JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 386522" data-attributes="member: 1">Какие это были счастливые дни — возле бабушки, за рукоделием, украшением комнаты, в песнях да задушевных разговорах! Люба бабушке свою кровать уступила, раскладушку поближе придвинула, чтоб можно было шепотом разговаривать. Бабушка и утешала, и поругивала, и наставляла, нацеливала Любу на счастье трудовое, нелегкое, случаев-примеров порассказала множество.<img src="https://www.litmir.me/BookBinary/184238/1386604286/i_003.png/0" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" />Верила Люба бабушке, легко, с улыбкой шла в школу, отсиживала уроки, делала что полагается. Никто не раздражал, никто не был нужен: бабушка дома ждала. И на компанию во дворе не заглядывалась, не слышала, как там они мопедами трещали. С радостью теперь Люба заходила в свою комнату — уютно, красиво. Права бабушка: мебель старая заслонилась узорами плетеными, цветами, занавесками.Бабушка вроде невзначай и гостью зазвала к Любе. Встретила, когда они из школы с Аллой шли, по-деревенски приветливо поздоровалась и сразу пригласила:— Приходи, Аллочка, чайку с вареньем брусничным попьем, мы с Любой сами бруснику собирали да варили.Бабушка и пироги затеяла, хотя Люба очень сомневалась, что Алла придет. Так, из вежливости пообещала — зачем ей к Любе идти? Но Алла пришла. Любину комнату разглядывала с восхищением, никак не могла поверить, что все это они с бабушкой сами сплели, вышили да вывязали. Просила и её научить макраме плести, коврик иголкой вытыкивать. Варенье хвалила, пироги. Уходя, уже на пороге сказала:— Счастливая ты, Люба. Мама у тебя есть, бабушка… — И пошла к лифту, Люба даже спросить ни о чем не успела. Выходит, у Аллы мамы и даже бабушки нет? Как же она живет? Сколько с Аллой ходила, беды ее не чуяла, собой была занята. А бабушка сразу спросила, когда Люба в комнату вернулась:— У этой девочки горе?— Ты откуда знаешь?— Не знаю, да вижу. Ее горе и печаль через глаза на меня поглядели.— Наверное, у нее мамы нет.— В одном классе, в одном доме живете, а не знаешь! — попрекнула бабушка.— Ну, бабушка, не в деревне же, — оправдывалась Люба. — Тут никто ни про кого не знает.— Не знают, когда знать не хотят! — непреклонно сказала бабушка. — За то и город ваш не люблю. Шуму много, а людей-то и не видно. Ты Аллочку не оставляй, дружи с нею. Пустяки свои из головы выбрось — мусор все это, напридумывала тут! Как сыр в масле катаешься, а у нее матери нет, большего горя не сыщешь.Даже бабушке не сказала Люба, что стыдится матери, считает, что ей с родителями не повезло. Этого бабушка и не поймет, обидится: ведь Любина мать — ее дочка, жалеет ее бабушка, помогает чем может. И уж никак не считает несчастливой, хотя и попрекает, что не родила второго ребенка: и самим было бы веселее, и Люба душой в одиночестве не маялась бы. У бабушки свое понятие о счастье: трудись честно, детей вырасти, людей уважай, помогай им. Поэтому и сама бабушка счастливая, и дочь свою счастливой считает, и Любу на такое счастье нацеливает.Ну а про класс бабушка посоветовала: уроки учи, все выполняй, как требуют, и не страдай. Свели вас с бору по сосенке — какого уж тут согласия, какой дружбы ждать? Может, после восьмого в училище надумаешь, определяйся на самостоятельность побыстрее. Начнешь зарабатывать, приоденешься, в девушки выходишь, в деревне вон как стали одеваться, а в городе — тем более. Руки у тебя ловкие, выбери специальность по душе, ты старательная, всегда будешь хорошо жить. Подругу заимей, ее и искать не надо — Аллочка; жизнь твоя сразу изменится, без подруги нельзя.