JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 386615" data-attributes="member: 1">А Костя за это время едва-едва успел рассказать еще об одном очень важном и серьезном разговоре — с отцом.Как и советовал Волков, говорил с отцом открыто, по всей правде, что дальше так жить нельзя. Невозможно. Или отец одумается наконец, в корне изменит свою жизнь, или он, Костя, будет поступать по-своему — выберет ПТУ, где можно поскорее получить профессию, станет зарабатывать деньги, помогать матери и сестре, а сам будет жить отдельно, в общежитии. Еще лучше, если отец уйдет и оставит им квартиру.— Ты в самом деле собираешься в ПТУ? — спросила Таня.— Почему бы и нет? Профессий каких угодно навалом. Любую выбирай. Дальше захочешь учиться — никто не запретит.— А как на это Петр Семенович?— Он так сказал. Мне, говорит, обидно это слышать, да вижу, что винить некого. Сам свою жизнь делал. Тогда я стал опять о лечении говорить, чтобы не раздумывал и не сомневался, что все будет хорошо. И что Леонид Иванович так же советует. Отца, знаешь, прямо поразило, что я сам пошел к парторгу… То есть, не только сам… — Костя виновато взглянул на Таню. — Без тебя, ясно, не пошел бы. Дурак, конечно, — Костя постучал себя по лбу, — пень еловый, но это уж точно — не пошел бы.— Ну, а дальше?— Мама тоже говорила ему, плакала, но отец почему-то больше меня слушал. Может быть, в первый раз по-настоящему понял, что я уже в.зрослый. Но чего-то определенного так и не сказал. Голову опустил, сидел, сидел, а потом в другую комнату ушел. Лег. А я часов до двух не спал. И думал обо всем, и прислушивался — не говорят ли они с мамой. Не было слышно. Наверно, уснул.— Нет, — вслух подумала Таня, — мне кажется, он тоже не спал. Как тут спать?— Не знаю… А утром, совсем рано было, слышу вдруг — будит меня. В майке, в трусах. Сел на диван ко мне и говорит: «Прости меня, сын. Много беды принес вам. Решил я, что буду лечиться. А школу не бросай. Я против училища ничего не имею, но очень обидно мне будет — как вроде бы из-за меня бросил школу».— Ой, как здорово! — воскликнула Таня. Она так обрадовалась, что едва не обняла Костю. — Это же прекрасно! Теперь вся жизнь у вас пойдет по-другому!— Хорошо бы, — вздохнул Костя. — Видно, и правда, обдумал все ночью и решил лечиться. Обещания-то он сколько раз уж давал, даже клялся, а как до дела… Воли не хватало. А сейчас и сам понял: без лечения из беды ему не вырваться.— Я уверена, уверена: все будет хорошо! — убежденно подтвердила Таня. — Петр Семенович интересный человек. Творческий. Ты мне покажешь его фотографии?— Он и картины рисовал. Лес, река… В общем, природу больше.— И картины покажешь, ладно? Ой, звонок! Идем, не опоздать бы!Через две ступеньки, чуть не бегом, они поднимались по лестнице на третий этаж, и Таня на ходу все повторяла:— Я так довольна! Костя, слышишь? А ты не хотел идти, чего-то боялся…— Говорю же: пень еловый…— Это моей бабушке спасибо, десять раз сказала: лечиться, лечиться ему надо… Костя, помнишь, сейчас — геометрия. Ты задачку решил?— Да какая задачка! И не брался.— Жалко, времени нет — объяснила бы…У Олега были совсем другие планы. Знакомый паренек Эдик из параллельного 8-Б сказал, что вчера в скверике у вокзала всего за «пятачок» отхватил такие носочки, что «упадешь — не встанешь!». Ребята-фарцовщики продают, говорят: носки из самой Голландии. Они уже несколько дней там крутятся. Если сегодня пойти — наверняка увидишь. Двое. В кожаных кепках.Оглянувшись (стояли в коридоре на перемене), Эдик чуть вытянул из кармана и саму покупку — что-то желтое, яркого апельсинового цвета, по бокам — коричневая стрелка. Олег хорошо не рассмотрел.