</p><p></p><p>- Нет! - горячо прервала она Михаила. - Не каждый способен на такие жертвы. Молчи, Миша, молчи!</p><p></p><p>И она, не вытирая слез, припала к его груди.</p><p></p><p>*</p><p></p><p>Осень старела. С дубов и грабов, с осинника и березняка бесшумно падали последние листья. Ветер на лету подхватывал их стайками, по-озорному подкидывал вверх, лихо кружил и, наигравшись вдоволь, оставлял в кустарниках и в жолобках тропинок. Леса опустели, примолкли. Перелетные птицы уже с месяц, как оставили лесные речушки и болота. Мелкие и крупные звери готовились к зиме: расторопно ремонтировали старые норы и логовища, заботливо запасались даровым питанием.</p><p></p><p>Выполнив очередное боевое задание, Смугляк с группой товарищей не спеша возвращался на базу. Еще перед рассветом они пришли к шоссейной дороге, поставили на мосту мины замедленного действия и теперь отходили к дальней опушке леса, чтобы передохнуть, поесть и дождаться неминуемых взрывов.</p><p></p><p>Утро было прохладным. Над головой ползли клочковатые облака. Под ногами выступала жижица. Три дня шли проливные дожди. Выбрав на бугорке посуше место, Смугляк бросил к сосне брезентовый плащ, вытер пожелтевшей травой головки сапог, сказал устало:</p><p></p><p>- Ну, все, хлопцы, перекур!</p><p></p><p>Их было шестеро. Все разместились на одном плаще, полукругом, лицом к лицу. Егор Большаков вынул из вещевого мешка хлеб и сало, разрезал на шесть равных кусков и каждому вручил свою долю. В это время над лесом послышался нарастающий гул моторов, потом частая пулеметная стрельба. Подрывники подняли головы, осмотрелись. Прямо над ними, высоко в небе, закружились четыре самолета. Все поняли, что три мессершмитта пытаются атаковать и сбить одного советского истребителя. Большаков негодовал. Задрав кверху круглый подбородок, он сжимал кулаки и отчаянно ругался:</p><p></p><p>- Вот, сволочи! Смотрите: трое на одного напали. Где они его перехватили? Собьют, думаете? А ну, крутись, браток, крутись!</p><p></p><p>Советский истребитель часто вырывался из круга, взмывал за облака и через минуту появлялся снова, атакуя врага сверху. Видимо у летчика был замысел бить противника по одному. Вот уже из мотора среднего мессершмитта выплеснулся огонек. Самолет отвалил в сторону и почти вертикально направился к земле, оставляя позади черную полосу дыма.</p><p></p><p>- Ура-а! - заторжествовал Большаков, хлопая большими ладонями, словно советский летчик мог его увидеть. - Один есть. Круши их, браток, круши! Пусть знают наших!..</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 386785, member: 1"] - А вы чьи? Наши или нет? - Если ты считаешь Красную Армию своей, тогда мы ваши, - улыбнулся Янка. - У меня вот мать тут в Лужках живет. Может, знаешь Корень Татьяну Тимофеевну? Не знаешь? А тебя как зовут? Максимом? О, хорошее имя. Отца моего тоже так звали. Ну, садись, Максим, и расскажи нам, как вы тут поживаете? - Плохо, - сразу и как-то по-взрослому ответил мальчик. - Хлеба нет и заработать не у кого. Одной картошкой питаемся. - А ты с кем еще живешь? - С сестричкой. Родители погибли: отец на фронте, а мать в городе от бомбежки. Весной полицай забрал у нас хлеб и птицу, жить совсем плохо стало. Родни тоже нет. - А немцев много в ваших местах? - Не очень. Они больше по городам живут. Сюда заглядывают редко: лесов боятся они. И полицаи боятся. - Значит, партизаны есть? - А где их нет теперь, - опять не по-мальчишески ответил Максим. Сегодня ночью эшелон пустили под откос. Слыхали? Ну вот, техники много пропало и фашистов погибло много. - Выходит, партизаны в кукурузе не отсиживаются. Максим улыбнулся. Ему понравились слова Корня. "Хорошие дядьки", подумал. И тут же спросил: - А вы куда идете? - Будем здесь армию ждать, - пояснил Янка, поглаживая круглый подбородок. - Нам бы устроиться где-нибудь, отдохнуть. Двое суток в дороге. А приютиться пока еще негде. - А вы к нам на хутор идите. У нас тихо. Смугляк, сидевший рядом и внимательно изучавший Максима, покашлял. Янка повернулся к нему и вопросительно посмотрел в глаза. - Как ты думаешь, взводный? - Пожалуй, можно. - Тогда вот что, Максим, - поднялся Янка, - заваливай нас травой и вези на хутор. Да смотри, чтобы ни один посторонний глаз не видел. Максим подошел к повозке. - Ладно. Телега большая и травы хватит. А людей вам бояться не надо. Ложитесь рядом. Минут через десять повозка, доверху нагруженная свежей, пахучей травой, тронулась и вскоре затерялась в березняке. * Полесский хутор спрятался в глубине леса, видимый только с севера в узкий коридор просеки. С двух сторон к нему полудугой подступало болото, с третьей - сосновый бор и проселочная дорога, когда-то гладкая, разъезженная, а теперь заросшая муравой. Палаша сидела на крыльце лесного домика и поджидала Максима. "Может, случилось что?" - думала она. Но, увидев подъезжающую повозку, обрадовалась. Сорвалась с крыльца и побежала навстречу. - Что так долго ездил? - спросила она, укоризненно взглянув на Максима. - Не беда ли какая приключилась? - Никакой беды. Палаша. Просто далеко уезжал. - И, остановив у крыльца Гнедуху, спросил: - А ты боялась одна? Больше так далеко не поеду. Не сердись. - Я не сержусь. Полицай приезжал к нам, Петро Рудь. - Приезжал? А зачем, не сказал? - Сказал, чтобы к вечеру я в Лужки пришла. Поняв, что в хуторе никого нет, Янка сбросил с себя траву и быстро вылез из повозки. За ним последовал и Смугляк. Это было так неожиданно, что Палаша вскрикнула и попятилась назад. Максим бросился к ней, начал успокаивать: - Это наши, Палаша. Веди их в хату. Максим отпряг Гнедуху и привязал ее к кормушке, затем закрыл в сарай повозку и тоже вошел в домик. Палаша уже познакомилась с военными, сидела у окна, рассказывая им о хуторе. Максим помыл руки и присел к окну, рядом с Палашей. - Может, картошки молодой сварить? - спросил он у гостей. - Больше у нас ничего нет. - Спасибо, дружище! - поблагодарил его Михаил. - Продукты у нас есть, а когда не будет, у полицая возьмем. - Он вынул из вещевого мешка большой кусок желтоватого сала, отрезал несколько ломтиков и подал Палаше. Поджарить сможешь? Палаша смутилась, покраснела. - Смогу. Неси щепки, Максим, на растопку. После завтрака мужчины вышли во двор, а Палаша стала собираться в Лужки. Янка, взяв автомат, направился провожать ее. Возле низенькой, прокопченой бани он остановился: - У меня просьба к тебе, Палаша. Она по-своему поняла эти слова, нахмурила брови. - Знаю. Пусть железом пытают - не выдам. - Это хорошо, Палаша! - похвалил ее Янка. - Но я не об этом. В Лужках у меня мать живет. Сельсовет знаешь где? Так вот рядом, в маленькой хате. - Тетя Таня? - оживилась Палаша. - Знаю, знаю. Я с вашей сестрой Машей в школе училась. Недавно я видела тетю Таню. Плохо она живет: глаза слабые, руки болят. А Машу немцы насильно в Германию вывезли. Вот она рада будет вашему приходу! Янка опустил голову, вздохнул. - Так вот что, Палаша, - попросил Янка, - увидишь мать - обо мне ни слова. Не надо тревожить старушку. Все равно я сейчас ничем помочь ей не могу, а встречаться нам нельзя. Мы по делу тут. - Понятно, - кивнула головой Палаша. Тем временем Смугляк разговаривал с Максимом. Максим рассказывал, как умерла мать от раны и как им трудно жилось первое время без матери. Ему тогда было одиннадцать с половиной лет, а Палаше пятнадцать. - И вы одни жили? - Нет, тетя Тася с нами жила. А потом ушла. Она мне интересную книжку подарила: "Тарас Бульба". Я три раза прочитал ее. Понравилась. Он принес из домика книгу и раскрыл ее. На первой странице в уголке Смугляк увидел надпись: "Маленькому Максиму от тети Таси Бушко на память". Смугляк не поверил своим глазам. Прочитал еще раз, присмотрелся к почерку. Да, это ее почерк: крупный, простой. Он был поражен и обрадован неожиданностью. Максим заметил это. Побежал в хату, быстро вернулся. - А вот ее карточка, - сказал Максим. - Смугляк взял из его рук маленькую фронтовую фотокарточку и долго, не отрываясь, смотрел на нее. Военная форма. Из-под пилотки выбились русые кудряшки. Перед его глазами была Тася Бушко. - Тасенька! - прошептал Смугляк, не отрывая глаз от фотографии, от милого лица. - Жива ли ты, русоволосая голубка? Максиму послышалось, что Смугляк спрашивает его. Он ответил: - Жива, жива! Ее привел к нам военный. Это в прошлом году было. Я все помню. Тетя была ранена в ногу и не могла идти. Она не плакала, а только стонала. Потом военный ушел, а тетя Тася осталась. Она жила у нас всю зиму. Форму