Про «богов» с мопедами бабушка сама уловила:— Да не робей ты перед этими рогатыми! — сказала прямо. — Ничего хорошего там не найдешь, не тянись к ним. Пройди мимо — вроде и нет их. Что скажут, не отзывайся и сама не задирай. Ума ведь там еще не нажито, а глупости через край. Лучше обходи, обидят. Годок-другой тебе еще повзрослеть надо, потом и сама станешь разбираться, а пока мне поверь: от этих — беги! Руки делом занимай, вышивайте вон с Аллочкой, вяжите, шерсти хватит, голову учебой займи, книжки читай. Я старая, а и то без книжки не засну…Все понятно при бабушке, спокойно и надежно. Но уехала бабушка — опять Люба одна, в себе. Не совсем одна, с Аллой, которая с легкой бабушкиной руки для всех Аллочкой стала, но уж больно серьезна подруга, неговорлива, ей Люба всего рассказать не решается.И вдруг с Любой случилось такое, чего предвидеть было невозможно.<img src="https://www.litmir.me/BookBinary/184238/1386604286/i_004.png/0" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" />Мамина сотрудница купила дочке туфли на модной негнущейся подошве. Туфли эти дочке оказались малы, и предложили их Любиной маме — для Любы. Деньги можно было отдавать частями, это устраивало маму, и вечером Люба уже примеряла новые туфли.Они оказались впору, черненькие с красноватым отливом, с перепонкой и пряжкой. Снимать туфли не хотелось, в них сразу почувствовала себя выше, стройнее, но ходить на негнущихся подошвах было непривычно. Нужно было потренироваться; завтра она непременно наденет эти туфли в школу, и их обязательно заметят…Люба собралась к Аллочке. Шагала по лестнице, приноравливаясь к новым туфлям, видела только ступеньки да туфли, а когда остановилась на площадке первого этажа и подняла голову — обомлела: вся компания тут.Свет в вестибюле, как обычно, погашен, освещена лишь площадка, на которой замерла Люба. Кто-то сидел на корточках у стены, кто-то стоял, привалившись к теплой батарее. И все смотрели на Любу.Повернуться и уйти, согнув спину? Вслед обязательно полетит какая-нибудь гадость. И опять будешь трусливо обходить компанию, выглядывать из-за угла, выискивая момент, чтоб незаметно проскользнуть в свой родной подъезд. Нет, преодолеть, не поддаться, идти как шла!Люба откинула голову, шагнула на ступеньку. Всего три ступеньки и пять шагов до выхода. Пройти, во что бы то ни стало, пройти молча, гордо, независимо! Шагнула на вторую, но вдруг подошва соскользнула, и Люба, растопырив руки, еще пытаясь как-то сбалансировать и удержаться, полетела вперед.— Да она разбилась! — ахнула какая-то девчонка, бросилась к Любе, стала ее поднимать.Сочувствие вместо ожидаемой насмешки потрясло Любу. Она заплакала, уже никого не стыдясь. Ведь это так естественно: человек оступился, упал — его пожалели, помогли.Люба никак не могла справиться со своими ногами. Сильная рука подняла ее за шиворот, тряхнула, поставила. Грохнул такой смех, будто затряслись стены, и эхо заскакало по ступенькам.— Ну, даешь, черепаха! Вот это представление! — вибрировал над нею насмешливый голос. — Почему же ты не называешь меня козлом? У тебя это так бойко получилось, что я чуть не замекал…«Бог» насмехался, но голос был не злой, вся компания тоже веселилась. Значит, не обидят, отпустят.— Обалдела, детка! Кинь сюда! — попросил «бог» кого-то.Люба стояла съежившись, придумывая, как выбрать момент и рвануть отсюда, никого не видела, не разглядывала. А «бог» что-то совал ей в руки, и Люба поняла, что это бутылка. Для чего она? Взяла и держала перед собой, пока «бог» не подшиб ее слегка ладонью снизу, горлышко бутылки приблизилось к Любимым губам, и он сказал:— Глотни, подкрепи свои душевные силы.Люба глотнула. Вино было сладковатым. Попробовала — ничего страшного, только тепло прилило к ушам. Она протянула бутылку «богу» и взглянула на него. Лицо не показалось таким противным, как тогда во дворе. Он подтолкнул ее к стене, вроде приказал: будь здесь! Люба отошла в тень, встала у стены, а бутылка пошла по кругу: к ней прикладывались, делали глоток, передавали дальше. То и дело отворялась дверь, и кто-нибудь входил в подъезд, волоча сумку с продуктами или ребенка. Бутылка исчезала, в подъезде повисала напряженная тишина, кое-кто отворачивался к стене, чтоб не узнали. Но взрослые торопливо проходили мимо, и было видно, что им неприятно и боязно, и никто не замедлил шага, не вгляделся, не заговорил. Кто-нибудь буркнет под нос, уже войдя в безопасную зону, возле лифта: «Безобразие, опять свет погасили!» — и юрк за дверцы.