— Денег больше не было. Еще бы взял. Последний крик.Пятерка в кошельке у Олега лежала. Был и рубль сверх того, и он решил, что, наверное, и ему стоит обзавестись модными носками.Однако из-за Пети Курочкина план этот нарушился. В последние дни Курочкин вообще стал с особенным любопытством присматриваться к Любе Сорокиной и Олегу. Слова друга о том, что Сорокина в него, Олега, «втрескалась», Петя принял с недоверием, решив, что тот сильно прихвастнул. Да как-то и не похоже, что Сорокина так уж пылает к нему чувствами… Хотя кто ж их знает. Может, и так: для виду маскируется. Ведь действительно, их, девчонок, так просто не раскусишь. Ребус! А чем Олег не завидный парень! И не дурак. Совсем не дурак. Танцует классно. Что же еще Любе надо?.. Или Таню взять. Вон какая девчонка! А дружит с Костей Гудиным. Почему? Никто не знает. Да и сама, наверно, не знает. Целый вечер ей толковали про отца-пьяницу — она будто и не слышала.Где тут логика? Нету.У Сорокиной — свои причуды. Показывает одно, а на самом деле… Вот и губы подкрашивает, глаза подводит. Или на вечеринке тогда — будто герцогиня вырядилась! Может, как раз для Олега и вырядилась? Но почему на собрании вдруг кошкой бросилась на него? Точно, ребус. Хуже, чем та задачка по геометрии, которую одна Березкина, кажется, и решила…Олег Чинов видел и чувствовал особый интерес Курочкина к нему и его отношениям с Сорокиной. Впрочем, и сам Петя не скрывал этого. Не раз хитровато подмигивал или придумывал очередную поэтическую строку:— Походкой легкой, не спеша мимо Чинова прошла.— Не бойся, не пройдет! — отвечал Олег.Как-то, спускаясь после уроков к выходу, Олег на повороте лестницы, будто теснимый народом, близко подступил к Любе и слегка обнял ее за талию.И надо же было Пете Курочкину, шедшему сзади, увидеть в ту секунду глаза Любы! В подобной ситуации девчонка по-всякому может поступить: улыбнуться, покачать головой, погрозить пальцем, снять непрошеную руку или, наоборот, сделать вид, будто ничего и не заметила. А красивые, зеленоватые, с длинными ресницами глаза Любы метнули огонь. Пете показалось: в них было даже презрение. Мало того, Люба резко и громко сказала: «Пожалуйста, без рук!»Олег тотчас отнял руку, покраснел, и Пете стало жалко его. И одновременно стыдно за Олега. И еще подумал: «Ну, брат, и хвастун ты!» Но Курочкин по натуре был человеком благородным и ничего не сказал бы Олегу, да тот, уже на улице, кривя губы, сам заговорил об этом:— Видал, цацу строит! Недотрога! Сама влюбилась, звонками замучила, а на людях показывает: глядите, я очень скромная, я не позволю!Негодование Чинова было искренним, горячим. Петя просто не знал, что и подумать.— Ну нет, — сказал Олег, глядя на удалявшуюся Сорокину. — Надо с ней поговорить, что это позволяет себе!.. Петя, пока, до завтра! Пойду догоню ее. Внушение, внушение надо сделать!Оставив совершенно сбитого с толку приятеля, Чинов действительно через две минуты уже поровнялся с Сорокиной, шагавшей, по выражению его поэтического друга, «походкой легкой, не спеша».Однако само «внушение» выглядело далеко не так, как рисовал его Чинов Курочкину.— Люба, ты чего-то все сердишься на меня. Может быть, уже перестанешь? Мир-дружба, а?— С тобой? Мир? Дружба? — казалось, очень удивилась Люба. — Это с какой же радости?— Все к миру стремятся.— Смотря какой ценой.— Моя цена — уважение, дружба, верность…— Верность! Ха-ха! Как заговорил! Ты, Чинов, двурушник! Я тебя расшифровала. Понятие совести и чести для тебя пустой звук!— А ты, как наша святая Катенька Мелкова, заговорила, — покривил губы Олег. — «Где наша комсомольская совесть!»— Ты Катю Мелкову не трогай!