ее мы спрятали. Полицаи и немцы два раза приходили к нам. Мы сказали им, что это мамина сестра, что ранена она во время работы в поле. - И куда же она ушла? - волнуясь, спросил Смугляк. - Куда ушла? Не знаю. Я давно уже не видел ее. Смугляк понял, что Тася жива, крепко обнял Максима. - Обрадовал ты меня, юный друг! Подошел Янка. Увидав фотографию в руках Михаила, многозначительно улыбнулся: - Хорошая девушка! Тебе бы такую, взводный. Смугляк ничего не ответил на шутку товарища. Янка понял, что взводный чем-то озабочен, и не стал ему мешать. Отвел в сторонку Максима, вполголоса спросил его: - Ты давно знаешь Петра Рудя? - Давно. До войны он в магазине торговал, в Лужках. А теперь ходит во всем немецком и усы отрастил. А морда красная, как свекла. - Максим сжал кулаки и положил их на щеки. - Вот такая. Противный. Он наших выдает фашистам. Его все боятся в Лужках и ненавидят. Янка стоял, прислонившись к яблоне, молча слушал. Вспомнились школьные годы. Он сидел рядом с Рудем на одной парте, помогал ему решать задачи. А вечером, после уроков, они катались с ледяной горы на санках. Рудь носил черный полушубок и хорошие валенки, а Корень - старые, материны. Петро, отец которого имел свою мельницу и кузницу, смотрел на Янку свысока и в спорах всегда называл его "оборванцем". Янке было обидно, и все же он помогал Петру решать задачи. "Эх, Янка, Янка! - подумал о себе Корень, - каким ты был глупым и слепым. Ты вместе с будущим полицаем сидел на одной парте и помогал ему. А теперь он служит фашистам. Паршивая душонка! Как бы я хотел встретиться с ним! Я бы посмотрел, у кого раньше затрясутся поджилки!" Поднял голову, снова спросил Максима: - А кроме Рудя, у вас еще кто-нибудь бывает на хуторе? - Бывают, только ночью. Приходят и что-то говорят Палаше. Она уходит с ними в лес. Потом Палаша возвращается и наказывает мне, чтобы я никому не говорил об этом. Но я все знаю. Это партизаны. - Вот как! А зачем же ты мне сказал? - Но вы же наши! - искренне проговорил Максим. - Я знаю... Янка повернулся к Смугляку: - Ты понимаешь теперь, как мы устроились? - Понимаю, Янка, - поднялся Смугляк. - Мне кажется, что немцы и полицаи не подозревают ребят в связях с партизанами. А ты, Максим, никому больше не рассказывай о партизанах. Понимаешь почему? Тайна это. Нельзя раскрывать ее. - Знаю. Это я только вам сказал. Начинался вечер. Первые голубые сумерки наполнили лес, повисли над болотом. Михаил и Янка вышли на тропинку, постояли, потом направились в сторону Лужков. Янка был задумчивый и сумрачный. Совсем недавно он проходил по этой тропинке открыто, как хозяин, а теперь - прячется в кустах. И где? Возле родного дома. Мало того, Рудь может выследить его и в любую минуту вздернуть на виселицу возле той самой школы, где они учились Как меняются времена! Янка рассек воздух рукой, зло проговорил: - Подлец! Трус! Предатель! - Это кого ты так отчитываешь? - остановился Смугляк. - Одного полицая. Ты понимаешь, обидно: вместе учились когда-то... Ну, подожди же, предатель! На повороте дороги показалась Палаша. Она шла не быстро, помахивая загорелыми руками. Голубая полинявшая косынка сбилась с головы, волосы растрепались. Янка вышел из-за дерева, поманил ее рукой к себе. Палаша подошла. Вид у нее был печальный. - Ну, что? Зачем вызывал Рудь? - спросил Янка. По щекам Палаши потекли слезы. - Заставляет корову отвести на бойню. Я стала упрашивать его. Как же, говорю, мы жить будем, у нас ничего нет, а он толкнул меня в грудь и крикнул: "Не ной, собачонка! Чтоб завтра же корова в Лужках была, на бойне!" И я ушла. Янка скрипнул зубами, побагровел: - Не плач, Палаша. Он не успеет взять у вас корову. Мы уберем его, сегодня же уберем! Только ты скажи: один он в Лужках или еще полицаи есть? Один? Ну, и не плач. Через час они вернулись в хутор. * Поздно вечером пошел дождь. Розовая угловатая молния рассекала черную тучу, ярко озаряя землю. Гром ударял сразу же после вспышки молнии резко, раскатисто. Крупные капли дождя стучали по крышам амбаров и домиков села, стекали в канавки, пузырились. Вымокший до последней нитки, Янка пробрался к своей родной хате и не узнал ее. Крыша сдвинулась на бок, как шапка у деда Михася, левое окно заколочено горбылями. Никто не встретил Янку, даже старый Барбос не залаял, не прозвенел цепью. "Видно, подох", - подумал Янка, подкрадываясь к маленькому окну, в котором мерцал слабый огонек. Несколько минут он стоял под стеной, прислушиваясь. Потом осторожно припал к окну, всмотрелся. За столом сидели два немецких солдата, жадно ели картошку и консервы. В правом углу - кровать, та самая, на которой Янка спал совсем недавно. Тогда рядом с кроватью стояла этажерка со стопочкой книг, а теперь ее убрали, и на этом месте виднелись два фашистских автомата. Янка перевел взгляд на двери, на печку. Тут он увидел мать. Сложив на груди руки, седая и уставшая, она стояла, прислонившись к печке, и задумчиво смотрела в угол. Янку будто пригвоздили к окну. Сердце его часто забилось, к горлу подкатились слезы. Он на минуту забылся, безотрадно, не моргающими глазами смотрел на мать, и ему хотелось крикнуть, несмотря на опасность: - Ма-ма! Но Янка сдержался, отшатнулся от окна, глотнул воздух и стал прислушиваться к стуку своего сердца. Что же делать? Зайти в хату и перестрелять ненавистных фашистов? А что это даст? Тогда он ничего не узнает о складе, перепугает мать, больше того - ее завтра схватят гестаповцы, будут пытать, мучить, издеваться. Нет, это не подвиг! Снова ударил гром, и дождь полил еще сильнее. Янка оттолкнулся от стены и быстро побежал по огородам. Возле домика деда Михася, отца матери, он незаметно пробрался в сарай, куда по ночам дед Михась выходил присмотреть корову. Притих. Стоять пришлось долго и терпеливо. Выйдет дед или не выйдет? По полуночи послышался скрип двери и знакомые шаги. Янка притаился. Дед Михась вышел на середину сарая, зажег щепку. Янка тихо позвал: - Дедушка! Увидев человека с автоматом, дед застыл на месте. Щепка упала к его ногам, продолжая гореть и дымиться. - Это я, дедушка, Янка. Не бойся! - Ты, Янка? Откуда, в такую пору? Дед Михась подошел ближе, обнял внука. - По делу я, дедушка. Немцы есть у вас? - Нет. Они в поповском доме стоят, - робко шептал старик, не понимая, по какому делу внук явился. - Целая рота их. Мост и склады они охраняют. - А Рудь в своем доме живет? - Нет, при школе, там, где учитель жил. - Один? - Пока один. Собирается венчаться с Машкой. Помнишь ее? На маслозаводе работала, спекуляцией занималась. Янка попросил деда проводить его до Рудя. Старик согласился. Зашел в хату, одел дождевик и появился в огороде. Через несколько минут они стояли на крыльце школьного здания. Дождь не переставал стучать по крыше и стеклам окон. Был второй час ночи. Дед Михась постучал в двери. Никто не отзывался. Старик постучал сильнее. Внутренняя дверь тихо скрипнула. Недовольный, полусонный Рудь, сопя и кашляя, вышел в сени. - Кто там? - спросил он сердито. - Я, Петро Кузьмич, - Михась Бандура. Не узнаешь? - Почему ночью? Дня не хватает? - Важное дело, Петро Кузьмич. Рудь снял запор, буркнул: - Заходи и обожди в сенях, я зажгу свет. Янка прижался к деду, шепнул на ухо. - Теперь иди. Маме обо мне ни слова! Дед Михась вернулся домой, а Янка зашел в комнату. Рудь что-то ворчал, долго копался с лампой, наконец, повернулся к двери и остолбенел. Корень, мокрый и суровый, смотрел на него в упор, крепко держа в руках автомат. Страх овладел полицаем. Застигнутый врасплох, он окончательно растерялся, не мог выговорить слова. Ловил ртом воздух и дрожал всем телом, как пес на морозе. - Пощади. Янка, пощади! - наконец выговорил он. Корень уничтожающе глядел на полицая, сдерживая гнев. - Я не у.