Меню
Главная
Форумы
Новые сообщения
Поиск сообщений
Наш YouTube
Пользователи
Зарегистрированные пользователи
Текущие посетители
Вход
Регистрация
Что нового?
Поиск
Поиск
Искать только в заголовках
От:
Новые сообщения
Поиск сообщений
Меню
Главная
Форумы
Раздел досуга с баней
Библиотека
Добряков "Когда тебе пятнадцать"
JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.
Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нём некорректно.
Вам необходимо обновить браузер или попробовать использовать
другой
.
Ответить в теме
Сообщение
<blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 386623" data-attributes="member: 1"><p>— И… ни-ни, совсем?</p><p></p><p>— Там, Филя, так: или совсем, или уходи, нечего и голову людям дурить… Ну, а у вас-то какие тут новости?</p><p></p><p>— Стружку гоним, план гоним. Как всегда.</p><p></p><p>— Ясно. А рекорд как? — с веселым любопытством спросил Петр Семенович. — Устоял рекорд?</p><p></p><p>— А-а, — понял фрезеровщик. — Компании, понимаешь, подходящей не случилось… Но с тобой — глухо. Я понимаю. Тут Волков уже проводил разъяснительную работу. Персонально со мной. Так что не зову. И не проси, — засмеялся Филя. — Когда на работу?</p><p></p><p>— Думал, после праздников, да вот мастер уговорил — завтра прямо и выхожу.</p><p></p><p>— Ну давай, — включив станок, сказал Филя. — Впрягайся.</p><p></p><p>Хотел Петр Семенович увидеть и слесаря Волкова. Доброе дело сделал человек. И дома у них побывал, интересовался, советом помогал. В профилакторий звонил. Не увидеть, не сказать теплого слова — свиньей надо быть.</p><p></p><p>Но парторг «теплых слов» слушать не захотел, лишь улыбнулся:</p><p></p><p>— Петр Семенович, не надо, не хвали — обычное дело. И не хвалить — ругать надо. Помнишь, парнишка-то шапку сорвал, Севка? Я как шеф-поручитель при нем был. Домой ходил. Да никудышный шеф оказался; в сентябре в колонию для несовершеннолетних Севку определили. Радиоприемник в машине снял.</p><p></p><p>— Пацанва сейчас балованная, разве уследишь! Отец с матерью не уследят, — словно в оправдание парторга, сказал Гудин.</p><p></p><p>— Всякие ребятишки. Вон у тебя сын какой. Слышал, — улыбнулся Волков, — дошел слух — ремонт там закатил. Да какой! Не всякий мужик сделает.</p><p></p><p>— Не говори, — сокрушенно подтвердил Гудин. — Я вчера как вошел — поверишь, Леонид Иваныч, сперло все внутри. Сказать ничего не могу.</p><p></p><p>— Петя, — уже совсем дружески спросил Волков, — а вообще, как настроение-то?</p><p></p><p>— Что ж тут говорить, — вздохнул Петр Семенович, — делом надо отвечать.</p><p></p><p>— Ты уж ответь, пожалуйста, — протягивая на прощание руку, с улыбкой сказал парторг. — Очень это, понимаешь, важно. Для всех нас. А для тебя — в первую очередь.</p><p></p><p>— Правильно, Леонид Иваныч, дело это страшное. Вот дружок у меня, как говорится, по несчастью. В нашем доме. А в школе вместе когда-то учились…</p><p></p><p>— Не дядя Гриша? — вспомнил Волков.</p><p></p><p>— Он самый. По математике первый был. Поверишь, светлый парень. Из-за девчонки на двух хулиганов пошел, а один из них с ножом был. Вот какой парень… Теперь ничего не осталось. Ногу, бедняга, сломал, в больнице сейчас…</p><p></p><p>Разбередил Петр Семенович рану, вспомнив в разговоре с парторгом школьного друга Гришу Белоцветова. Был когда-то Белоцветов, а теперь уже многие годы — «дядя Гриша». А то и добавят: «алкаш» или «запивошка».</p><p></p><p>Решил, не заходя домой, навестить Григория. Кулек яблок купил. Банку виноградного соку. Надо навестить. Когда еще соберешься, завтра на работу. Вечером, наверно, не пускают.</p><p></p><p>Дали ему халат, сказали, как пройти. Сестричка еще поинтересовалась:</p><p></p><p>— А что у вас в банке там?.. А, сок, в магазинной упаковке. Ну, пожалуйста, идите. Недолго, пожалуйста.</p><p></p><p>Подозрительные вопросы дежурной Петр Семенович истолковал правильно. Собственно, и не понять было нельзя. Он тяжело вздохнул: «Видно, и здесь попивает…»</p><p></p><p>Но дело оказалось намного хуже, чем предполагал Петр Семенович. Вид Григория, давнишнего школьного друга, поразил его. Худой, лицо синюшное, под клочковатыми бровями — измученные, пустые глаза.</p><p></p><p>Однако, увидев приятеля, Григорий приподнялся на локте, в кривом, усмешливом разрезе губ зажелтели прокуренные зубы.</p><p></p><p>— Петь, ты? Ну свиделись! Вернулся, значит?</p><p></p><p>— Как видишь.</p><p></p><p>— А я вот маюсь, — Григорий показал на костыль у изголовья. — Первый друг мне теперь. Ну, рассказывай…</p><p></p><p>Но слушать Григорий не мог. Оглянулся на соседнюю койку, где, отвернувшись к стене, лежал седоватый мужчина, подмигнул хитровато:</p><p></p><p>— Не принес?</p><p></p><p>И снова Петр Семенович понял. Только виду не показал.</p><p></p><p>— Яблоки держи вот. Виноградный сок…</p><p></p><p>— Сок, — скривился Григорий. — Ну хоть сто граммов есть?</p><p></p><p>— Гриш, ты же в больнице, — не найдя лучшего довода, сказал Петр Семенович.</p><p></p><p>— Значит, нету…</p><p></p><p>Григорий поднял глаза в потолок. Смотрел долго, отрешенно, пока воспаленное, красноватое веко с блеклыми, редкими ресничками не заполнила слеза.</p><p></p><p>— Помру скоро.</p><p></p><p>Гудин вздрогнул:</p><p></p><p>— Будет! Чего наговариваешь!