— А ты не сотрясай воздух лозунгами. Честь! Вспомни, что на своей вечеринке про сочинения сестры рассказывала?— Про сочинения двоюродной сестры?.. — Люба прищурилась и небрежно взмахнула портфелем. — А может быть, я все это придумала! Ты ведь не знаешь. Для того придумала, чтобы из глупой солидарности поддержать твои пошлые высказывания о принципах жизни. Да, взяла и придумала.— А то сочинение сама написала?— За которое пятерку получила? Конечно, запросто!— Сомневаюсь. Что-то слишком сложно для тебя, — в раздумье заметил Олег.— Ах, конечно, способностей не хватит! Только ты у нас мудрый! Человек тонкой игры ума!— Не будем, Люба, ссориться. — Олег помолчал. — Ты сегодня почему-то не своей дорогой идешь.— Мне лучше знать, какой дорогой идти!— Уж не на свидание ли?— Удивительно! Как ты догадался?— На свидание? Серьезно?.. То-то, смотрю, ты — вся новая.Люба довольно усмехнулась и быстро зашагала перед замершим строем машин. На другой стороне улицы она сказала:— Всего хорошего! Мне — в парикмахерскую.— А на свидание?— Потом. Сначала сделаю укладку, маникюр.— Очередная фантазия?— Думай, как хочешь!— Я тебя подожду.— Не советую. Слишком проголодаешься.— Ладно, — сказал Олег, — тогда до свидания, самая модная девушка нашего города.— Чао! — кивнула «модная девушка» и скрылась в дверях парикмахерской.Чинов вздохнул и с беспокойством огляделся по сторонам — не видно ли где Курочкина? «Так и следит теперь за мной, — подумал Олег. — Ну, а эта упрямица наловчилась! Не говорит, а режет. И, наверно, знает, что хорошенькая, когда вот так держится, будто звезда экрана. И фигурка у нее стала… Еще в прошлом году, в седьмом, ничего такого вроде не представляла, а сейчас прямо к классическим формам кинодив приближается!.. Ну, а что на свидание идет — это натуральный треп… Впрочем, надо подождать. Такой, и правда, ничего не стоит найти себе парня…»Олег прошел вдоль витрины с выставленными гипсовыми головками глазастых, изысканно причесанных красоток и встал за газетным киоском. Прождал минут двадцать. Неужели не обманула, удивился он: прическу делает? Это тогда в самом деле надолго. И верно: проголодаешься. Уже сейчас в животе бурчит. Олег махнул рукой и, миновав два дома, зашел в кондитерский магазин — выпить чашечку кофе с кексом.Но кофе Олег пить не стал. В левой половине магазина гудела очередь — на прилавке пестрыми стопками высились голубые коробки, обвязанные шелковыми лентами. На их лакированных крышках нарисованные конфеты выглядели так соблазнительно, что Олег достал кошелек, а из него заветную пятерку. Ладно, и без модных желтых носков со стрелкой проживет. Или завтра сходит к вокзалу. Конечно, в первую же секунду отец пятерку не выложит. Но когда походит, посидит у телевизора, тогда уж и вытащит бумажник. Он же современный человек, сечет: раз мода, последний крик… А сын-то единственный…Как ни быстро двигалась очередь, а золоченая секундная стрелка на часах Олега уже сделала немало кругов по циферблату. Стрелка бежала, и мысли не отставали. Среди многих была, и такая: по какой все же причине вдруг переменилась Сорокина? Может быть, влияние Тани Березкиной? Что-то стали часто вместе ходить, разговаривать, Таня, Таня!.. Тоже штучка! Сердится. И Гудин еще, теленок, губошлеп, пристал к ней, по пятам ходит. Ничего, этого теленка ее мама быстро отвадит… Эх, надо бы две коробки.