бийца, Рудь! - сказал он. - Одевайся и пойдем. Быстро! - Сейчас, Янка, сейчас! - хрипел Рудь, совсем теряя рассудок. Руки его тряслись, лицо стало белым, веки нервно дергались. Он долго искал брюки и френч, хотя они лежали рядом на скамейке. Корень не сводил с него дула автомата. "Выпустить короткую очередь в этого ожиревшего фашистского холопа - и все, на душе будет легче", подумал Янка. Но этот трусливый иуда должен рассказать сначала, где находится склад врага и какими силами он охраняется. Кто же может лучше рассказать об этом, как не он, полицай!? - Выходи! - приказал ему Янка, когда Рудь оделся. - И не попробуй бежать или кричать - сразу пристрелю! По-прежнему лил дождь, по-прежнему было темно и тихо в Лужках. Огородами Корень провел полицая на зады деревни. Где-то в стороне с запада подходил поезд. Глухо стучали колеса. Перед железнодорожным мостом машинист дал длинный гудок. Хриплое эхо прокатилось над речкой и оборвалось в мокрых лесах. - Стой! - приказал Янка полицаю. Рудь упал на колени, заныл: - Пощади, Янка, во имя нашей прежней дружбы. Я искуплю свою вину, сделаю все, что тебе нужно... Пощади, Янка! - Что ты знаешь о немецком складе? - спросил его Корень. - Все знаю, Янка, все. Он, не задумываясь, рассказал, в каких зданиях размещаются фашистские склады и какими силами они охраняются. Нет, недаром генерал послал гвардейцев в тыл врага! Немецкие склады, где служил когда-то пленный Йохим Бейер, снабжают боеприпасами две действующие армии. Три автобатальона днем и ночью вывозят на передний край ящики снарядов и мин. Партизаны несколько раз пытались взорвать смертоносные запасы врага, но не могли подойти к ним, несли большие потери. Усиленная рота автоматчиков и три бронемашины охраняли склады. Янка удивился такой осведомленности полицая. Слишком много нужно было сделать для гестаповцев, чтобы заслужить такое доверие. Больно и обидно было Янке. Ему вдруг на какую-то минуту вспомнилась худенькая, печальная мать, стоявшая у печки, рассказ на хуторе о том, как Рудь выдавал партизан гитлеровцам, и горькие слезы Палаши, которой полицай приказал отвести последнюю корову на бойню. Теперь этот иуда из грозного служаки превратился в жалкого слизняка, рабски ползал на коленях, вымаливая себе право на жизнь. Перед глазами Янки всплыли картины детства. Рудь никогда не был его другом. Он вел себя вызывающе и заносчиво, а после смерти своего отца будто бы переродился: сдал колхозу мельницу, отказался от наследства. Лужковцы приняли это за благородный поступок, лучше стали к нему относиться и даже говорили: "Не в отца пошел парень!" Но в тяжелые для Родины дни Рудь растоптал доверие односельчан, продался фашистам, стал предателем и лютым палачом. - Вставай, Рудь, пошли! Возле оврага, заваленного навозом и всякими нечистотами, Янка снова остановил полицая. Время уже шло к утру. Моросил мелкий дождик, мутная проседь рассвета стекала на поля. На станции перекликались гудки паровозов. Корень приказал Рудю повернуться к нему лицом. С минуту они стояли молча, последний раз смотрели друг на друга, чужие, непримиримые. Отступив шаг назад, Корень выстрелил. Желтовато-красный огонек блеснул возле оврага. Умытые дождем поля ответили глухим и коротким эхом. Предатель качнулся, неловко сунулся вперед и упал в овраг. Янка взял на плечо автомат и, не оглядываясь, быстро побежал по узкой тропинке в сторону Полесского хутора. А Смугляк беспокоился. Он не сомкнул глаз до самого рассвета. Сидел молча возле окна, затем вставал, нервно ходил по хате, снова садился и снова курил. В шестом часу утра взял рацию и осторожно пошел в лесок, где они договорились встретиться с Янкой. Трава была мокрой, с деревьев срывались крупные холодные капли. Смугляк расстелил плащ-палатку и поставил на нее маленькую рацию. "Неужели схватили его? - подумал он о Янке. - Не может быть, разведчик умный!" Вдруг впереди послышался шорох. Смугляк насторожился, приготовил автомат к бою. "Может, облава", - мелькнула в голове назойливая мысль. Шорох повторился. Напрягая зрение, Смугляк пристально всматривался в кусты, откуда доносился шелест травы и хруст веток. Наконец, в сырой и густой мгле заметил идущего человека. На нем был брезентовый плащ. Пройдя еще несколько метров, он круто свернул в лесок, где расположился Смугляк с полевой рацией. Михаил узнал его и поднялся. - Все в порядке? - нетерпеливо спросил он Корня. - В порядке, взводный. - Ни с кем не встречался! - Встречался, но его уже нет, - ответил Корень, падая на плащ-палатку. - Ноги хоть отрубай, совсем одеревенели. Зато я точно установил, где находится склад и с какой стороны лучше подойти к нему. Рация готова, взводный? - Готова, Янка. Можем передать: "Объект найден. Ждем указаний". Так правильно будет? - Передавай, взводный! ...В тревогах за Янку Смугляк не заметил, как с хутора исчезла Палаша. Максим знал об этом, но не говорил. Утром, чтобы избавиться от расспросов, он запряг гнедуху в повозку и выехал в лес за травой. Смугляк и Янка остались вдвоем на хуторе. * Вечером гвардейцы получили шифровку. С Большой Земли передавали, что ровно в два часа ночи три бомбардировщика вылетают на цель. К этому времени Смугляк и Корень должны были находиться у склада. На них возлагались обязанности сигнальщиков. Приближалась самая сложная и опасная работа. - Вот где баня будет, взводный! - сказал Янка, проверяя готовность своего оружия. - В прошлом году мне пришлось выполнять почти такую же задачу. Прямо скажу: десять потов сошло с меня. Целый месяц потом ходил тугой на ухо, как филин. Но это еще полбеды. Может быть хуже: оторвется, скажем, бомбочка килограммов в сто весом и ударит по затылку. Шишка вздуется, пилотку тогда на голову не натянешь. - Ты все шутишь, Янка, - перервал его Смугляк. - В самом деле, задача довольно сложна и не без риска для жизни. Нужно сделать все, чтобы исключить опасность. Ты думал об этом? Янка хитровато улыбнулся: - Когда пленному фашисту задаешь такой вопрос, он всегда отвечает: "За меня фюрер думает". Действительно, зачем забивать голову всякой дребеденью. Ты только не сердись, взводный, это так, к слову пришлось. Вчера я хорошее место подыскал для нашей работы. И склад близко, и овраг рядом. Если опасность какая нагрянет, укрыться можно. На месте увидишь... - Тебе не обязательно все время быть со мной, - серьезно предупредил его Смугляк, затаптывая окурок. - Это почему же? - насторожился Янка. - Здравый смысл так подсказывает. Я буду передавать летчикам ориентиры, наводить бомбардировщиков на цель. Может, и ракету пущу, а ты? Чад и дым глотать? Зачем это нужно, подумай-ка? Корень обиделся. - За меня генерал очень хорошо подумал, - напомнил он Смугляку слова комдива, который, направляя их в тыл врага, советовал не оставлять друг друга в тяжелые минуты. - Генерал нашел нужным послать нас сюда вдвоем, а по-твоему выходит - я здесь лишний. - Нет, не так, Янка! - укоризненно взглянул на него Смугляк. - Я всегда был о тебе самого высокого мнения. Ты смелый и опытный разведчик, преданный товарищ. Такие качества не каждый имеет. Вчера, например, ты сделал то, чего не смог бы сделать я так ловко и быстро. Говорят: дома и камни помогают. Это верно, но находчивость и мужество даже и в этих случаях необходимы. Ты точно установил местонахождение склада. Теперь у нас нет сомнений в успешном выполнении боевого задания. Поэтому я и решил: нечего делать нам у склада вдвоем, ты проводишь меня и вернешься в хутор. Зачем тебе подвергаться опасности? Разве это разумно? - Не крути, взводный, не оставлю я тебя одного! - Ну и плохо. Подошел Максим, присел рядом на бревно, вздохнул. - Слышу, уходить собираетесь! Жалко. А я думал, вы еще побудете. Значит, не удалось мне изучить автомат, а как хотелось! Время такое пригодилось бы. - Зря беспокоишься, Максим, - повернулся к нему Янка. - В нашем распоряжении еще четыре часа. За это время можно пушку изучить, дружище, а не только автомат. Но ты о чем-то еще хотел поговорить? Давай выкладывай, пока есть время. Максим оживился. - Да, хотел. У нас тут много говорят о втором фронте, но толком никто ничего не знает и не может сказать, когда он будет. Вы, конечно, больше знаете об этом. Вот я и хотел вас спросить: будет он или не будет, этот второй фронт? - Должен быть, - неуверенно ответил Янка. - Мы, Максим, сами с нетерпением ждем его открытия. Но что поделаешь, союзники наши не спешат. То десант у них еще не готов, то еще что, отговорки одни. Буржуи ведь они, не очень им хочется помогать нам. Ну, а мы, Максим, так думаем: на дядю надейся, а сам не плошай. Понял? Если даже второго фронта не будет, мы все равно разобьем фашистов. На этом стояла и стоит наша земля! - Знаю, - согласился Максим, почесав затылок. - Только бы скорее их разбить. Опротивели они. - Ничего, скоро погоним их, Максим, с нашей земли, как чумных крыс. Попомни мои слова. Пока Янка разговаривал с Максимом и объяснял ему боевые свойства и взаимодействие частей автомата, Смугляк вдумчиво и спокойно что-то писал. После этого он еще раз тщательно проверил исправность рации, затем подошел к Максиму, спросил: - А где же Палаша, не знаешь? - Не знаю, - соврал Максим, опуская глаза. - Наверно, в село ушла, по делам. Она часто уходит с хутора. Смугляк