На Любу внимания больше не обращали, ни о чем не расспрашивали, но по тому, что бутылка еще раз попала ей в руки, она почувствовала, что ее вроде приняли в «свои».Кто-то высунулся из подъезда и объявил, что дождь кончился; все потянулись на улицу. Любу никто не позвал, и она осталась одна.Вернулась домой, сняла злополучные туфли. Заснуть долго не могла: как же к ней теперь будет относиться компания? Ни о чем не расспросили, ни с кем отдельно не познакомили. Просто пожалели из-за дурацкого падения? А может, все же не против, чтоб она была с ними? В одном ведь доме живут, кое-кто и в одном подъезде. Для деревни такие соседи вроде родственников. А тут каждый за закрытой дверью — как в своей деревне.Слышишь этих людей, да не видишь. Какие у них лица? Если кто на помощь позовет, не будешь знать, к какой двери бежать, кого выручать. А ребята не хотят, как взрослые, в квартирах отсиживаться. Они хотят вместе собираться, у них свои дела, свои разговоры. Вот и сколачиваются компании: по крайней мере — не один.Как у нее будет дальше с компанией, Люба не знала, но решила, что теперь это зависит от нее самой. Осмелится ли она подойти к ним или так и будет из-за занавески выглядывать?Нужно осмелиться, нужно! Она же хочет характер воспитать, волю. Вот и воспитывай, момент подходящий.Люба осмелилась, подошла к лавочкам. Может, потому, что ребят было не густо, в основном девчонки. Подходила несмело, сторонкой. Если скажут что-нибудь грубое, пройдет мимо, вроде и не к ним, а в соседний дом. Но со скамеечки послышалось лениво-равнодушное:— Привет, Черепаха!Кто-то подвинулся. Люба села. Все, прозвище уже получила, теперь для всех во дворе она — Черепаха. Ну и что? В компании у каждого прозвище, таков порядок. Раз ей дали прозвище, значит, приняли.Но все равно она была как бы в сторонке. Чего-то вроде ждала, надеялась, волновалась: как к ее появлению отнесутся «боги», особенно тот, один. А они и не заметили. Глаза ее «бога», как двух других, лениво проскользили по скамейкам: «Привет, Чебурашки!» Взмах руки — со скамейки поднялась высокая девчонка в коротких джинсиках, толстых, в разноцветную полоску «подколенках», как называла бабушка гольфы, кроссовках, коротенькой стеганой безрукавке. Здесь царила своя мода, свой шик, но все это доступно Любе: такие гольфы она свяжет запросто, безрукавочку выстегать ей тоже легко, вот кроссовки — сложнее, их надо покупать, да и не достанешь, в «моду вошли. Что модно, того и не купишь.Легкая, длинноногая девчонка — Люба ее давно приметила, про себя называла «Балерина», — привычно надела шлем, обхватила «бога» руками — плеснулись из-под шлема светлым парусом волосы, и они умчались в синие сумерки.Девчонки на скамейках завистливо замерли. Выходит, и здесь, как в классе, не все равны, и здесь кого-то выделяют, катают с ветерком, кто-то распоряжается, выбирает. А кто-то лишь обрамляет собой «выдающихся», ждет своей очереди, да, видно, не дождется. Зачем ей в таком случае компания, где она будет чувствовать себя той же серой мышкой, что и в классе? Опять ни с кем не познакомилась, из обрывков фраз уловила только, что девчонку, которую умчал на мопеде «бог», зовут Анжелой, а прозвище — Барахолка. При таком-то имени, при такой-то внешности — Барахолка? Тогда уж Черепаха — совсем не обидно.На другой вечер ее снова потянуло к скамеечкам. Ей вроде хотелось что-то постигнуть: то ли ребят этих, то ли себя возле них. Что их сплотило, почему им вместе интересно, почему ее тянет к ним? Почему они так равнодушны к ней? Придет — подвинутся, уйдет — никто не окликнет, не остановит. Иногда Анжела (язык у Любы все же не поворачивался назвать ее Барахолкой), снизойдя, небрежно бросала «богу»: «Проветри, засиделась», — кивала на какую-нибудь девчонку. «Бог» не возражал, девчонка надевала шлем, громоздилась на сиденье, страху никто не выказывал, никто не пищал, никто не отказывался от лихой езды, а Люба думала: вдруг ей кивнут, что тогда? Действительно, один раз «бог» кивнул ей:— Садись, Черепаха, прокачу с ветерком, это тебе не виражи в вестибюле делать.