«Хватит, хватит, — оборвал себя Олег и усмехнулся: — Что-то я в двух соснах запутался. Та нравится и эта…»На подготовку бумаг и другие формальности, связанные с направлением отца в лечебно-трудовой профилакторий, времени ушло не так уж много, и наступил день, когда отец, молчаливый, осунувшийся, пожал Косте руку, похлопал по плечу и, отвернув лицо, сказал:— За хозяина в доме остаешься. Обо мне… если можешь, плохого не вспоминай. Жил, как получалось. Теперь попробую наново, — он еще хотел что-то добавить, но лишь махнул старой, вытертой кепкой, обнял в передней жену и, торопливо сказав, чтоб не провожали, захлопнул за собой дверь.Анна Ивановна, присев в кухне у стола, снова принялась вытирать слезы.— Ну, что ты… — Костя положил руку на плечо матери. — Не надо. Радоваться должна.— Полгода, сказали, там быть, не меньше, — всхлипнула мать. — И так, может, все-таки бросил бы наконец, одумался. Жалко. На лицо серый совсем сделался. Не заболел бы.И Косте было жалко. Только зачем говорить об этом? Выходит, что он, родной сын, заставил отца лечиться, оторвал от дома.— Ты бы о себе подумала, — хмуро сказал Костя. — Разве не жаловалась, что в боку болит, температура. Обследоваться надо, иди к врачу. А Юльку не жалко? Чуть не заикается. И что он сейчас сказал, слышала? «Попробую наново».— Понимаю, все понимаю, — тяжело вздохнула Анна Ивановна. — Да от людей стыдно. Как в тюрьме там будет.— Дяди Гриши наслушалась! Просто режим такой: лечиться и работать. А что домой не пускают, так из больницы тоже не пускают. И правильно.Рассуждал сын логично. Возразить нечего. Да и что толку! Надо теперь по-новому привыкать жить. Анна Ивановна поднялась, взяла веник в углу. А Костя посмотрел на часы (в школу сегодня не пошел, лишь Юльку отвел в детский сад) — было без десяти одиннадцать. Как раз идет урок географии.Об отце, что тот уходит лечиться, Валентине Викторовне Костя сказать не решился. А Таня, наверно, скажет, объяснит. Конечно, объяснить надо. Как-никак классная руководительница. И все равно узнает. Уже не раз приходила сюда…«А ведь Таня может и сегодня прибежать, — подумал Костя. — Не вытерпит. Вот какой человек она, больше меня волнуется. Сказала вчера: а как, же иначе, люди обязательно должны друг другу руки протягивать».— Мам, — спросил Костя, — может, окна открыть? Всю зиму не открывали. Вон стекла как загрязнились.Спросил совсем не для того, чтобы мама разрешила, — просто привык спрашивать, для порядка.Долго, до самого обеда, провозился Костя, газет десятка полтора извел, зато все три окна — в кухне и в комнатах — сияли такой чистотой, прозрачностью, словно на синем небе светило не одно, а сразу несколько солнц.Закончив с окнами, Костя какое-то время ходил по комнатам, ставшим будто пустыми и незнакомыми после ухода отца. Посидел перед телевизором, но на этот раз недобрым словом отца не помянул. Однако бурое пятно на зеленой дорожке внимание его привлекло, даже не поленился сходить на кухню за пузырьком с бензином и, стоя на коленках, минут пять усердно оттирал его тряпочкой, смоченной в бензине. Въелось здорово. Может, самую-самую малость посветлело пятно. Сразу бы надо было, когда вино разлилось. Однако тогда, осенью, почему-то и не подумал об этом. До пятна ли! Отец чуть ли не каждый вечер куролесил… Теперь — другое дело…Костя в своем предположении не ошибся: в пятом часу пришла Таня. Да не одна — вместе с классной руководительницей.Валентина Викторовна сразу же уединилась с Анной Ивановной в дальней комнате, а в большой, проходной, сидели Костя и Таня.Конечно, Таня о Петре Семеновиче расспросила, с каким настроением он уходил, можно ли его будет навещать.Таня и чистые стекла заметила. И удивилась, что все окна Костя вымыл сам, да так чисто!— За хозяина остался, — грустно вздохнул тот, вспомнив слова отца.И у Тани были новости. Всего день не виделись, и уже новости!