подал ему письмо, свернутое треугольником, пожал загрубелую руку, как взрослому. - Прошу тебя, Максим, сохрани это письмо и никому не показывай. Встретишь тетю Тасю - передай ей. Она рада будет. Мы когда-то с ней вместе в Донбассе работали. Если она будет спрашивать тебя о нас, скажи: приходили, мол, двое с Большой Земли, выполнили боевое задание и ушли обратно. Зовут меня Михаилом. Не забудешь? - Нет! - заверил его Максим. - Обязательно все передам. Поздно вечером гвардейцы вышли из хутора, тепло простившись с Максимом. Шли по опушке леса, в сторону бывшей центральной усадьбы совхоза, их автоматы были готовы к бою. Янка шагал впереди, Михаил - за ним. В лесу было темно и тихо. Безмолвное село лежало на пригорке. За оврагом, у высокой сосны, они остановились, залегли. Говорить ни о чем не хотелось. Янка вспомнил, как он расстрелял полицая в этом овраге, поморщился. Лежали долго. Наконец, Янка шепотом спросил Смугляка: - Сколько там на твоих настукало? - Без двадцати два, - тоже шепотом ответил Смугляк, глядя на светящиеся стрелки часов. - Теперь скоро. Минут через пятнадцать где-то над лесом послышался далекий и ровный гул. Он нарастал с каждой секундой. Было ясно, что на цель выходили бомбардировщики. Еще через минуту Смугляк молча пожал Янке руку и включил полевую рацию. - Эфир! Эфир! - тихо позвал он. - Я - Земля, я - Земля... Как меня слышите? Хорошо? Янка взглянул на темное небо. Гул приближался, но гвардеец не мог найти в темноте самолетов. И вот упала первая бомба. Земля дрогнула, и огромный багровый фонтан огня метнулся к небу. Вслед за этим нервно застучали немецкие зенитки. Небо на минуту расцвело сизыми облачками снарядных разрывов. Снова упало несколько бомб, потом еще и еще, и оглушающий грохот разорвал ночную тишину леса. Смугляк уже кричал изо всех сил. - Эфир! Эфир! Я - Земля... Цель накрыта. Опять гул, опять разрывы. - Я - Земля, я - Земля! - кричал Смугляк. Земля снова дрогнула, лес осветился огромным заревом. Это взорвался склад боеприпасов. Начался пожар. Поляна стала красной, потом светлой, как днем. Бомбардировщики сделали второй заход. Фашисты в страхе разбегались в разные стороны. Зенитки замолкли. Кто-то в ужасе надрывно и нервно кричал: - Хальт! Хальт! Новые разрывы бомб заглушили голос. Теперь бомбардировщики шли ниже, и Смугляку казалось, что он видит на их крыльях большие пятиконечные звезды. Донесся едкий запах гари. Сильная взрывная волна с грохотом ударила по лесу. Смугляка вместе с рацией отбросило в сторону. В первую секунду он не понял, в чем дело. Голова его отяжелела, тело стало неподвижным. Лес пошел кругом перед глазами. - Янка! - через силу позвал Смугляк. Корень не отзывался. Где он? Что с ним? Несколько минут Смугляк лежал молча. Чудилось, будто он проваливается сквозь землю. Склады ярко горели, беспрерывно рвались снаряды и мины. Вскоре мимо Смугляка пробежал немец без пилотки, с растрепанными волосами. Михаил схватился за автомат. Но фашист не обратил на него внимания, побежал дальше к речушке, в село. - Янка! - снова позвал Смугляк. Напрягая все силы, он встал на колени, осмотрел рацию. Она не работала. Перевел взгляд на поляну. Склады горели, снаряды и мины продолжали рваться, осколки срубали листья с деревьев, свистели в воздухе. Смугляк попытался ползти. Руки и ноги были как не свои. У расщепленной сосны заметил что-то черное. Пополз туда. И вдруг замер. Возле сосны Смугляк увидел Янку. Пилотки на нем не было, воротник гимнастерки расстегнут. Раскинув руки, он лежал вверх лицом, словно прикованный. Что же случилось с ним? Неужели у.бит? - Янка, дорогой! - тормошил его Смугляк. Корень не отзывался. Михаил снял с ремня фляжку и влил в рот друга немного воды. Тот застонал, разжал губы, жадно глотнул воздух и снова затих, закрыв глаза. - Ранен я, взводный, - неожиданно и четко проговорил он. - Душно мне, очень душно. Дай воды еще, взводный. Смугляк вытер рукавом рубашки кровь на лице Янки, с трудом взвалил его на спину, и, тяжело дыша, пополз с ним в сторону, от горящего склада. Вскоре он обессилел и припал к земле. Янка снова застонал. Смугляк отдышался, приподнял голову. Зарево пожара росло, расталкивая темноту летней ночи. В это время впереди мелькнула человеческая тень. Кто это? Немец? Неизвестный делал короткие перебежки, приближался к Смугляку и Янке. Сопротивляться не было сил. Смугляк закусил губу, уронил голову. Ему теперь все равно, кто приближается к ним: боевое задание выполнено, фашистские склады горели, оглашая лес громовыми взрывами снарядов и авиационных бомб. Послышались шаги и голос. Изнемогая от сильной боли, Смугляк приподнялся на локтях и увидел перед собой... Максима. Откуда он? Может это только кажется? Подползли еще двое. Надежда на спасение вдохнула в Смугляка силы. Он неловко перевернулся на бок, с усилием, болезненно улыбнулся: - Как ты попал сюда, Максим? - А я знал, что вы здесь, - зашептал Максим, кивком головы отбрасывая назад длинные волосы. - Сейчас партизаны помогут вам. Их Палаша привела. Они тоже следили за вами. А тетя Тася на хуторе. Она ждет вас там. Мы всю ночь не спали. - Спасибо, Максим! Теперь нужно спасать Янку. - Спасем, дядя Миша. Нас много здесь. Двое подхватили под руки Смугляка, остальные подняли Янку и быстро затерялись в лесу. Позади, где-то далеко, в темном ночном небе глухо гудели моторы. Это советские самолеты, закончив бомбежку, возвращались на Большую Землю. * Партизанский отряд размещался в глубине леса, с трех сторон защищенный непроходимыми болотами. Это была основная база, где находился штаб, склады с продовольствием и боеприпасами, медицинский пункт и пункт связи. Выход из отряда был только на северо-запад, в лес, подступы к нему минированы и обнесены проволокой в три кола. У самой тропинки ютился дзот, а над ним, под роскошной кроной столетнего дуба, была оборудована специальная вышка для постоянного наблюдения за большаком, по которому ежедневно передвигались фашистские войска и машины с грузами. Отряд занимал большую площадь. От наблюдательного пункта и до самой серой Балки виднелись холмики землянок, временные лагерные палатки и просто шалаши. Три раза фашисты пускали карательную экспедицию против партизан, и три раза она была отброшена. Наконец, гитлеровцы решили уничтожить народных мстителей с воздуха. Узнав о намерении врага, партизаны немедленно перешли значительно глубже в леса, к Медвежьему броду, куда не ступала еще нога человека. Через день после ухода партизан лесной массив у трех болот подвергся жестокой бомбежке. Песчаная земля, покрытая толстым слоем перегноя и хвои, была изрыта глубокими воронками, деревянные постройки сожжены, кругом лежали изуродованные деревья с обломанными кронами и с вывороченными корнями. Теперь, когда фашистские войска были остановлены на Волге и немецкая авиация перебрасывалась на решающий участок фронта, партизаны переехали на это старое, насиженное место. Отряд был уже во много раз больше и опытнее. Ископанная площадь у трех болот заново расчистилась, приняла прежний вид и порядок. Опять появились палатки и деревянные постройки. Только у самых болот, в тени векового леса, все еще зияли огромные воронки от бомб, наполненные вешними водами и тиной. В одной из землянок партизанского лесного городка третий день лежал раненный в бок Янка Корень и контуженный Михаил Смугляк. Янка не приходил в себя. Медицинское вмешательство не помогало ему, переправить его на Большую Землю не было никакой возможности. Смугляк сильно заикался, но чувствовал себя уже значительно лучше. Тревога за жизнь Янки угнетала его, усиливала душевные и физические страдания. Между их койками сидела уставшая и озабоченная медсестра Тася Бушко. На ней была военная форма, чистая и тщательно отглаженная, широкий армейский ремень перехватывал тонкую талию, а из кармана гимнастерки выглядывал синий кончик носового платка. Тася почти не выходила из землянки. Михаил смотрел на нее влюбленными глазами, вспоминал веселые донбассовские вечера, танцы в шахтерском клубе, а потом дни тяжелой, не совсем обычной разлуки. Нет, нисколько не изменилась Тася! Та же скромность и застенчивость, те же светло-голубые глаза и маленькие губы. Милые голубые глаза! Чего они только не увидели за прошедшие годы войны! Михаил несколько раз пытался заговорить с Тасей, но надоедливый шум в ушах и заикание мешали ему. Тася понимала Михаила по взгляду. Брала его слабую руку и, низко склоняясь над ним, говорила: - Потом поговорим, Миша, потом! Часто