Все опять засмеялись, а она на какое-то время оказалась в центре внимания. Но сесть на мопед не могла — в колготках, в платье. Униженно пролепетала:— Мне нужно переодеться, — хотя прекрасно знала, что переодеться не во что. Но после этого показываться в компании без брюк нельзя.В тот же вечер принялась кроить вельвет, опять же от бабушки подарок — понимает бабушка свою внучку! Брюки получились отличные, суженные книзу, слегка с напуском, сверху мягкие защипы. Люба крутилась перед зеркалом, Аллочка восхищалась ее умелыми руками, брюки ей тоже очень нравились.— Эх, сюда бы еще «лейблочку»! — воскликнула Люба, похлопав по карману.И опомниться не успела, как взяла Алла лезвие и начала отпарывать фирменную этикетку со своей джинсовой юбки.— Зачем? — вяло протестовала Люба. — Все равно видно, что не фирмовые. — Но очень ей хотелось появиться перед компанией в брюках с этикеткой. Шитые ли, купленные ли втридорога у спекулянтов, не так уже важно: лейбла затмит глаза, самое важное — она.Люба надпорола карман, аккуратно встрочила черную полоску с золотыми, такими авторитетными и желанными буковками. Маленькая деталь преобразила брюки. Теперь-то уже она прокатится с ветерком, преодолеет страх перед скоростью и ненадежностью мопеда? Она бросилась целовать Аллочку, но та отстранилась, сказала неожиданно:— Не ходи к ним, Люба, зачем они тебе?— А я и не для них вовсе… — растерялась Люба. Значит, Аллочка приметила ее сиденье на лавочке с компанией.Мама недовольно ворчала: куда это ты повадилась по вечерам? Аллочка звонила, спрашивала, где ты. А ты умелась из дома — и ни звука. Кончай мне эти гулянки!Люба взорвалась:— Хватит, насиделась дома! И к Аллочке вашей я не привязана, чтоб из-за нее каждый вечер дома сидеть!— Что ты говоришь, Люба? — удивилась мама.— А что? — сорвалась-покатилась Люба. — Не маленькая я уже в девять часов спать ложиться! Не заметили, что выросла? Вон ребята и девчонки не взрослее меня до одиннадцати во дворе гуляют.— Не сметь! — почти взвизгнула мама, и лицо ее пошло пятнами. — Не вздумай в компанию эту затесаться, люди про них такое говорят — слушать страшно.— А ты и не слушай! Нормальная компания, мне нравится. — Люба не могла унять свое раздражение.— Получишь! — вместо мамы коротко сказал отец и выразительно положил свои большие руки на стол.— Бить будете, что ли?— Заслужишь, так и получишь! — Высказавшись, отец на Любу больше не смотрел, уткнулся в газету. Люба обиженно пошла в свою комнату.— Смотри, Люба, не ерепенься. Отец молчит до поры до времени, а уж сорвется — не остановишь, — предупредила мать.<img src="https://www.litmir.me/BookBinary/184238/1386604286/i_005.png/0" alt="" class="fr-fic fr-dii fr-draggable " style="" />Люба чувствовала: есть в компании нечто, куда она не допущена. Как понять, как проникнуть в это «нечто»? С Аллочкой тоже отношения стали напряженными. Сколько мечтала о подруге, а появилась — и ты от нее уже зависишь.Ясно, что до высшего уровня в компании ей не дотянуть. Чем там они занимаются, когда она в свое «детское» время уходит домой, ей еще не ясно, но ясно, что компания требует денег, а их у Любы нет и быть не может.Во-первых, все девчонки в компании красятся. Не будешь краситься — вот ты и хуже других. Но один тональный крем — три рубля. Люба потолкалась у парфюмерного прилавка и очень реально себе это уяснила. Дешевенькую помаду, за рубль, все же купила. Брови можно подвести черным карандашом, щеки подрумянить той же помадой, на пальце растереть и слегка коснуться щек.Когда она все это проделала перед зеркалом, то поняла, для чего придумали косметику. На ее бесцветном, однотонном лице сразу выделились губы, у них, оказывается, совсем неплохая форма. И брови ничего — ровными, слегка утолщенным к переносице полосками, выщипывать не нужно.