— Мама Кати Мелковой работает мастером в наборном цехе типографии. И вот Катя договорилась с ней, чтобы устроить экскурсию для всего нашего класса в типографию. Ну не молодец ли Катя! Оказывается, у них там не хватает очень много рабочих. Потому и агитируют, чтобы поступали в городское профессиональное училище, которое готовит наборщиков, печатников, ну разных специалистов.— Везде не хватает, — заметил Костя. — Это все еще — последствия войны. Двадцать миллионов погибло.— Да еще не родилось двадцать, — грустно добавила Таня. — Или даже больше. Ведь не в каждой семье по одному ребенку. Мне, например, обидно, что нет ни сестры, ни брата… Хотя кого винить? Так получилось. Как в войну. Не погиб бы отец…— Таня, он как… погиб? — осторожно спросил Костя.— В геологической экспедиции… Василий Петрович потом приезжал к нам и к бабушке. Все рассказывал.— А кто это — Василий Петрович?— Костя, ты слушай… Василий Петрович тоже геолог, вместе с папой были в поисковой партии. Ушли от главной базы километров на тридцать. И вдруг повалил ужасный снег, хотя весна уже стояла, и геологи вышли «в поле» — так у геологов называется летний поисковый период. Выше колен навалило снегу. Может, ничего бы страшного не случилось — отсиделись бы в снегу, но следом ударил мороз и будто льдом все покрыл. И папа с Василием Петровичем решили идти, потому что ноги в снегу уже не проваливались. Но зато было очень скользко и дул сильный ветер. Из-за ветра Василий Петрович и сломал ногу. Не удержался, его подхватило и понесло по склону, а там какая-то яма была. Провалился он, а встать уже не смог.Костя вспомнил разговор с Таней в парке, когда ходили на лыжах, и понял, отчего в тот раз она затеяла его.— И он потащил того геолога на себе? — спросил Костя.— Что оставалось, делать? Лыж-то у них не было.— А он большой, этот Василий Петрович? Тяжелый?— Нет, средний. Но все равно, ты представляешь — в мороз, ветер тащить на себе человека. Рюкзаки с образцами и снаряжением папа оставил. Только продукты взял и топорик. Больше десяти километров тащил, где на себе, где — на каких-то ветках, волоком. А это тундра, укрыться негде. Ночью костер жег. Утром снова потащил. Куртку на Василия Петровича надел, тот без движения совсем замерзал.— А их разве не искали? — зябко поежившись, словно и сам был в ту минуту в ледяной, безжизненной тундре, насквозь продутой свистящим ветром, спросил Костя.— Конечно, искали. Почти вечером, в половине шестого, заметили с вертолета. Сразу же повезли обоих в больницу. Василий Петрович жив остался, три месяца, пролежал, а папа не прожил и суток — очень сильно простудился, произошел отек легких, и спасти его было уже нельзя… Вот, — с трудом удержав слезы, проговорила Таня, — семь лет прошло, как нет папы… Теперь… Дмитрий Кириллович.Костя, взволнованный рассказом, с минуту молчал, глядя на длинную и голую, с пупырышками почек ветку тополя, что уныло перед самым стеклом покачивалась на ветру.— А этот… Дмитрий Кириллович давно у вас?— В третьем классе я была. Видишь, как давно… — Таня усмехнулась. — Я как-то маме говорю: не надо мне джинсов, лучше — сестренку… Да разве ей до ребенка! Театр, аплодисменты, новые роли, гастроли, на машине к морю ехать… Какая тут сестренка!.. А вот послушай! — вспомнила и оживилась Таня. — Сегодня директора встретила, Юр-Юра. Сам подошел ко мне: «Здравствуй, боевой комсорг! Никаких больше планов глобальных не вынашиваешь?» Вынашиваю, говорю. Хотим выступить с концертом самодеятельности перед заводскими шефами. И знаешь, одобрил. Только, говорит, уже в новом учебном году. Надо хорошо подготовиться.— Правда, сколько новостей! — удивился Костя.