в эти дни в землянку заходил комиссар отряда. Стройный и подтянутый, с внимательными согревающими глазами, он располагал к себе людей, вызывал на откровенные разговоры. Кадровый политработник Советской Армии, много читавший, видевший и переживший, умел находить дорогу к сердцу человека. Ему было лет тридцать пять, но на висках его уже виднелась проседь, черные, когда-то красивые волосы начали редеть. Однажды, увидев, а скорее почувствовав материнскую заботу Таси о Смугляке, он взглянул на ее печальное лицо, спросил коротко: - Знакомый? Тася опустила голову. - Больше, - ответила она. От взгляда Смугляка не могла ускользнуть едва уловимая перемена на лице комиссара. Теплота его зеленоватых глаз вдруг остыла, на высоком лбу показались мелкие морщинки, лицо помрачнело, и на чисто выбритых щеках загорелись маленькие розоватые огоньки. Но все это было мгновенным. Когда Смугляк снова поднял на него глаза, лицо комиссара уже улыбалось, было прежним, располагающим. Взглянув еще раз на Смугляка и Корня, комиссар поднялся со скамьи и, направляясь к выходу, проговорил: - Берегите их. Это бесстрашные люди. "Наверное, ему нравится Тася" - подумал Смугляк, когда комиссар скрылся за дверью землянки. Но эта мысль ушла так же быстро, как и пришла. Через минуту он уже думал о другом. Еще в подразделении Смугляк слышал, что к партизанам прилетают самолеты, доставляют необходимые грузы, забирают тяжело раненых и снова возвращаются на Большую Землю, пользуясь темнотой ночи. Но здесь за три дня он не услышал ни одного слова о самолетах, об эвакуации опасно раненых. Значит, у партизан нет площадки и условий для приема машин. Придется лечиться здесь. Смугляк скоро забылся. К вечеру Янка пришел в себя. Все ему здесь казалось чужим, незнакомым. Холодными, поблекшими глазами он смотрел на потолок землянки, на стены, койку Смугляка, на медсестру и совершенно отчетливо, хрипловатым голосом спросил: - Ты тут, взводный? - Здесь, Янка, здесь, - заикаясь, с трудом ответил Михаил. - А как боевое задание? - Выполнено, Янка. Фашистские склады уничтожены. - Я так и думал. Но я, наверно, не выживу, взводный. Очень тяжело мне. - Что ты, Янка! - приподнялся на койке Смугляк. - Ты будешь жить и воевать еще. Не думай о смерти. - Нет, взводный, - совсем тихо и грустно продолжал Янка, - я уже не жилец. Умру - не сообщай матери. Пусть она ждет меня. Так лучше будет. А теперь, Миша, слушай и запоминай... Он проглотил слюну и вопросительно посмотрел на Тасю. А когда медсестра отвернулась и присела к окну, Янка с болью откашлялся, опять проглотил слюну и снова заговорил, словно диктуя: - В нашем медсанбате работает Фаина Михайловна Прошина. Я рассказывал уже тебе. Это хороший друг, с нежной и благородной душой. Уцелеешь - найди ее и скажи: умирая, я думал о ней. Понимаешь, Миша, я люблю ее. После этих слов он затих, закрыл глаза. Тася подошла к его постели, взглянула на безжизненное лицо. - Он опять потерял сознание. Ночью Янка умер. Тася сложила его руки на груди, всхлипнула. Михаил проснулся, поглядел на Тасю и без слов понял все. Много он видел смертей на фронте, не раз обливалось кровью его сердце, но с.мерть Янки ошеломила его. Уткнув лицо в подушку, Смугляк зарыдал, как осиротелый ребенок. Тася присела на край его койки и сказала как можно спокойнее: - Его нельзя было спасти, Миша. Осколок снаряда распорол ему бок и остался в легких. Янка был сильным человеком. После такого ранения другой не прожил бы и минуты. Успокойся, Миша. Смугляк продолжал рыдать, содрогаясь всем телом. В полдень Янку п.охоронили. На опушке леса, между двух высоких ив, приютился маленький холмик могилы. Внизу простирался великолепный белорусский пейзаж: лес, поле и снова лес. Чуть левее по пригорку рассыпалось родное Янкино село Лужки. Там он родился и вырос. Там живет его мать. Там она будет ожидать своего сына до тех пор, пока неотвратимая с.мерть не закроет ее добрые, многострадальные глаза. Смугляк не мог проводить в последний путь своего друга. Его состояние здоровья резко ухудшилось, щеки и глаза совсем ввалились, губы потрескались. Он плохо спал, мало ел. Лежал и думал. Это сильно тревожило Тасю. О чем он думал? Нужно как-то отвлечь его. И она начинала рассказывать ему о Донбассе, вспоминать дни беззаботной юности. Тасе казалось, что Михаил внимательно слушал ее. На самом деле мысли Смугляка летели туда, в тесную фронтовую землянку, к дорогим друзьям и товарищам. Как-то они там? Наверное, ждут его и Янку и ничего не знают о смерти Янки. Сидят теперь в землянке и, может быть, скучают по Янкиным песням, его задушевной игре на двухрядке. Янка, Янка! Никто уже не услышит твоего озорного голоса, не расплескает твоя певучая двухрядка задорного и милого перебора!.. - Тасенька! - вдруг позвал Смугляк. - Тася! - Слышу, Миша. Что ты хочешь? - А где теперь Степан? - Не знаю, Миша. В первые дни войны его призвали в армию, а потом ушла и я. Из писем подруг я ничего о нем не узнала. Вскоре попала в окружение, и переписка оборвалась совсем. Кто знает, где он теперь? Может быть, погиб или воюет там, на Большой Земле, а может, здесь где-нибудь в партизанском отряде. Времени-то сколько прошло! Михаил снова умолкал. Тася ни на шаг не отходила от него. Изнуренная бессоницей и заботами, она следила за каждым его движением, стараясь помочь ему всем, чем только могла. "Как он изменился, как похудел! думала Тася, вспоминая дни его юности на шахте. - И все-таки никакие страдания не сломили его духа. Откуда у него такая сила? Неужели невзгоды войны закалили его так? Нет, теперь ничто не может разлучить нас!" В тяжелые дни окружения, когда Тася Бушко с группой однополчан, изнемогая, скиталась по лесам без воды и хлеба, комиссар Николай Исаков казался ей необычным человеком. Он никогда не вешал головы, не жаловался на усталость и тяготы. Тася незаметно привыкла к нему, считала комиссара самым близким человеком. Она высоко ценила его выносливость и заботу о людях, постоянное спокойствие и беззаветную смелость в боях. И вот теперь, когда она снова встретила Михаила, образ комиссара как-то потускнел в ее глазах. Она всем сердцем поняла, что Михаил значительно ближе и дороже ей. - Усни, Мишенька, усни! - шептала она. Но Михаил уснул только перед рассветом. Он лежал на боку, черные волосы его откинулись на подушку. Дыхание было тяжелым. Из левого глаза на бледную щеку скатилась слезинка и словно застыла. Михаил видел во сне Янку. Глава пятая В лесах Белоруссии снова начиналась осень, мокрая, неуютная. По утрам и вечерам на высоких лесных травах дымились обильные росы, над болотами тяжелой тучей висел густой туман. Лес давно уже оголился и поэтому казался реже. Дожди шли почти беспрерывно. Многие лесные тропы залило водой. Партизаны разведывали новые пути-дороги, готовились к очередным вылазкам. Во второй половине дня по главной дорожке базы со стороны наблюдательной вышки торопливо шагал широкоплечий человек в желтом ватнике с немецким автоматом. Он выглядел довольно воинственно и бодро. Большие с проседью усы, широкие брюки и высокая шапка, посаженная на затылок, делали человека похожим на запорожского казака. Он вел за руку босого мальчишку. Из землянок на них глядели десятки глаз, как бы спрашивая: откуда? Мальчишка шел упираясь. - И чего ты на меня сердишься? - ласково уговаривал его седоусый запорожец. - Еще подумают, избили тебя. А мы своих не обижаем. Мы только фашистов и предателей бьем. А ты что?.. Ну, приведу тебя в штаб, спросят: откуда и куда, и на этом делу конец. Всех посторонних проверяем. Так нужно. А ты сердишься. - А что мне сердиться на вас, - искоса взглянул подросток на седоусого партизана. - Не держите меня, я сам пойду. - Ничего, сынок, потерпи. Вскоре они подошли к штабу. Маленький, уютный домик, еще пахнущий свежей сосной, находился на отшибе. У дверей штаба стоял часовой. Он лихо козырнул седоусому запорожцу и вместе с мальчишкой пропустил его в штаб. Было пасмурно и сыро. В штабе, возле стола, сидели командир и комиссар партизанского отряда. Командир - в кожаной поношенной куртке и в кожаной фуражке, комиссар - без головного убора, в гимнастерке защитного цвета, на воротнике которой еще до сих пор виднелись отпечатки петлиц, пересеченные полосками шпал. Руководители отряда были заняты и не обратили внимания на вошедших. - Немцы вывозят скот, - озабоченно говорил комиссар, затягиваясь дымком самосада. - Разведчики сообщают, что три груженых эшелона уже готовы к отправлению. - Знаю. Я