</p><p></p><p>— Помру, Петя… Нога — это… Можно бы жить. Скоро и гипс снимут…</p><p></p><p>— Ну так…</p><p></p><p>— Обожди, слушай… Я все знаю. Здесь у меня… — Григорий показал сбоку живота. — Цирроз. Слышал про такую хреновину? Печень… До Нового года не дотяну. Хоть до снегу бы… Помнишь, в десятом, снежки в девчонок бросали… Я Раисе в лицо попал. Не хотел же, нечаянно. Ведь не из-за этого, а? Как думаешь? Не любила, наверно, вот и кончилось у нас… Эх-х! — Григорий с ожесточением вытер рукавом мокрый глаз. — Еще-то придешь?.. Хоть по дружбе-то принеси маленькую. В карман положи. В карманах Танька не смотрит… Не принесешь, вижу… Завязать решил?</p><p></p><p>— Попробую, — сказал Петр Семенович. — Сок открыть тебе?</p><p></p><p>— Сегодня число какое?.. Второе? Третьего декабря мне — сорок четыре… Мало… Ты завязывай, если сможешь. Анька-то не ругает меня? Ты не обижай ее. Хорошая баба. Мне бы такая встретилась…</p><p></p><p>С неизъяснимо тяжелым чувством покидал Гудин больницу. Не хотел, а само подумалось: до отметки в сорок четыре Григорию не дотянуть. Совсем плох. Да, цирроз есть цирроз. Распад печени.</p><p></p><p>Начали показывать мультики, и Юлька, не доиграв партию, кинулась к телевизору.</p><p></p><p>Таня собрала шашки в коробку, с загадочной полуулыбкой взглянула на Костю, чинившего ремешок от часов, и в несколько высокопарном стиле сказала:</p><p></p><p>— Так все-таки остаюсь в неведении: мы можем рассчитывать на участие маэстро в концерте?</p><p></p><p>— Тань, да какой я исполнитель! Испорчу все.</p><p></p><p>— Но ты же поешь.</p><p></p><p>— От этого пения мухи в форточку вылетают.</p><p></p><p>— Не верю. Пойду наведу справки.</p><p></p><p>Анна Ивановна чистила на газете селедку. Она подтвердила, что в детстве Костя пел хорошо, а сейчас совсем редко поет, и то, когда никого нет.</p><p></p><p>— Но все-таки поет?</p><p></p><p>— Да умеет. Слух у него хороший… Танечка, который уже на твоих?.. Ох, — с тревогой проговорила Анна Ивановна, — ушел на два часа, а вон и стемнеть успело…</p><p></p><p>— Да вы не волнуйтесь. Это же завод. Столько не виделись! Разговоры, новостей всяких накопилось. За два часа разве успеешь… Все выяснила, — вернувшись в комнату, сказала Таня. — Действительно поешь. Правда, не Карузо, но для нас вполне сойдет.</p><p></p><p>— Да расскажи толком, что за концерт, где?</p><p></p><p>— А может быть, я заинтриговать хочу. Может быть, я важную задачу в уме решаю… Почему, правда, так долго нет Петра Семеновича?</p><p></p><p>И Костя посмотрел на часы.</p><p></p><p>— Да ну, — сердито сказал он. — Я даже предположить такого не могу! Ты о чем подумала? Об этом?</p><p></p><p>— Я не подумала. Это ты, Костя, подумал.</p><p></p><p>— Нет, и ты подумала.</p><p></p><p>— Но я тоже в такое не верю. Совершенно, абсолютно и категорически…</p><p></p><p>Не щелкни в эту минуту замок, они, наверно, долго бы еще вели этот странный диалог. Костя тотчас прошел в переднюю. И Таня — следом. Ей очень хотелось взглянуть на Петра Семеновича, возвратившегося с лечения. Специально и пришла для этого. Впрочем, была и другая причина, о которой Косте она еще не сказала.</p><p></p><p>Ой, как хорошо, напрасно они боялись! Одет Петр Семенович парадно, в галстуке, белая рубашка. Лицо чистое, словно моложе стал. Только почему-то печальное.</p><p></p><p>— Здравствуй, Танечка! — сказал Петр Семенович и не сильно, будто боясь причинить боль, пожал ее руку. — Спасибо за помощь! Слышал, что ты тут за главного инженера была…</p><p></p><p>Поговорили, пошутили, а потом Петр Семенович сказал, что был в больнице.</p><p></p><p>— Совсем плохие дела у Григория.</p><p></p><p>— У дяди Гриши? — уточнил Костя.</p><p></p><p>— Страшная болезнь у него, цирроз печени.</p><p></p><p>— Сам виноват, — глухо сказал Костя.</p><p></p><p>— Виноват-то виноват, да ведь я помню его…</p><p></p><p>И Петр Семенович долго рассказывал, каким Гриша Белоцветов был в школе, каким верным был товарищем.</p><p></p><p>Не рассказывать о нем Петр Семенович не мог. То, что лежало между тем давним, школьным Гришей Белоцветовым и нынешним «дядей Гришей», умирающим в больничной палате, было так страшно, так поразило Гудина, что пока ни о чем другом ни думать, ни говорить был не в состоянии. Где-то далеко и неясно давила тяжелым грузом мысль: а нет ли в том и его вины, лично его, Петра Гудина, бывшего Григорию долгие годы другом или, скорее, приятелем?..</p><p></p><p>Анна Ивановна уже решила накрывать ужин, когда пришел Петя Курочкин.</p><p></p><p>Его неранний приход был, пожалуй, неожиданным, однако Таня не удивилась. Сегодня в школе Петя сказал ей, что отснял две пленки, а проявлять опасается, как бы снова не запороть. Тогда она посоветовала ему прийти к Гудину — ведь Петр Семенович уже вернулся, и у кого же еще консультироваться, как не у будущего руководителя школьного клуба фотолюбителей (Таня уже и название придумала — «кружок» не очень как-то звучит).</p><p></p><p>— А что, клуб уже организован? — спросил Петя.</p><p></p><p>— Пока вопрос окончательно не решен, — уклончиво ответила Таня. — Но я надеюсь.</p><p></p><p>— А Петр Семенович знает?</p><p></p><p>— Да нет еще, — с досадой ответила Таня. — Говорю же: не все пока решено. Только ты ничего не теряешь — приди, посоветуйся. А то, в самом деле, и эти пленки испортишь…</p><p></p><p>Петя Курочкин поздоровался и, не теряя времени, начал с дела.