— Не все еще! Гляжу: ребята на перемене возле Олега Чинова толкутся. И что же оказалось: в каких-то немыслимых апельсиновых носках явился. Со стрелкой. Хвастается, что носки из Голландии. Как, по-твоему, желтые — хорошо?Костя лишь плечи поднял: понятия не имел — хорошо это или, наоборот, плохо.— А картины Петра Семеновича покажешь? — спросила Таня.— Не сегодня, может?.. В бумаге они, перевязаны. И настроения что-то нет. Честное слово, лег бы и дня два проспал.— Это от нервов, — с пониманием кивнула Таня. — Бабушка всегда так говорит… Тогда и завтра в школу не ходи. Лежи.— Что ты! Это я так. Ерунда. В школу обязательно.— Тогда вот домашнее задание на завтра. Немного задали. Полтора часа посидишь…— Еще за Юлькой надо сходить. — Костя озабоченно посмотрел на часы.— А Юле — это. — И Таня из сумки, висевшей в передней, вытащила пакет. — Пряники. А свежие! Сама две штуки съела. Попробуешь?— О! — Костя заглянул в пакет. — Это все Юльке? Не жирно ли! — И достал коричневый крутобокий, облитый сахарной глазурью пряник.Дома, неожиданно для Тани, произошла очень неприятная сцена. И унизительная. Для мамы в первую очередь. Это с Таниной точки зрения. Сама же Ольга Борисовна нисколько не сомневалась, что поступает правильно, что она была бы просто никудышная, равнодушная мать, если бы со всей определенностью не показала своего отношения к этой странной, нежелательной и вообще ни на что не похожей дружбе дочери.Таня давно не видела маму такой взволнованной и негодующей, произносящей страстный монолог (была минута, когда Таня даже подумала: не текст ли это из какой-то роли?).Да, Таня уже не сомневалась, что ее дружба с Костей Гудиным вряд ли понравится, маме. Потому о Косте ничего и не говорила дома (и бабушка, кстати, советовала пока не рассказывать). Но того, что мама воспримет это с таким негодованием, что могут прозвучать слова: «Нет, доченька, не воображай себя взрослой! В своих поступках ты не вольна. Я не позволю!» — такого от мамы Таня не ожидала.Уже несколько раз Таня могла бы взорваться и на каждый мамин «тезис» нашла бы что возразить, но постепенно, пока низвергался водопад слов, ею овладевало какое-то безразличие, и она лишь тупо ждала, когда все же «театр» кончится и занавес опустится.— Все? — почти безразличным голосом сказала наконец Таня.— Тебе что-то еще неясно? — словно помня о публике в зале, удивилась Ольга Борисовна.— Я не записывала. Наверно, пунктов сто обвинений… Даже не подозревала, что так ужасно. Я скажу просто, мама. Ни тебя, ни Дмитрия Кирилловича компрометировать я не собиралась. Тем более унижать. Ты, кажется, еще сказала «позорить». Это все неправда. Затем, ничего дурного и ужасного в своей дружбе с Костей Гудиным я не вижу. И запретить ты не можешь. Я не воображаю, что совсем взрослая, но все же думаю, что имею право поступать, как считаю нужным.— И какой же вывод отсюда? — холодно спросила Ольга Борисовна.— Я ведь сказала. Дружбы с Костей порывать не стану. И пожалуйста, успокойся: отец его уже пошел лечиться. Сам пошел.— Куда? В психбольницу! Ты слышишь — слово-то какое!— В лечебно-трудовой профилакторий.— Сути это не меняет. Таня, дочь… Нет, я не могу поверить. Взвесь, подумай еще раз. Обо мне подумай, об отце, он тебя очень уважает. Подумай о нас. Совершая такой ответственный шаг…Новый монолог грозил затянуться надолго.— Мама, — чужим голосом перебила Таня, — если для тебя все это так непереносимо, то… может быть, мне на время перейти к бабушке?— Да ты что говоришь! — ужаснулась Ольга Борисовна. — Мало того, что вот-вот всякие нежелательные пересуды могут начаться, так еще скажут — дочь от родной матери ушла! Таня, ты слышишь, я не разрешаю!