В компании ее стараний не заметили: здесь все красились ярко. Думала, возвращаясь домой, губы и брови вытереть платочком, но забыла и сразу налетела на мамин негодующий вопрос:— Это еще что за новости?Люба решила защищаться: вон и в классе девчонки подкрашиваются, слепая мама, не видит, что ли? Сказала вызывающе:— Между прочим, и тебе не мешало бы косметикой пользоваться. Погляди на свое лицо. Можешь ты себе хотя бы помаду да карандаш для бровей купить?— Мне, может, и не помешало бы, возраст, — вдруг согласилась мама, — а тебе для чего лицо молодое портить?Люба потащила маму в свою комнату, усадила на стул под лампочкой. Почувствовала себя не дочкой, а старшей подругой. И мама вдруг расслабилась, подчинилась, покорно подставила лицо.— А ты у меня ничего, мамулька! — сказала Люба ободряюще, стараясь отогнать вдруг нахлынувшую щемящую нежность к матери.Лицо у мамы еще не старое, доброе, наверное, ее любят дети, с которыми она занимается. Добрый человек — для других, к себе же безразличен, это тоже на лице написано. Красивое бы платье маме, прическу, эту самую косметику и немножко уверенности.Подкрашивая, Люба в маминых чертах находила что-то свое: те же губы с ямочками, ровненькие бровки. Эх, крему бы тонального, затушевать усталость, бледность, немного розовой смуглоты на щеки, шею.— Мамочка, купи крему тонального! — жалобно попросила она. — Очень нужен!— А сколько стоит? — соглашаясь, спросила мама.— Три рубля.Мама только вздохнула.Люба поднесла к ее лицу зеркало — гляди. Мама не просто смотрела на себя, она себя осматривал; каким-то особым женским взглядом, какого раньше Люба у нее не примечала.В комнату заглянул отец.— Вы что тут делаете?Мама испуганно прикрыла лицо зеркалом, но Люба отняла зеркало, подняла маму со стула, подвела к отцу, спросила задорно:— Узнаешь свою жену? То-то… Между прочим, мог бы маме и помаду импортную подарить, и духи хорошие. Чем мама хуже других?— Кто сказал, что хуже? А если помада нужна или духи какие, пусть сама купит. Деньгам она хозяйка…Люба решила из пуха, который бабушка начешет с козы в этом году, связать не кофточку ажурную для себя, как собиралась, а косынку маме на плечи, пушистую, с зубчиками, — белое всем к лицу, пусть ее мама покрасуется. Бабушка права: своими руками все-таки можно кое-что сделать.Этот вечер только на мгновение сблизил Любу с мамой, порыв незнакомой ей прежде нежности испарился. В доме шла привычная жизнь: родители — сами по себе, Люба — сама по себе. Ежевечернее сидение с компанией — хоть на краешке, хоть часок! — стало потребностью. Люба все не могла понять, чего же не хватает в ней, почему она до сих пор для компании чужая. Не гонят, не обижают, иногда просто не заметят. Если бы не уходить ей так рано!И вдруг повезло: родителей пригласили на какое-то торжество в заводской Дом культуры, пойти нужно было обязательно, так как отца собирались чем-то там наградить. Любе наказали не скучать, позвать Аллочку. Пообещала, но звать Аллочку не стала. Вот он, долгожданный вечер свободы, наконец-то ей не нужно мчаться домой к девяти, наконец-то она проведет с компанией весь вечер!Она идет со всеми вдоль шоссе, правда, сбоку и немного сзади, но идет, и это главное. По ту сторону шоссе — жилой массив, их громадина дом как сверкающий зигзаг молнии, вокруг него дома-башни еще повыше. По эту сторону, где вышагивает компания, сразу от тротуара начинается огромный сад, оставшийся от совхоза, отброшенного разрастающейся столицей. Видно, сад собирались сделать парком: и аллеи проложены, и скамеечки поставлены, матово блестят фонари, но пока это доброе намерение охватило лишь прилегающий к цивилизации район, а дальше шли заросли, буераки.Компания направлялась к неосвещенным дебрям, по пути приветствуя другие компании, клубящиеся вокруг лавочек: здесь друг друга знали, соблюдали правила общения. Законное место Любиной компании было свободно: четыре скамейки с гнутыми ножками, удобными спинками, задвинутые в тень раскидистой яблони.