уже послал людей, - сообщил командир. - На эшелон по группе. Три засады будет. Одной не удастся пустить эшелон под откос, другая выполнит эту задачу. Люди опытные. Комиссар затушил окурок. - Значит, все в порядке. Теперь еще один вопрос. Два месяца тому назад на совхозной усадьбе был уничтожен фашистский склад с боепитанием и снаряжением. Как известно, наводкой самолетов на цель руководили армейские разведчики - Смугляк и Корень. В то же время кто-то шлепнул лужковского полицая Рудя, который выдавал гестаповцам наших партизан. Сейчас фашисты ведут следствие. Они считают, что все это сделано руками лужковцев. В селе проводятся поголовные допросы. Гестаповцы угрожают стереть с лица земли это село. Положение серьезное. На дворе зима. - За действиями фашистов надо внимательно следить, - задумчиво проговорил командир и обратился к седоусому, который только что привел мальчишку. - Срочное что-нибудь у тебя? - Срочного ничего нет, - спокойно ответил Иван Андреевич. - Мальчишку вот наши дозорные в лесу задержали. Опросить бы его надо, кто он и откуда, как забрел к нам? Командир посмотрел на босоногого подростка. - Ну-ну, проходи сюда, земляк, и садись, - приветливо заговорил он, указывая место подростку возле стола. - Что это у тебя глаза-то такие красные? Плакал? Кто же тебя обидел? - Никто не обидел, - смело ответил мальчик. - Напугался я. Иду, а ваш солдат в фашистском мундире налетел на меня. Я думал, это немец, потому и напугался. Надоели они мне. Командир громко расхохотался. - Зря ты напугался. Пора уже отличать своих от чужих. Ты, видать, смелый, смышленый. Так, значит, задержали тебя? И куда ты шел? - К вам шел. С хутора я, Максим Ярошок. - Ну, если ты пришел, Максим, значит, говори: по какому делу, что тебе от нас нужно? Тон командира понравился подростку. Совсем осмелев, он заговорил серьезно, как в.зрослый: - Горе у меня. Позавчера приехали на машине фашисты, сожгли наш хутор, забрали корову и лошадь, а сестру Палашу на работу в Германию отправляют. Когда ее уводили, она сказала мне: "Иди, Максим, к тете Тасе". Вот я и пришел. Хочу видеть тетю Тасю. Все молчали. Командир начал закуривать, комиссар сосредоточенно смотрел куда-то в сторону, а Иван Андреевич переминался с ноги на ногу, покашливая. Командир выпустил изо рта густой синеватый дымок, снова взглянул на подростка. - Да, горе у тебя большое, Максим, - сочувственно проговорил он, наморщив высокий лоб. - Но нужно крепиться. А вот тетю Тасю я, признаться, не знаю. Она у нас в отряде что ли? Говори-ка толком. - У вас. Лекарем работает. - Это он о Тасе Бушко говорит, - вмешался в разговор комиссар, поднимаясь со скамьи. - Есть у нас такая. Только врачом работает не она, а Никонов Андрей Семенович. Бушко - медсестра. Ты откуда же ее знаешь? - Она у нас жила, когда из окружения выходила. Ранена была. - Ах, вот как! Сразу бы так и сказал. - Комиссар подвел Максима к окну, показал: - Вон, видишь дымок над землянкой? Тетя Тася как раз там и живет. Увидишься с ней, потом к нам заходи, поговорим еще. Хорошо? Проведите его, Иван Андреевич. И вот они у землянки. Иван Андреевич попрощался с Максимом, посоветовал ему не опускать головы и направился к выходной тропинке. А Максим постоял у дверей, прислушался, потом застегнул воротник рубашки, постучал: - Можно? - Заходите, кто там? - послышался знакомый голос. Тася сидела у окна, читала книгу. Максим вошел, по-хозяйски оглядел землянку: маленькая койка, покрытая серым одеялом, на подоконнике цветы в консервных банках, на столе тетради и медицинские инструменты. В землянке тепло, чисто, уютно. - Хорошо у вас, тетя Тася, - вдруг проговорил Максим, отступая от двери. Тася удивленно воскликнула: - Максим? Дорогой мой, как ты попал сюда? - она по-матерински обняла его, поцеловала в лоб, усадила рядом. - Ну, говори, с какой вестью пришел? Не беда ли какая случилась? - Палаша приказала идти сюда. - А где она? Здорова ли? - Здорова. Только фашисты увели ее, хотят в Германию отправить. А хутор сожгли. Нам, говорят, не нужны привалы партизанские... Глаза девушки затуманились слезами. Максиму стало жаль ее. Он вытащил из-за пазухи какой-то сверток в черной тряпочке, подал его Тасе. - Это письмо дяди Миши. Лицо, Таси повеселело. - Откуда ты принес его, Максим? - Дядя Миша у нас жил на хуторе. А когда уходил, сказал, чтобы я сберег это письмо и потом передал вам. Тася взяла письмо, прочитала. - А ты хотел бы видеть дядю Мишу? - А где я его увижу? Он же умер, говорят. Тася снова обняла Максима. - Нет, нет Дядя Миша жив и здоров. Теперь он служит в нашем отряде. Вечером ты его увидишь. А кто тебе сказал, что он умер? - Палаша. От раны, говорит. - Это Янка от раны умер, товарищ дяди Миши. - Я его тоже знал, - опустил глаза Максим. - Они у нас на хуторе вдвоем жили. Дядя Миша учил меня на рации работать, а дядя Янка автоматом владеть. Веселый такой! У него мать в Лужках живет. Палаша ее знает. Старушка уже она. - Да, да, я знаю. Только ты, Максим, помни: увидишь ее - не говори о смерти Янки. Он просил нас об этом. - Ладно, - грустно кивнул головой Максим. - А где вы были, когда фашисты хутор зажгли? - спросила Тася, вспоминая о Палаше. - Мы спрятались в лесу. Они долго разговаривали. Тася накормила Максима, расспросила, как он думает жить дальше. Ничего утешительного не сказал ей Максим. Нет у него ни родителей, ни угла своего. Вечером они вместе побывали в штабе отряда, поговорили с командованием и вернулись оттуда довольные и веселые. Максим оставался в партизанском отряде. * Михаил Смугляк не вернулся в этот вечер на базу. Прошли уже все сроки, а из района предполагаемой диверсии - никаких вестей. Командование отряда забеспокоилось. На лесной участок железной дороги были высланы разведчики, но они попали под обстрел полицаев и через час вернулись, так и не узнав, в чем дело. После многих догадок командир и комиссар партизанского отряда пришли к выводу, что группа Смугляка напоролась на фашистскую засаду и теперь... Что с ней теперь? Кто-то из партизан слышал, что примерно в одиннадцать часов вечера западнее полустанка произошел сильный взрыв, а потом в течение пятнадцати минут продолжалась перестрелка. Нашли партизана, и он еще раз подтвердил это. Значит, диверсия все-таки произошла. Что же тогда случилось с подрывниками? Заложив руки за спину, командир несколько раз прошелся от стены к стене, затем присел к столу, вопросительно взглянул на своего заместителя, сказал коротко и твердо: - Утром выяснить все подробно. - Ясно, товарищ командир! Долго они еще сидели при замаскированных окнах, разговаривали, ожидая известий. Наконец, часа в три ночи в двери штаба протиснулся высокий человек, растрепанный и мокрый. В одной руке он держал разбитый автомат, в другой - шапку, сильно измятую и запачканную в грязь. На его левом плече сквозь синюю стеганку просачивалась кровь, мокрые волосы прядями спускались на глаза. Это был подрывник Егор Большаков, много раз проявивший себя на боевых заданиях. Он тяжело опустился на грубую скамейку, измученными глазами посмотрел на сидящих и попросил хрипло: - Расстегните на мне стеганку, душно. - Что с вами? - спросил его комиссар. Большаков ничего не ответил. Ему дали воды. Подрывник был ранен в плечо и шею. Несколько минут он сидел с закрытыми глазами, будто окаменелый. Командир отряда пытался заговорить с ним, но Большаков находился в забытьи. Принесли самодельные носилки, чтобы отнести подрывника в санитарную землянку. Уже в дверях, когда его выносили из штаба, он поднял отяжелевшие веки и словно во сне проговорил: - Это обходчик!.. Это он предал нас!.. Через час пришли еще двое, а перед рассветом приполз и Смугляк, без сапог, промокший до нитки. Партизаны затопили маленькую железную печку и раздели его. Комиссар налил ему граммов сто спирта. Смугляк разогрелся. Синева сошла с его лица. Он пододвинулся к столу, черные глаза заулыбались: - Ну и выкупался я, - глухо сказал он, поглядывая на красноватый бок печки. - Три часа в болоте пролежал. Давно не принимал такой ванны. Сапоги засосало в трясину, еле ноги вытянул. Ребята, значит, вернулись. Хорошо! - А как с эшелоном? - спросил командир. - Эшелон под откосом, товарищ командир отряда, - снова черными глазами улыбнулся Смугляк. Потом склонил голову и сказал уже серьезно. Обходчик немного подвел нас. Перепугался старик: в последнюю минуту сигнал тревоги дал. - Сознательно? - Не думаю. Надо будет поговорить с ним. Наверное, о семье подумал. Она ведь на разъезде