</p><p></p><p>Не сразу они разговорились. Пришлось Тане кое-что разъяснять: отрекомендовала Курочкина, сообщила о его высокой должности школьного «фотолетописца», сказала о новом аппарате. Петя тотчас достал из портфеля свой «Зенит», и через несколько минут у него с Петром Семеновичем начался вполне профессиональный разговор… Сидели они уже вдвоем, никто им не мешал.</p><p></p><p>От ужина отказаться не удалось. Анна Ивановна просто обиделась бы. И Таня, и Петя столько труда тут вложили, пока ремонт делали, да чтобы теперь ушли, не поужинав, — она и слушать об этом не хотела.</p><p></p><p>А после ужина Костя пошел проводить Таню. Она сама попросила его. И сказала, что хочет еще поговорить о школьных делах, кое-что решить…</p><p></p><p>Петя сразу сел на трамвай, поехал проявлять пленки, и Таня с Костей остались вдвоем. Таня как-то естественно и просто взяла Костю под руку. Костя ничего не сказал, прошел несколько шагов и осторожно спросил:</p><p></p><p>— Может быть, мне удобнее держать?..</p><p></p><p>— Попробуй.</p><p></p><p>Получилось. Под гладкой тканью пальто Костя ощутил слабую теплоту ее локтя, и ему стало необыкновенно хорошо.</p><p></p><p>— Четыре часа назад, — сказала Таня, — мне пришлось крупно поговорить в бабушкой. Очень крупно.</p><p></p><p>— Поругались?</p><p></p><p>— Стоило бы. Я ей сказала: твои партизанские методы совершенно не годятся, они вредны и антипедагогичны.</p><p></p><p>— Да в чем дело-то? — забеспокоился Костя.</p><p></p><p>— Дальше слушай. Я сказала: ты меня ставишь в смешное положение и вообще убиваешь всякую инициативу.</p><p></p><p>— Ничего не понимаю. — Костя даже остановился. Впрочем, руку Тани не отпустил.</p><p></p><p>— Представляешь, четыре часа назад сообщила потрясающую новость: оказывается, директор завода Геннадий Андреевич послезавтра приглашает меня к пяти часам. Это тот завод, где и Петр Семенович работает.</p><p></p><p>— Тебя приглашает? Лично?</p><p></p><p>— В этом-то и дело. И тут, видишь ли, она постаралась, выскочила! На каком-то активе встретила его и сказала, что мы, то есть комсомольцы подшефной школы, собираемся выступить у них с концертом… Ну, смотри, что вытворяет! Я только посоветовалась с ней, а она… Не бабушка, а просто атомный двигатель! И во всем она так. С директором школы тоже «случайно» встретилась!</p><p></p><p>— Очень хорошая у тебя бабушка, — улыбнулся Костя.</p><p></p><p>— Прекрасная! Замечательная! А что теперь делать?</p><p></p><p>— Что, идти или не идти к директору?</p><p></p><p>— Нет, пойти, конечно, пойду. Что с концертом делать? Прямо и посоветоваться не с кем… Подготовим?</p><p></p><p>— Ну, если хорошо взяться… К Новому году можно было бы. Есть же и самодеятельность в школе, оттуда какие-то лучшие номера включить…</p><p></p><p>— Там малышей больше. Их хлебом не корми — дай только стихотворение со сцены прочитать. А нужны-то комсомольцы.</p><p></p><p>— По-моему, это не имеет значения.</p><p></p><p>— А вот ты лично выступишь? Споешь?</p><p></p><p>— Таня, если вопрос так стоит, то чего же, я попробую. Порепетирую и… Ладно, я согласен.</p><p></p><p>— Это другое дело. Ответ ясный. Спасибо! Еще: ты не пойдешь со мной к Геннадию Андреевичу?</p><p></p><p>— Я?</p><p></p><p>— Дорогу ты знаешь. Твой отец работает на заводе. Ты — ученик подшефной школы. Почему не пойти? Честное слово, одной как-то неудобно. Ишь, единственный полномочный представитель! Все сама!</p><p></p><p>— Хорошо, пойдем, — снова согласился Костя. — Я знаю, где заводоуправление. Это и через проходную не надо.</p><p></p><p>— Еще щепетильный вопрос. Надо ли об этом говорить нашему директору? Он, по-моему, не очень за. Во всяком случае, в первый раз, когда приходила к нему по вызову, он отговаривал.</p><p></p><p>— Сходить все-таки надо, — подумав, сказал Костя. — А то неудобно может получиться.</p><p></p><p>— Знаешь, — с одобрением сказала Таня, — ты логично и просто мыслишь. Из тебя, вероятно, хороший руководитель может получиться.</p><p></p><p>— Вот правильно: руками водить! Ты меня захвалишь — из-за носа дороги не увижу!..</p><p></p><p>К Юрию Юрьевичу комсорг 9-А ходила на большой перемене.</p><p></p><p>Костя Таню поджидал возле дверей шестого класса. Минут десять он слушал, как мальчишки с увлечением строили планы на первые короткие осенние каникулы, которые начинались с завтрашнего дня. «Может быть, мне в театр пригласить Таню? — подумал Костя. — С этими всякими событиями уже и не помню, когда был в театре…»</p><p></p><p>Наконец Таня вышла из кабинета.</p><p></p><p>— Заждался? — спросила она.</p><p></p><p>— Четыре минуты до звонка.</p><p></p><p>— Зато столько вопросов решили! С клубом фотолюбителей обещает твердо помочь. На днях даже собирается вызвать Петра Семеновича для переговоров. А вдруг Петр Семенович не согласится?</p><p></p><p>— Должен, — сказал Костя. — Видела, как с Курочкиным разговаривал! Если бы не ужин, еще бы час сидели…</p><p></p><p>— Снова про эстрадный оркестр напомнила. Сказал, чтобы в разговоре с Геннадием Андреевичем об этом даже не заикалась. Будто уже все готово, только одна какая-то еще подпись нужна. К Новому году, говорит, и трубы, и барабаны будут. В основном рекомендует говорить о концерте самодеятельности. Сейчас еще побегаю, выясню… Когда встречаемся завтра?</p><p></p><p>— Лучше пораньше. Завтра каникулы. Можно погулять до пяти.</p><p></p><p>— Хорошо, в два часа. У того места.</p><p></p><p>— У телефона-автомата?</p><p></p><p>— Ну, как всегда. Это же твой наблюдательный пункт.