— Ну хорошо, хорошо… Тогда хоть скажи, от кого ты узнала, что я… дружу с Костей?— От кого?.. — запнувшись, переспросила Ольга Борисовна. — Да об этом, наверное, вся школа говорит. Сын пьяницы…— Мама, довольно! — Таня и рукой по столу прихлопнула. — К твоему сведению, Костя прекрасный парень. Порядочный.— Нашла себе порядочного! Какие действительно прекрасные ребята есть…Таня так и ожидала: мама про Олега скажет… Однако нет, не сказала.И вечером, когда пришел из своей мастерской муж, Ольга Борисовна вновь пробовала затеять разговор об «ужасной», по ее мнению, Таниной дружбе. Но Дмитрий Кириллович слушал с отчужденным видом. Он без аппетита поковырялся в тарелке и вздохнул:— О, человеки! Здесь страсти-мордасти, у художников то же самое. Чувствую: завтра на правлении свалка будет страшенная. Картину Никифорова рекомендовать на выставку! Черт знает что! Бездарная компиляция!..В школу Таня отправилась в скверном настроении, даже голова немного болела. Настроения ее не смог улучшить и Костя, поджидавший Таню возле телефонной будки. Костя рассказал, что вечером к ним приходил Волков. Посидел, посмотрел квартиру и все внушал матери — из практики, мол, знает: это очень хорошо, что Петр Семенович сам согласился начать лечение. Значит, и результат будет хороший. Только бы от прежних дружков-собутыльников как-то по возможности оградить его. И спросил, есть ли у них во дворе или в доме такие. Как же не быть, сказала мама, от одного дяди Гриши на край света сбежишь. На край света не надо, сказал Волков, а подумать о том, чтобы сменить квартиру, может быть, и стоит..— Что ж, — сказала Таня, — надо попробовать. Вывесить объявление. Доски такие специальные имеются.— Не знаю, — грустно сказал Костя. — Я вообще привык здесь. С самого рождения живу. Школа рядом. И отцу на завод близко… Но, может, и надо. Вышел сейчас из подъезда, а дядя Гриша навстречу. День еще не начался — уже пьяный, качается. Мне кулаком погрозил: «Засадили отца в тюрьму! Ничего, выйдет — еще больше пить будет!» Я разозлился и говорю ему: «Лучше шапку верни!»— Это которую Петр Семенович поносить ему дал? — спросила Таня.— Ту самую, — сердито кивнул Костя. — А он зубы желтые скалит. «Тю-тю, говорит, шапка. Вместе с твоим отцом на нее похмелились».— Ужас, — сказала Таня. Таких просто изолировать надо.— Таких-то надо, — согласился Костя. — Их ничего не исправит. А если еще пацан, в школу ходит — тут как? Волков вчера не только у нас был. Сказал, что заодно и домой к Севке заходил… Помнишь, я рассказывал тебе? Шапку который украл. Пришей, а Севки дома нет. И ночью не ночевал. Видишь, какое дело.— И что же он, Волков?— Ясно: расстроился, переживает…«Да, всем непросто», — подумала Таня.И, словно подтверждая ее мысль, у школьных ворот Таню вдруг таинственно поманила пальцем Люба Сорокина и шепнула:— Еще у киоска увидела тебя и жду. Тань, честное слово, сама не знаю, почему все рассказываю тебе. Никому больше… Такая история — просто обалдеть!.. Давай погуляем? Еще десять минут до звонка.Они перешли улицу, и Люба поскорей увлекла Таню за угол дома, во двор, подальше от ребят, направлявшихся в школу. А по дороге уже рассказывала:— Представляешь, достаю из ящика газеты, и вдруг — извещение: получить бандероль. И главное, фамилия моя, отчество мое! Адрес правильный: квартира двадцать. Нет, ты представляешь! Никогда в жизни не получала бандеролей. Схватила ученический билет, мамин паспорт на всякий случай и скорей на почту. Заполнила, где надо, расписалась, и подают мне сверток. В бумаге. Я от волнения даже вижу плохо. А потом гляжу — адреса обратного нет. Почтамт, до востребования. И подписано: «А. А. Иванов». Домой несусь, скорей поглядеть, что там, а сама вспоминаю: какой такой Иванов? В десятом «Б» Иванов есть, в бассейн ходит, пловец. Говорят, мастер спорта. И зовут Андреем. Но почему «до востребования»? В общем, влетела по лестнице, развязала — коробка. Такая красивая, лентой перевязана. Конфеты «Ассорти». Представляешь!