живет. Командир отряда поднялся. - Проверить и доложить! Железнодорожный перегон - от полустанка до районного центра - фашисты считали неприступным. Он находился метрах в ста от леса, усиленно охранялся взводом полицаев и двумя курсирующими броневиками. Как раз в этом месте Смугляк и решил произвести диверсию. За день до вылазки он встретился с обходчиком и предупредил его, чтобы он не обращал внимания на подрывников, когда они будут закладывать взрывчатку под рельсы. Старик долго не соглашался. "Боюсь я", - бубнил он. Но потом подумал, взвесил все доводы Михаила и сказал удрученно: - Делайте, мешать не буду. На другой день ровно в десять часов вечера группа Смугляка была уже на месте. В двух точках подрывники подложили взрывчатку под рельсы и отвели шнуры в сторону засады. Для того, чтобы обезопасить жизнь обходчика, партизаны связали ему руки и ноги и, заткнув тряпкой рот, положили возле путевого столба. Все шло хорошо. Но перед самым подходом поезда старик не вытерпел, языком вытолкнул изо рта тряпку и поднял шум. Поблизости случайно находились полицаи. Они подбежали к обходчику и развязали его. Старик немедленно зажег красный фонарь сигнала. Но было уже поздно. Эшелон промчался мимо и через две минуты, громыхая и судорожно вздрагивая, полетел под откос. Началась перестрелка. На место взрыва прибыли еще две машины с гестаповцами. Лес, примыкающий к железной дороге, сразу же был оцеплен; перестрелка усилилась. Партизаны-подрывники рассыпались по лесу, и каждый, как мог, стал вырываться из огневого кольца. Большаков сразу же был ранен в плечо и шею. Он упал, но силы не изменили ему. Под покровом темноты подрывник пополз на юг, в сторону расположения партизанского отряда. Смугляк во время взрыва задержался у полотна и отходил последним, стараясь запутать следы. Положение его было серьезным: кругом слышались голоса полицаев и выстрелы. Он не мог сразу понять, где теперь свои, где враги, в какую сторону пробиваться. Рядом с ним туманом дымилось болото, поросшее высокими камышами. "Вот здесь я и укроюсь", - решил он и, раздвигая камыши руками, зашел в самые густые заросли. Идти было трудно. Ноги засасывала трясина, над головой свистели пули. Пробравшись на середину болота, Смугляк залег между кочек и притаился. Холодно и неудобно, но что поделаешь. Вскоре он услышал лай собаки, шорох. Догадался, что это фашистская ищейка. "Неужели найдут?" Но пес не шел в болото. Бросаясь во все стороны, он попадал на следы партизан, которые уже давно вышли из зоны обстрела. Послышался раздражительный разговор: - Не в болоте ли они? - Едва ли. Ищейка не ведет туда. - А все же надо осмотреть. Лежать Смугляку пришлось долго. В лесу и на железной дороге все еще слышались голоса. Фашисты не спешили уходить. Потом со станции прибыли рабочие заменять взорванные рельсы. Значит, придется полежать. Неужели обходчик предатель? Смугляк продрог уже до костей. Судорога сводила ноги, начиналась небывалая дрожь, зубы стучали. Приближалось утро. Нужно было принимать какое-то решение. И он решил выходить. Приподнимая над головой автомат, Михаил попробовал вытащить правую ногу. Ничего не получилось: сапог оставался в тине. Обидно и досадно стало гвардейцу. Вот в какую пропасть загнали его фашисты! Что же делать? Отчаявшись, он выдернул из сапог ноги и осторожно, стараясь не шуршать камышами, побрел к лесному берегу болота. "А где же ребята? Что с ними? Успели ли они вырваться?". Позади снова послышались голоса и лай собаки. "Шумите, шумите, - мысленно подбадривал сам себя Смугляк. - Черта я вам дамся! Впереди - лес, а там недалеко наши. Теперь я на суше. Ползи, Петрович, ползи!" Уже в лесу он сел на бугорок, потер окоченевшие ноги, прислушался. В сосняке было тихо. Значит, опасность миновала. Только вот неприятно в таком виде возвращаться в отряд. - На войне все бывает, - вздохнул он. Теперь Смугляк сидел возле горячей печки штаба и подробно рассказывал о ночном происшествии. Партизаны внимательно слушали командира группы подрывников. Они находили действия его правильными и смотрели на него как на героя. Смугляк отмахивался: - Что вы из меня Данко делаете! Дайте лучше закурить. Со всех сторон к нему потянулись руки с кисетами. Большакову сделали перевязку. Его поместили в самую лучшую в отряде землянку. Остальные подрывники группы Смугляка спали крепким сном в теплом углу соседнего домика, широко разметав руки. В полдень Михаил был уже на ногах. Чувствовал он себя бодро. Только на руках виднелись камышовые порезы, закрашенные иодом. Смугляк решил обязательно встретиться с обходчиком перегона и спросить его, почему он не сдержал своего слова. После обеда Михаил предупредил командование о своем намерении и поздно вечером, вооружившись автоматом и гранатами, направился на полустанок. - Часа через два вернусь, - сказал он Тасе. В половине двенадцатого Смугляк добрался до будки обходчика. Старик не на шутку перепугался. Он сидел у окна и не мог подняться. Его большие, седоватые брови дергались, руки тряслись. И когда Михаил, не выпуская из рук автомата, сел против него, он виновато сказал: - Не дай сигнала - расстреляли бы меня. - А вы надеялись на нашу гибель. Тогда и концы в воду. - Что вы говорите, товарищ, - часто заморгал обходчик, не зная, чем убедить партизана. - Не брал я такого греха на свою душу. Семью пожалел... Вот и получилось так. - Ясно! - резко прервал его Смугляк. - Рассказывай, чем был загружен эшелон прошлой ночью? - Зерном и скотом. Часть немцы собрали, использовали, а что не могли подобрать - под откосом осталось. Люди соберут. - Охрана на эшелоне была? - Десять человек. Все погибли. - Немцы не трогали вас? - Нет. Полицаи рассказали, что я был связан. Смугляк поднялся, отошел к двери. - Так вот что, старик, - заговорил он уже тоном приказа. - Завтра же семью переправь к партизанам. После этого получишь взрывчатку и произведешь диверсию сам. Мои ребята научат тебя, как это делать. Фашисты подвозят на фронт военную технику. Вот ты как обходчик и встретишь их. Хватит работать на врага! Старик еще больше растерялся. - Значит, все понятно? - спросил его Смугляк. - А теперь выйди и посмотри: нет ли фашистов поблизости. Надеюсь, сегодня ты не позовешь их на помощь? Вскоре обходчик вернулся, приоткрыл дверь. - Можно идти, товарищ, - сказал тихо. На следующий день семья обходчика была уже у партизан. Сам он, пустив под откос эшелон с танками и орудиями, тоже явился под вечер в отряд. Увидев Смугляка, старик с улыбкой доложил ему: - Задание выполнено, товарищ! * Пока Михаил Смугляк после смерти Янки находился на лечении, Тася чувствовала себя гораздо спокойнее, чем теперь, когда он поднялся на ноги и систематически стал выходить на выполнение боевых заданий. Каждую ночь на железной дороге совершались диверсии, в деревнях исчезали фашистские заготовители, на шоссейных дорогах взлетали мосты. Тася догадывалась, чьих это рук дело. Сколько бессонных ночей просидела она возле окна, сколько раз выходила на опушку леса, с нетерпением ожидая возвращения партизанской группы. Не знал Михаил, как болела душа у Таси. Она боялась потерять друга и остаться снова одной. Разные мысли приходили ей в голову. Вчера Михаил пристрелил фашистского карателя в кабине легковой машины, а потом сам чуть не пожертвовал жизнью, вернувшись в отряд с простреленными полами ватника. Тася мучилась: почему он так часто подвергает себя опасности? Может быть, разлюбил ее? Но у него хватило бы мужества сказать ей об этом прямо. А возможно, комиссар умышленно подогревает в нем безумную храбрость и упорство. Нет ли в этом скрытого и злого умысла? Да, Михаил мог разлюбить ее. Почти пять лет она не встречалась с ним, а последние два года даже не переписывалась. За это время можно было многое передумать и пересмотреть. К тому же Михаил всего только полтора года знал Тасю. Молодость почти всегда бывает неразборчивой. Не раскаивался ли он в своей первой любви? Ну, а комиссар? Комиссар давно симпатизирует ей. У него перед войной умерла жена. Он познал семейную жизнь и тоскует о ней. Еще в дни окружения Тася чувствовала большую и искреннюю заботу со стороны Николая Григорьевича Исакова. Он делился с ней последней коркой хлеба, берег, как только мог, в тяжелых условиях окружения. Тася не отвергала его заботы и сердечной внимательности. Но между ними не произошло ничего такого, что могло бы унизить Михаила, ранить его впечатлительную душу. Николай Исаков просто по-человечески любил и продолжает