</p><p></p><p>Где-то за городом, за темневшими (если посмотреть с Таниного двенадцатого этажа) лесами и еще за какими-то дальними далями, где Костя никогда еще не бывал, но обязательно побывает, где-то там, в северной или восточной стороне, уже крепко и надолго обосновалась зима. Первых своих разведчиков — холодные ветры, стаи снежинок — она посылала и сюда, в Танин и Костин город.</p><p></p><p>Пусть ветер, пусть летит в глаза снег. Разве плохо? Когда тебе только пятнадцать, когда все впереди, какое имеет значение — дождь ли, солнце ли, жара или мороз!</p><p></p><p>И они шли, куда несут ноги, говорили, шутили, улыбались, печалились. Да, вспоминалось не одно лишь хорошее, всякое ведь было.</p><p></p><p>Вот рассказала Таня об отчиме, как в день своего рождения назвала его «отцом». Две недели не говорила об этом. Что-то удерживало. А тут сказала. И о том даре, который преподнес ей Дмитрий Кириллович.</p><p></p><p>Действительно, интересно, и слушал Костя со вниманием. Но стало как-то не по себе. Не выдержал, осторожно спросил:</p><p></p><p>— Почему ты не сказала мне о дне рождения?</p><p></p><p>— Почему? А ты сам подумай. Вспомни.</p><p></p><p>Вспомнил. Не мог не вспомнить:</p><p></p><p>— Обещал, что сам узнаю, и не узнал?</p><p></p><p>— Молодец! Без наводящих вопросов обошлось. — Таня нашла в себе силы улыбнуться.</p><p></p><p>Костя покраснел. Не холодный ветер был причиной. В самом деле, как же это могло получиться?</p><p></p><p>— Тебе очень обидно?</p><p></p><p>— Было. Сейчас не очень. Я, кажется, немножко научилась прощать. Это ведь нелегко. Согласен?</p><p></p><p>— Я об этом как-то не думал.</p><p></p><p>— Так что считай: я все забыла.</p><p></p><p>— Тебе можно, — вздохнул Костя. — Мне вот нельзя.</p><p></p><p>— Ну, известная истина: на ошибках учатся.</p><p></p><p>— Да, — кивнул он. И добавил: — Надо только стараться быть хорошим учеником. Двоечник вряд ли научится… Таня, ты, пожалуйста, не сердись. Не знаю, как это получилось. Каждый день что-то случается…</p><p></p><p>— Костя, — с укором сказала Таня, — ну зачем ты унижаешься до объяснений! Сказал — я верю. Я, думаешь, не забываю? Все на свете! О концерте сейчас практически бабушка напомнила. Я тебе могу ужасную тайну открыть… Сказать?</p><p></p><p>— Что-то даже страшно, — улыбнулся Костя. — Может, не надо?</p><p></p><p>— Во мне, вот честное слово, — недостатков всяких, слабостей, пороков… ну… не знаю, вот как снежинок!</p><p></p><p>Костя снял с ее плеча малюсенькую снежинку.</p><p></p><p>— Какой симпатичный недостаток. Блестит. С лучиками… Ой, да уже и тает… Где же недостаток?</p><p></p><p>Таня смотрела на него и улыбалась:</p><p></p><p>— Может быть, тебе и какую-нибудь роль в пьесе сыграть? По-моему, хорошо получится.</p><p></p><p>— Таня, а я в театре больше года не был…</p><p></p><p>— Продолжай.</p><p></p><p>— Не сходим, а? В общем, я куплю билеты. Ты как?</p><p></p><p>— Я — за! Маму посмотрю. Говорят, неплохо играет… Костя, я что-то продрогла. Смотри, какое симпатичное кафе! Мое персональное — «Березка». Я угощаю, два рубля есть.</p><p></p><p>— Таня…</p><p></p><p>— Что, Таня? Ты в театр берешь билеты. А в своем кафе — я хозяйка! Бежим!</p><p></p><p>Правда: тепло, уютно, стволы декоративных березок к потолку тянутся.</p><p></p><p>— У нас раздеваются, молодые люди, — сказала тучная гардеробщица.</p><p></p><p>— Мы разденемся, — сказала Таня.</p><p></p><p>— Обождать придется. Все занято.</p><p></p><p>— Хорошо, мы постоим… — И вдруг Таня схватила Костю за руку. — Смотри, — встав на цыпочки, прошептала она, — Чинов. Видишь? С девушкой!</p><p></p><p>Как же Костя сразу не увидел? До столика, за которым сидели Олег и кудрявая девушка в коричневой кофте с блестками, — не больше трех метров. Олег сидел к ним почти спиной, и лица его не было видно. Но не узнать Олега невозможно. Тысячи раз видел его худощавую, чуть сутулую спину.</p><p></p><p>— Смотри какая! — комично улыбаясь, сказала Таня. — Фифа! Года на два старше… А коктейль пьет! Что губы, что соломинка. А глаза красивые.</p><p></p><p>Фифа вдруг со смехом выдернула соломинку из губ.</p><p></p><p>— Да ну тебя, глупый!</p><p></p><p>Что говорил Чинов, было не слышно. А девушка голоса почти не сдерживала:</p><p></p><p>— Ну сказала же, не пойду! Я смотрела этот фильм.</p><p></p><p>А он снова что-то настойчиво говорил ей.</p><p></p><p>— Ну нет и нет! Глупо! Наверно, и журнал уже кончился… Что? Как это не имеет значения? Зачем тогда в кино идти?</p><p></p><p>Он наклонился к ней ближе, что-то сказал, и девушка залилась смехом. Взмахнула рукой, и бокал ее с недопитым коктейлем опрокинулся.</p><p></p><p>И тут наконец они услышали голос Олега и увидели его испуганное лицо. Он вскочил, стал стряхивать со своих джинсов розоватую пену.</p><p></p><p>— Смотреть же надо! Черт знает!</p><p></p><p>Джинсы пострадали сильно. Он оттирал их бумажной салфеткой, тряс зачем-то ногой, и это было очень смешно.</p><p></p><p>— Ну что стоишь! — прикрикнул Олег. — Носовой платок, что ли, найди! Или… — Он обернулся к дверям, и Таня вдруг испугалась, что он увидит их.</p><p></p><p>— Идем, — потянула она Костю. — Идем отсюда.</p><p></p><p>Они выскочили из кафе, пробежали шагов двадцать, посмотрели друг на друга и залились хохотом.</p><p></p><p>Все еще смеясь, вспоминая подробности забавной сцены, они дошли до кинотеатра, куда так упорно приглашал свою кудрявую подругу Чинов. И Таня вдруг сникла, замолчала.