Расселись, по кругу пошла бутылка с вином и пачка сигарет. У Любы не было желания пить. Но бутылка, переходя из рук в руки, вроде бы связывала их, соединяла. Все делались похожими: крикливыми, хвастливыми, что-то менялось в лицах, и лица эти не нравились Любе. Не хотелось, чтоб и она кому-то виделась такой — с глупой ухмылочкой, крикливым ртом, неуправляемыми руками… Но, выпив пару глотков, она уже не думала о том, как выглядит со стороны, веселилась вместе со всеми. А вот сигарету не брала. Может, и смогла бы закурить, не закашляться — все же немного потренировалась дома, а здесь ведь курили не дешевую «Приму» — импортные, те самые, что по полтора рубля пачка. Подумала: кто-то эти сигареты и вино покупал, платил за них, все брали легко, независимо.Люба деньги уважала, доставались они не просто — хоть в бабушкином хозяйстве, хоть на работе у родителей — требовались труд и время. Видела она, конечно, и в школе, что у ребят деньги водятся и тратятся беспечно: на мороженое, пирожные, на те же сигареты. Сама Люба могла покупать лишь то, без чего не обойтись: книгу для занятий, готовальню, тетради. В кино сходить или в театр, если культпоход, ей тоже давали.Водились деньги и у Аллочки, но ведь она в доме за хозяйку, ей и то купить нужно, и другое, Люба не замечала, чтоб Аллочка швырялась деньгами впустую.Разговор в парке был более откровенный и громкий, чем во дворе, где все же оглядывались на окна и проходивших мимо взрослых. Говорили о дисках, обсуждали какую-то драку, последнее кино, детектив с выстрелами и ревущими мотоциклами, жестокими мужчинами, затянутыми в кожу, — тот же шлем, очки вместо лица. Как видно, это было идеалом компании — сила, скорость, беспощадный удар, чтоб смести с дороги препятствие, даже если это человек. В пылу разговора употреблялись хамские, привычные здесь словечки, они били Любу по ушам, но она подхихикивала, как все. Неловко, а не остановишься: рот уже независимо от тебя растягивается в ухмылку.Вскоре Любе снова повезло: родители уехали к бабушке на субботу и воскресенье за картошкой и прочими припасами, дровишек напилить-наколоть, сена привезти с дальнего покоса. В другой раз Люба и сама рвалась бы с родителями: с друзьями старинными повидаться, помериться, кто как вырос да поумнел, на теплой печке, где каждая трещинка в трубе знакома, лениво поваляться, козу Туську старинным деревянным гребнем вычесывать, пироги с бабушкой затеять, кидать березовые чурки в пылающую печь, чтоб живое пламя опаляло лицо… Но будет ли еще такая возможность — на два дня бесконтрольно дома одной остаться?Люба поняла: компания требует определенного уровня — знания дисков с записями модных ансамблей, умения легко включаться в разговор, острословить, быстро среагировать на чью-то реплику, ответить, не обижаясь на грубость. А главное, нужны деньги, хотя бы на мелочи: пепси, фанту, мороженое, сигареты. А игровые автоматы… Можно один раз, другой сделать вид, что случайно оказалась без денег, а дальше?..Компания вынуждала к активности, иначе так и будешь в вечной униженности. Где взять денег? Попросить у бабушки? Но бабушка и так отдает все, что может. А где берут другие? Потершись около компании, она и об этом узнала. Самый примитивный и непопулярный способ, доступный в основном мальчишкам, — подбирать бутылки под кустами и в подъездах домов, разгружать вагоны. Но этот примитив для тех, кто не умеет проворачивать других делишек. Компания занималась перепродажей каких-то вещей (не отсюда ли и прозвище Анжелы?), какие-то общие деньги связывали лидеров, какие-то дела, в которые Люба не была посвящена.А ей этого и не нужно. Рада, что с краешку прилепилась, не гонят. Но без денег плохо, тут даже с краешку не продержишься долго. Что же делать? Чтоб хоть какая-то мелочь звенела в кармане, Люба и в кино перестала ходить, завтраки себе покупать. Хоть двадцать-тридцать копеек швырнуть в фасонную шапочку, когда на бутылку складываются, — все же какое-то право возникает быть при них.</blockquote>

Проверка