любить ее. Тася замечала, что комиссар очень хорошо относится к Михаилу. Но почему все-таки он поручает ему, а никому другому выполнение самых тяжелых и опасных заданий? Неужели в отряде нет мужественных и сильных людей? Есть! О их подвигах давно уже знают люди и здесь, и на Большой Земле. Так в чем же дело? Не думает ли Николай Исаков таким образом избавиться от Михаила и расчистить себе путь к сердцу Таси? Нет, этого не может быть! Комиссар отряда порядочный и бескорыстный человек. Он вместе с партизанами выходит на рискованные диверсии, подвергает себя опасности. Плохо подумала Тася о комиссаре, очень плохо! Хорошо, что он не знает об этом - стыдно было бы Тасе. Партизанская медсестра худела на глазах. Врожденная жизнерадостность и общительность тускнели, на лице редко появлялась милая, согревающая улыбка. Партизаны замечали это, но никто из них не подозревал, что Тася жила и продолжает жить тревогами и боевыми делами Михаила. Ей хотелось как можно чаще видеть его возле себя. Но это было невозможно. В суровые дни борьбы Михаил не мог отсиживаться в партизанской землянке. Он придерживался высокого патриотического правила: всегда и везде доказывать на деле, что советские люди были и остаются хозяевами своей земли. После каждого выхода Смугляка на боевое задание Тася ловила себя на одном и том же вопросе: вернется ли он? Михаил знал о переживаниях девушки, но что он мог сделать, чтобы облегчить ее переживания? Не очень частые и короткие встречи мало приносили ей радости. Она успевала только переменить ему носовой платок или пришить пуговицу, и он снова уходил из отряда. Однажды на лесной дневке Смугляк сидел на огромном стволе сосны, поваленной бурей, и безотчетно смотрел на молодую березу. Рядом с ним покуривал самокрутку Иван Андреевич Шугай, тот самый "запорожский казак", который не так давно привел в штаб Максима. За три месяца пребывания Смугляка в партизанском отряде Иван Андреевич привык к нему, полюбил его. Он высоко ценил в нем простоту и человечность, безграничную храбрость и удивительную выносливость. Шугай незаметно для себя научился без слов понимать его и вовремя поддерживать всем, чем только мог. И вот теперь, видя командира группы в глубокой задумчивости, он решил заговорить с ним, отвлечь его от тяжелой думы. Затоптав окурок, Иван Андреевич повернулся к Смугляку всем корпусом, полюбопытствовал: - Скажи-ка, гвардии лейтенант, ты давно знаешь нашу медичку? Смугляк поднял голову, посмотрел на Шугая: - Это ты о ком, Иван Андреевич? - Одна у нас медичка. О Тасе Бушко спрашиваю. - Тасю давно знаю, - ответил командир группы, предчувствуя в вопросе Шугая что-то недоброе. - Еще до войны в Донбассе познакомились. Она и там медичкой работала. А что, тебя интересует это? - Комиссар на нее, замечаю, часто заглядывается, вот я и спросил, давно ли ты знаком с медичкой, Смотри, парень, не проворонь... Девушка хорошая, но стоит ли ей скучать?.. - А как Тася к комиссару относится? - поинтересовался Михаил. Шугай погладил усы, ответил серьезно: - Как и ко всем. Девушка, видать, хорошего воспитания: с каждым разговаривает, а большего никому не позволяет. Я уважаю таких. Только вот одного я никак не могу понять... - Чего именно? - насторожился Михаил. - Очень уж беспокоится она о тебе. Чем это ты приворожил ее?.. Не тем, надо полагать, что голову часто под дурацкие пули подставляешь. Таких героев у нас в отряде хоть пруд пруди. Видно, чем-то другим девушку привязал к себе. Она и вянет теперь. Смугляк снова задумался. Что он из себя представляет? Сегодня партизан, гвардии лейтенант, а завтра? Опять рядовой шахтер, не имеющий даже законченного среднего образования. А еще? Еще на нем лежит судимость, побег из места заключения и присвоение чужой фамилии. Тася ведь ничего об этом не знает. Не пора ли открыть перед ней карты? Когда-то все равно придется признаться. Не лучше ли это сделать сейчас, когда дороги войны еще не пройдены? И он решил поговорить с Тасей. В субботний день он остался на базе. Срочных заданий не было. В пять часов вечера, выпив для смелости спиртного, Михаил направился к землянке медички. Девушка, как всегда, тепло встретила его. Она предложила ему грибов и капусты, потом поставила на стол тарелку жареных карасей. - Откуда все это? - удивился Михаил. - Максим снабжает меня, - объяснила Тася. - Капусту из Лужков принес, карасей в лесном озере наловил, а грибов в лесу насобирал. Сейчас вот опять ушел сети ставить на ночь. Умный мальчик, учиться бы ему нужно, но какая теперь учеба? Михаил присел на лавочку. - Тася, - необычно тихо произнес он, - я поговорить пришел с тобой. Не могу больше скрывать от тебя своей вины. - Потом, Миша. Поешь сначала. - Хорошо, Тасенька. После ужина он подробно рассказал девушке все, что его так мучило и угнетало в последние годы. Опустив голову и не задавая вопросов, Тася внимательно слушала друга. Еще до войны она сомневалась в виновности Михаила. Теперь все прояснилось. Значит, не он убил Гришку Федько, а Степан Ковальчук. Михаил сознательно принял на себя вину товарища, чтобы оградить его семью от страданий, и был осужден на десять лет тюремного заключения с высылкой на север страны. Какое самопожертвование! Искреннее признание Михаила глубоко растрогало девушку. Слезы душили ее. Она жалела его и в то же время гордилась им. Что касается побега из лагеря заключения, то и в этом Тася не видела преступления. Не в тыл бежал Михаил, а на фронт, навстречу новым лишениям и невзгодам. Не было бы у него и третьей вины, если бы тогда, на формировочном пункте, старший лейтенант внимательно выслушал и понял его. Это он присвоил ему чужую фамилию. Смахнув со щеки слезы, Тася пожала руку Михаила. - Честный и сильный ты, Миша! - взволнованно сказала она. - Я таким тебя всегда представляла, за это и люблю! Михаил смутился. - Тасенька, как же это! - виновато проговорил он. - Я обманул тебя, обманул суд, а ты оправдываешь. Я во всем виноват. - Нет! - горячо прервала она Михаила. - Не каждый способен на такие жертвы. Молчи, Миша, молчи! И она, не вытирая слез, припала к его груди. * Осень старела. С дубов и грабов, с осинника и березняка бесшумно падали последние листья. Ветер на лету подхватывал их стайками, по-озорному подкидывал вверх, лихо кружил и, наигравшись вдоволь, оставлял в кустарниках и в жолобках тропинок. Леса опустели, примолкли. Перелетные птицы уже с месяц, как оставили лесные речушки и болота. Мелкие и крупные звери готовились к зиме: расторопно ремонтировали старые норы и логовища, заботливо запасались даровым питанием. Выполнив очередное боевое задание, Смугляк с группой товарищей не спеша возвращался на базу. Еще перед рассветом они пришли к шоссейной дороге, поставили на мосту мины замедленного действия и теперь отходили к дальней опушке леса, чтобы передохнуть, поесть и дождаться неминуемых взрывов. Утро было прохладным. Над головой ползли клочковатые облака. Под ногами выступала жижица. Три дня шли проливные дожди. Выбрав на бугорке посуше место, Смугляк бросил к сосне брезентовый плащ, вытер пожелтевшей травой головки сапог, сказал устало: - Ну, все, хлопцы, перекур! Их было шестеро. Все разместились на одном плаще, полукругом, лицом к лицу. Егор Большаков вынул из вещевого мешка хлеб и сало, разрезал на шесть равных кусков и каждому вручил свою долю. В это время над лесом послышался нарастающий гул моторов, потом частая пулеметная стрельба. Подрывники подняли головы, осмотрелись. Прямо над ними, высоко в небе, закружились четыре самолета. Все поняли, что три мессершмитта пытаются атаковать и сбить одного советского истребителя. Большаков негодовал. Задрав кверху круглый подбородок, он сжимал кулаки и отчаянно ругался: - Вот, сволочи! Смотрите: трое на одного напали. Где они его перехватили? Собьют, думаете? А ну, крутись, браток, крутись! Советский истребитель часто вырывался из круга, взмывал за облака и через минуту появлялся снова, атакуя врага сверху. Видимо у летчика был замысел бить противника по одному. Вот уже из мотора среднего мессершмитта выплеснулся огонек. Самолет отвалил в сторону и почти вертикально направился к земле, оставляя позади черную полосу дыма. - Ура-а! - заторжествовал Большаков, хлопая большими ладонями, словно советский летчик мог его увидеть. - Один есть. Круши их, браток, круши! Пусть знают наших!.. [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Проверка
Ответить
Главная
Форумы
Раздел досуга с баней
Библиотека
Глотов "Наедине с совестью"