</p><p></p><p>— Мне как-то сейчас не по себе стало, — сказала она. — Тебе не жалко его?</p><p></p><p>— Есть немного, — задумчиво кивнул Костя. — Не джинсов, конечно. Сам какой-то жалкий.</p><p></p><p>— Как ты считаешь, почему он перевелся в другую школу?</p><p></p><p>— Потому что струсил.</p><p></p><p>— Да. Самый легкий путь.</p><p></p><p>— По-моему, он всегда старался таким путем ходить.</p><p></p><p>— Костя, но мы-то рядом были.</p><p></p><p>— Ты напрасно так. Нельзя же отвечать за каждого.</p><p></p><p>— Нет, правда, мы же все были рядом. И видели.</p><p></p><p>— Ну, этого я тоже не понимаю! — Костя нахмурил брови. — У каждого человека есть голова. И каждый должен отвечать за свои поступки. Так можно любого жулика оправдать и всю вину взвалить на себя. Это же… ну, так нельзя, пойми.</p><p></p><p>— Конечно, ты прав, — закивала Таня. — Так мы где-нибудь выпьем коктейль? До визита к начальству еще полтора часа. Безобразие! В моем личном кафе какие-то типы идиотским образом переводят коктейль, обливают джинсы!..</p><p></p><p>— Пройдем дальше, — сказал Костя. — На Пирогова есть хорошее кафе.</p><p></p><p>— Точно! Держим путь на Пирогова!</p><p></p><p>Таня балагурила, но по глазам ее, по излишне веселому голосу Костя безошибочно чувствовал: думает об Олеге.</p><p></p><p>«Ну вот, — нисколько не осуждая ее, сказал про себя Костя, — накидала вопросов, теперь будем разбираться…»</p></blockquote><p></p>
[QUOTE="Маруся, post: 386623, member: 1"] — И… ни-ни, совсем? — Там, Филя, так: или совсем, или уходи, нечего и голову людям дурить… Ну, а у вас-то какие тут новости? — Стружку гоним, план гоним. Как всегда. — Ясно. А рекорд как? — с веселым любопытством спросил Петр Семенович. — Устоял рекорд? — А-а, — понял фрезеровщик. — Компании, понимаешь, подходящей не случилось… Но с тобой — глухо. Я понимаю. Тут Волков уже проводил разъяснительную работу. Персонально со мной. Так что не зову. И не проси, — засмеялся Филя. — Когда на работу? — Думал, после праздников, да вот мастер уговорил — завтра прямо и выхожу. — Ну давай, — включив станок, сказал Филя. — Впрягайся. Хотел Петр Семенович увидеть и слесаря Волкова. Доброе дело сделал человек. И дома у них побывал, интересовался, советом помогал. В профилакторий звонил. Не увидеть, не сказать теплого слова — свиньей надо быть. Но парторг «теплых слов» слушать не захотел, лишь улыбнулся: — Петр Семенович, не надо, не хвали — обычное дело. И не хвалить — ругать надо. Помнишь, парнишка-то шапку сорвал, Севка? Я как шеф-поручитель при нем был. Домой ходил. Да никудышный шеф оказался; в сентябре в колонию для несовершеннолетних Севку определили. Радиоприемник в машине снял. — Пацанва сейчас балованная, разве уследишь! Отец с матерью не уследят, — словно в оправдание парторга, сказал Гудин. — Всякие ребятишки. Вон у тебя сын какой. Слышал, — улыбнулся Волков, — дошел слух — ремонт там закатил. Да какой! Не всякий мужик сделает. — Не говори, — сокрушенно подтвердил Гудин. — Я вчера как вошел — поверишь, Леонид Иваныч, сперло все внутри. Сказать ничего не могу. — Петя, — уже совсем дружески спросил Волков, — а вообще, как настроение-то? — Что ж тут говорить, — вздохнул Петр Семенович, — делом надо отвечать. — Ты уж ответь, пожалуйста, — протягивая на прощание руку, с улыбкой сказал парторг. — Очень это, понимаешь, важно. Для всех нас. А для тебя — в первую очередь. — Правильно, Леонид Иваныч, дело это страшное. Вот дружок у меня, как говорится, по несчастью. В нашем доме. А в школе вместе когда-то учились… — Не дядя Гриша? — вспомнил Волков. — Он самый. По математике первый был. Поверишь, светлый парень. Из-за девчонки на двух хулиганов пошел, а один из них с ножом был. Вот какой парень… Теперь ничего не осталось. Ногу, бедняга, сломал, в больнице сейчас… Разбередил Петр Семенович рану, вспомнив в разговоре с парторгом школьного друга Гришу Белоцветова. Был когда-то Белоцветов, а теперь уже многие годы — «дядя Гриша». А то и добавят: «алкаш» или «запивошка». Решил, не заходя домой, навестить Григория. Кулек яблок купил. Банку виноградного соку. Надо навестить. Когда еще соберешься, завтра на работу. Вечером, наверно, не пускают. Дали ему халат, сказали, как пройти. Сестричка еще поинтересовалась: — А что у вас в банке там?.. А, сок, в магазинной упаковке. Ну, пожалуйста, идите. Недолго, пожалуйста. Подозрительные вопросы дежурной Петр Семенович истолковал правильно. Собственно, и не понять было нельзя. Он тяжело вздохнул: «Видно, и здесь попивает…» Но дело оказалось намного хуже, чем предполагал Петр Семенович. Вид Григория, давнишнего школьного друга, поразил его. Худой, лицо синюшное, под клочковатыми бровями — измученные, пустые глаза. Однако, увидев приятеля, Григорий приподнялся на локте, в кривом, усмешливом разрезе губ зажелтели прокуренные зубы. — Петь, ты? Ну свиделись! Вернулся, значит? — Как видишь. — А я вот маюсь, — Григорий показал на костыль у изголовья. — Первый друг мне теперь. Ну, рассказывай… Но слушать Григорий не мог. Оглянулся на соседнюю койку, где, отвернувшись к стене, лежал седоватый мужчина, подмигнул хитровато: — Не принес? И снова Петр Семенович понял. Только виду не показал. — Яблоки держи вот. Виноградный сок… — Сок, — скривился Григорий. — Ну хоть сто граммов есть? — Гриш, ты же в больнице, — не найдя лучшего довода, сказал Петр Семенович. — Значит, нету… Григорий поднял глаза в потолок. Смотрел долго, отрешенно, пока воспаленное, красноватое веко с блеклыми, редкими ресничками не заполнила слеза. — Помру скоро. Гудин вздрогнул: — Будет! Чего наговариваешь! — Помру, Петя… Нога — это… Можно бы жить. Скоро и гипс снимут… — Ну так… — Обожди, слушай… Я все знаю. Здесь у меня… — Григорий показал сбоку живота. — Цирроз. Слышал про такую хреновину? Печень… До Нового года не дотяну. Хоть до снегу бы… Помнишь, в десятом, снежки в девчонок бросали… Я Раисе в лицо попал. Не хотел же, нечаянно. Ведь не из-за этого, а? Как думаешь? Не любила, наверно, вот и кончилось у нас… Эх-х! — Григорий с ожесточением вытер рукавом мокрый глаз. — Еще-то придешь?.. Хоть по дружбе-то принеси маленькую. В карман положи. В карманах Танька не смотрит… Не принесешь, вижу… Завязать решил? — Попробую, — сказал Петр Семенович. — Сок открыть тебе? — Сегодня число какое?.. Второе? Третьего декабря мне — сорок четыре… Мало… Ты завязывай, если сможешь. Анька-то не ругает меня? Ты не обижай ее. Хорошая баба. Мне бы такая встретилась… С неизъяснимо тяжелым чувством покидал Гудин больницу. Не хотел, а само подумалось: до отметки в сорок четыре Григорию не дотянуть. Совсем плох. Да, цирроз есть цирроз. Распад печени. Начали показывать мультики, и Юлька, не доиграв партию, кинулась к телевизору. Таня собрала шашки в коробку, с загадочной полуулыбкой взглянула на Костю, чинившего ремешок от часов, и в несколько высокопарном стиле сказала: — Так все-таки остаюсь в неведении: мы можем рассчитывать на участие маэстро в концерте? — Тань, да какой я исполнитель! Испорчу все. — Но ты же поешь. — От этого пения мухи в форточку вылетают. — Не верю. Пойду наведу справки. Анна Ивановна чистила на газете селедку. Она подтвердила, что в детстве Костя пел хорошо, а сейчас совсем редко поет, и то, когда никого нет. — Но все-таки поет? — Да умеет. Слух у него хороший… Танечка, который уже на твоих?.. Ох, — с тревогой проговорила Анна Ивановна, — ушел на два часа, а вон и стемнеть успело… — Да вы не волнуйтесь. Это же завод. Столько не виделись! Разговоры, новостей всяких накопилось. За два часа разве успеешь… Все выяснила, — вернувшись в комнату, сказала Таня. — Действительно поешь. Правда, не Карузо, но для нас вполне сойдет. — Да расскажи толком, что за концерт, где? — А может быть, я заинтриговать хочу. Может быть, я важную задачу в уме решаю… Почему, правда, так долго нет Петра Семеновича? И Костя посмотрел на часы. — Да ну, — сердито сказал он. — Я даже предположить такого не могу! Ты о чем подумала? Об этом? — Я не подумала. Это ты, Костя, подумал. — Нет, и ты подумала. — Но я тоже в такое не верю. Совершенно, абсолютно и категорически… Не щелкни в эту минуту замок, они, наверно, долго бы еще вели этот странный диалог. Костя тотчас прошел в переднюю. И Таня — следом. Ей очень хотелось взглянуть на Петра Семеновича, возвратившегося с лечения. Специально и пришла для этого. Впрочем, была и другая причина, о которой Косте она еще не сказала. Ой, как хорошо, напрасно они боялись! Одет Петр Семенович парадно, в галстуке, белая рубашка. Лицо чистое, словно моложе стал. Только почему-то печальное. — Здравствуй, Танечка! — сказал Петр Семенович и не сильно, будто боясь причинить боль, пожал ее руку. — Спасибо за помощь! Слышал, что ты тут за главного инженера была… Поговорили, пошутили, а потом Петр Семенович сказал, что был в больнице. — Совсем плохие дела у Григория. — У дяди Гриши? — уточнил Костя. — Страшная болезнь у него, цирроз печени. — Сам виноват, — глухо сказал Костя. — Виноват-то виноват, да ведь я помню его… И Петр Семенович долго рассказывал, каким Гриша Белоцветов был в школе, каким верным был товарищем. Не рассказывать о нем Петр Семенович не мог. То, что лежало между тем давним, школьным Гришей Белоцветовым и нынешним «дядей Гришей», умирающим в больничной палате, было так страшно, так поразило Гудина, что пока ни о чем другом ни думать, ни говорить был не в состоянии. Где-то далеко и неясно давила тяжелым грузом мысль: а нет ли в том и его вины, лично его, Петра Гудина, бывшего Григорию долгие годы другом или, скорее, приятелем?.. Анна Ивановна уже решила накрывать ужин, когда пришел Петя Курочкин. Его неранний приход был, пожалуй, неожиданным, однако Таня не удивилась. Сегодня в школе Петя сказал ей, что отснял две пленки, а проявлять опасается, как бы снова не запороть. Тогда она посоветовала ему прийти к Гудину — ведь Петр Семенович уже вернулся, и у кого же еще консультироваться, как не у будущего руководителя школьного клуба фотолюбителей (Таня уже и название придумала — «кружок» не очень как-то звучит). — А что, клуб уже организован? — спросил Петя. — Пока вопрос окончательно не решен, — уклончиво ответила Таня. — Но я надеюсь. — А Петр Семенович знает? — Да нет еще, — с досадой ответила Таня. — Говорю же: не все пока решено. Только ты ничего не теряешь — приди, посоветуйся. А то, в самом деле, и эти пленки испортишь… Петя Курочкин поздоровался и, не теряя времени, начал с дела. Не сразу они разговорились. Пришлось Тане кое-что разъяснять: отрекомендовала Курочкина, сообщила о его высокой должности школьного «фотолетописца», сказала о новом аппарате. Петя тотчас достал из портфеля свой «Зенит», и через несколько минут у него с Петром Семеновичем начался вполне профессиональный разговор… Сидели они уже вдвоем, никто им не мешал. От ужина отказаться не удалось. Анна Ивановна просто обиделась бы. И Таня, и Петя столько труда тут вложили, пока ремонт делали, да чтобы теперь ушли, не поужинав, — она и слушать об этом не хотела. А после ужина Костя пошел проводить Таню. Она сама попросила его. И сказала, что хочет еще поговорить о школьных делах, кое-что решить… Петя сразу сел на трамвай, поехал проявлять пленки, и Таня с Костей остались вдвоем. Таня как-то естественно и просто взяла Костю под руку. Костя ничего не сказал, прошел несколько шагов и осторожно спросил: — Может быть, мне удобнее держать?.. — Попробуй. Получилось. Под гладкой тканью пальто Костя ощутил слабую теплоту ее локтя, и ему стало необыкновенно хорошо. — Четыре часа назад, — сказала Таня, — мне пришлось крупно поговорить в бабушкой. Очень крупно. — Поругались? — Стоило бы. Я ей сказала: твои партизанские методы совершенно не годятся, они вредны и антипедагогичны. — Да в чем дело-то? — забеспокоился Костя. — Дальше слушай. Я сказала: ты меня ставишь в смешное положение и вообще убиваешь всякую инициативу. — Ничего не понимаю. — Костя даже остановился. Впрочем, руку Тани не отпустил. — Представляешь, четыре часа назад сообщила потрясающую новость: оказывается, директор завода Геннадий Андреевич послезавтра приглашает меня к пяти часам. Это тот завод, где и Петр Семенович работает. — Тебя приглашает? Лично? — В этом-то и дело. И тут, видишь ли, она постаралась, выскочила! На каком-то активе встретила его и сказала, что мы, то есть комсомольцы подшефной школы, собираемся выступить у них с концертом… Ну, смотри, что вытворяет! Я только посоветовалась с ней, а она… Не бабушка, а просто атомный двигатель! И во всем она так. С директором школы тоже «случайно» встретилась! — Очень хорошая у тебя бабушка, — улыбнулся Костя. — Прекрасная! Замечательная! А что теперь делать? — Что, идти или не идти к директору? — Нет, пойти, конечно, пойду. Что с концертом делать? Прямо и посоветоваться не с кем… Подготовим? — Ну, если хорошо взяться… К Новому году можно было бы. Есть же и самодеятельность в школе, оттуда какие-то лучшие номера включить… — Там малышей больше. Их хлебом не корми — дай только стихотворение со сцены прочитать. А нужны-то комсомольцы. — По-моему, это не имеет значения. — А вот ты лично выступишь? Споешь? — Таня, если вопрос так стоит, то чего же, я попробую. Порепетирую и… Ладно, я согласен. — Это другое дело. Ответ ясный. Спасибо! Еще: ты не пойдешь со мной к Геннадию Андреевичу? — Я? — Дорогу ты знаешь. Твой отец работает на заводе. Ты — ученик подшефной школы. Почему не пойти? Честное слово, одной как-то неудобно. Ишь, единственный полномочный представитель! Все сама! — Хорошо, пойдем, — снова согласился Костя. — Я знаю, где заводоуправление. Это и через проходную не надо. — Еще щепетильный вопрос. Надо ли об этом говорить нашему директору? Он, по-моему, не очень за. Во всяком случае, в первый раз, когда приходила к нему по вызову, он отговаривал. — Сходить все-таки надо, — подумав, сказал Костя. — А то неудобно может получиться. — Знаешь, — с одобрением сказала Таня, — ты логично и просто мыслишь. Из тебя, вероятно, хороший руководитель может получиться. — Вот правильно: руками водить! Ты меня захвалишь — из-за носа дороги не увижу!.. К Юрию Юрьевичу комсорг 9-А ходила на большой перемене. Костя Таню поджидал возле дверей шестого класса. Минут десять он слушал, как мальчишки с увлечением строили планы на первые короткие осенние каникулы, которые начинались с завтрашнего дня. «Может быть, мне в театр пригласить Таню? — подумал Костя. — С этими всякими событиями уже и не помню, когда был в театре…» Наконец Таня вышла из кабинета. — Заждался? — спросила она. — Четыре минуты до звонка. — Зато столько вопросов решили! С клубом фотолюбителей обещает твердо помочь. На днях даже собирается вызвать Петра Семеновича для переговоров. А вдруг Петр Семенович не согласится? — Должен, — сказал Костя. — Видела, как с Курочкиным разговаривал! Если бы не ужин, еще бы час сидели… — Снова про эстрадный оркестр напомнила. Сказал, чтобы в разговоре с Геннадием Андреевичем об этом даже не заикалась. Будто уже все готово, только одна какая-то еще подпись нужна. К Новому году, говорит, и трубы, и барабаны будут. В основном рекомендует говорить о концерте самодеятельности. Сейчас еще побегаю, выясню… Когда встречаемся завтра? — Лучше пораньше. Завтра каникулы. Можно погулять до пяти. — Хорошо, в два часа. У того места. — У телефона-автомата? — Ну, как всегда. Это же твой наблюдательный пункт. Где-то за городом, за темневшими (если посмотреть с Таниного двенадцатого этажа) лесами и еще за какими-то дальними далями, где Костя никогда еще не бывал, но обязательно побывает, где-то там, в северной или восточной стороне, уже крепко и надолго обосновалась зима. Первых своих разведчиков — холодные ветры, стаи снежинок — она посылала и сюда, в Танин и Костин город. Пусть ветер, пусть летит в глаза снег. Разве плохо? Когда тебе только пятнадцать, когда все впереди, какое имеет значение — дождь ли, солнце ли, жара или мороз! И они шли, куда несут ноги, говорили, шутили, улыбались, печалились. Да, вспоминалось не одно лишь хорошее, всякое ведь было. Вот рассказала Таня об отчиме, как в день своего рождения назвала его «отцом». Две недели не говорила об этом. Что-то удерживало. А тут сказала. И о том даре, который преподнес ей Дмитрий Кириллович. Действительно, интересно, и слушал Костя со вниманием. Но стало как-то не по себе. Не выдержал, осторожно спросил: — Почему ты не сказала мне о дне рождения? — Почему? А ты сам подумай. Вспомни. Вспомнил. Не мог не вспомнить: — Обещал, что сам узнаю, и не узнал? — Молодец! Без наводящих вопросов обошлось. — Таня нашла в себе силы улыбнуться. Костя покраснел. Не холодный ветер был причиной. В самом деле, как же это могло получиться? — Тебе очень обидно? — Было. Сейчас не очень. Я, кажется, немножко научилась прощать. Это ведь нелегко. Согласен? — Я об этом как-то не думал. — Так что считай: я все забыла. — Тебе можно, — вздохнул Костя. — Мне вот нельзя. — Ну, известная истина: на ошибках учатся. — Да, — кивнул он. И добавил: — Надо только стараться быть хорошим учеником. Двоечник вряд ли научится… Таня, ты, пожалуйста, не сердись. Не знаю, как это получилось. Каждый день что-то случается… — Костя, — с укором сказала Таня, — ну зачем ты унижаешься до объяснений! Сказал — я верю. Я, думаешь, не забываю? Все на свете! О концерте сейчас практически бабушка напомнила. Я тебе могу ужасную тайну открыть… Сказать? — Что-то даже страшно, — улыбнулся Костя. — Может, не надо? — Во мне, вот честное слово, — недостатков всяких, слабостей, пороков… ну… не знаю, вот как снежинок! Костя снял с ее плеча малюсенькую снежинку. — Какой симпатичный недостаток. Блестит. С лучиками… Ой, да уже и тает… Где же недостаток? Таня смотрела на него и улыбалась: — Может быть, тебе и какую-нибудь роль в пьесе сыграть? По-моему, хорошо получится. — Таня, а я в театре больше года не был… — Продолжай. — Не сходим, а? В общем, я куплю билеты. Ты как? — Я — за! Маму посмотрю. Говорят, неплохо играет… Костя, я что-то продрогла. Смотри, какое симпатичное кафе! Мое персональное — «Березка». Я угощаю, два рубля есть. — Таня… — Что, Таня? Ты в театр берешь билеты. А в своем кафе — я хозяйка! Бежим! Правда: тепло, уютно, стволы декоративных березок к потолку тянутся. — У нас раздеваются, молодые люди, — сказала тучная гардеробщица. — Мы разденемся, — сказала Таня. — Обождать придется. Все занято. — Хорошо, мы постоим… — И вдруг Таня схватила Костю за руку. — Смотри, — встав на цыпочки, прошептала она, — Чинов. Видишь? С девушкой! Как же Костя сразу не увидел? До столика, за которым сидели Олег и кудрявая девушка в коричневой кофте с блестками, — не больше трех метров. Олег сидел к ним почти спиной, и лица его не было видно. Но не узнать Олега невозможно. Тысячи раз видел его худощавую, чуть сутулую спину. — Смотри какая! — комично улыбаясь, сказала Таня. — Фифа! Года на два старше… А коктейль пьет! Что губы, что соломинка. А глаза красивые. Фифа вдруг со смехом выдернула соломинку из губ. — Да ну тебя, глупый! Что говорил Чинов, было не слышно. А девушка голоса почти не сдерживала: — Ну сказала же, не пойду! Я смотрела этот фильм. А он снова что-то настойчиво говорил ей. — Ну нет и нет! Глупо! Наверно, и журнал уже кончился… Что? Как это не имеет значения? Зачем тогда в кино идти? Он наклонился к ней ближе, что-то сказал, и девушка залилась смехом. Взмахнула рукой, и бокал ее с недопитым коктейлем опрокинулся. И тут наконец они услышали голос Олега и увидели его испуганное лицо. Он вскочил, стал стряхивать со своих джинсов розоватую пену. — Смотреть же надо! Черт знает! Джинсы пострадали сильно. Он оттирал их бумажной салфеткой, тряс зачем-то ногой, и это было очень смешно. — Ну что стоишь! — прикрикнул Олег. — Носовой платок, что ли, найди! Или… — Он обернулся к дверям, и Таня вдруг испугалась, что он увидит их. — Идем, — потянула она Костю. — Идем отсюда. Они выскочили из кафе, пробежали шагов двадцать, посмотрели друг на друга и залились хохотом. Все еще смеясь, вспоминая подробности забавной сцены, они дошли до кинотеатра, куда так упорно приглашал свою кудрявую подругу Чинов. И Таня вдруг сникла, замолчала. — Мне как-то сейчас не по себе стало, — сказала она. — Тебе не жалко его? — Есть немного, — задумчиво кивнул Костя. — Не джинсов, конечно. Сам какой-то жалкий. — Как ты считаешь, почему он перевелся в другую школу? — Потому что струсил. — Да. Самый легкий путь. — По-моему, он всегда старался таким путем ходить. — Костя, но мы-то рядом были. — Ты напрасно так. Нельзя же отвечать за каждого. — Нет, правда, мы же все были рядом. И видели. — Ну, этого я тоже не понимаю! — Костя нахмурил брови. — У каждого человека есть голова. И каждый должен отвечать за свои поступки. Так можно любого жулика оправдать и всю вину взвалить на себя. Это же… ну, так нельзя, пойми. — Конечно, ты прав, — закивала Таня. — Так мы где-нибудь выпьем коктейль? До визита к начальству еще полтора часа. Безобразие! В моем личном кафе какие-то типы идиотским образом переводят коктейль, обливают джинсы!.. — Пройдем дальше, — сказал Костя. — На Пирогова есть хорошее кафе. — Точно! Держим путь на Пирогова! Таня балагурила, но по глазам ее, по излишне веселому голосу Костя безошибочно чувствовал: думает об Олеге. «Ну вот, — нисколько не осуждая ее, сказал про себя Костя, — накидала вопросов, теперь будем разбираться…» [/QUOTE]
Вставить цитаты…
Проверка
Ответить
Главная
Форумы
Раздел досуга с баней
Библиотека
Добряков "Когда тебе пятнадцать"