— Ну поздравляю, Люба, — сказала Таня. — Я Андрея знаю. Серьезный парень, в комсомольском бюро. За спорт отвечает. Вот бы не подумала…— В том-то и дело — не Андрей это. Я в бассейн звонила. Отчество у него — Васильевич.— Кто же тогда?— Обожди! — торопливо сказала Люба. — На конфетах бумажка лежала… Показать?.. — Люба чуть покраснела. — Даже показывать неудобно, подумаешь, что хвастаюсь… Ну ладно… вот. — И Люба достала из кармана листочек. — Надо же, как написал!Таня читала и тоже чувствовала, что краснеет. На бумажке чертежным шрифтом были выведены, каждая в отдельности, строчки:Подписи не было.— Ну? — взволнованно спросила Люба.— Не знаю. Просто не знаю… — сказала Таня и снова медленно перечитала четкие, аккуратные, будто напечатанные строчки. Особенно красиво были выведены заглавные буквы. — Кто-то, значит, в тебя влюблен.— Похоже, что так! — весело согласилась Люба. — Но кто? Что за таинственный А. А. Иванов?.. Тань, а конфеты — прелесть! Целый ряд уже съела.— Может, не надо было? — с сомнением спросила Таня. — Ведь не знаешь, кто прислал.— А! — небрежно махнула рукой Люба. — Теперь чего говорить, раз уж начала… — Расстегнув портфель, она достала две конфеты в серебряных бумажках. Одну подала Тане, другую развернула и положила себе в рот. — Угощайся! Спасибо Иванову!Таня посомневалась немного и тоже развернула серебряную бумажку…Озарение посетило на четвертом уроке. Сама бы не могла объяснить, как догадалась. Просто в памяти, перед глазами, как на фотографии, вдруг возникли строки, те самые, что показала на листке Люба. Особенно четкие заглавные буквы. Таня увидела их столбиком, сверху вниз: «О», «Л», «Е», «Г»… Кажется, так. Да, именно так. Нижних не помнила.Таня едва дождалась конца урока. Теперь она подхватила Любу под руку и заторопилась к лестнице.— Ты куда тащишь? — всполошилась Люба.— У тебя листок? — оглянувшись, спросила Таня.— Зачем?— Только взгляну.С большими предосторожностями Люба достала из кармана листок. Одной секунды Тане было достаточно. Показала столбик заглавных букв:— Читай сверху.Люба побледнела. С трудом выговорила:— А вдруг случайно так получилось?— Случайно? Нет, Люба, нет. В сто раз легче угадать шесть номеров по спортлотерее.— Ой, а я чуть не половину конфет слопала. Что делать?..— Не знаю, — пожала плечами Таня. — Тут я не советчица.В воскресенье снова договорились идти за циклопами. Таня надела резиновые сапоги, и в этот раз ей уже самой пришлось заняться добычей корма для мальков. Солнце и теплый южный ветер совместными усилиями произвели такой беспорядок, перемешав остатки снега с грязью, что подступиться к темневшей возле берега лунке на истончившемся льду без сапог не было никакой возможности. Конечно, Костя мог бы и наплевать на грязь, распутицу — полез бы в ботинках, но разве Таня могла такое позволить! Ловила с берега. Тут весьма пригодилась складная, из алюминиевых трубок ручка для сачка, хитроумно изготовленная Сергеем Егоровичем.Не в пять минут управилась Таня. Возилась долго, и в мешочке наверняка грязи было намного больше, чем рачков и циклопов. Но пусть дед и за это скажет спасибо. А то и дальше сидеть бы петушиным малькам на сухом корме.Таня в прошлый раз приглашала Костю зайти к ним домой, познакомиться с бабушкой и Сергеем Егоровичем, но Костя зайти тогда постеснялся. А сейчас отказываться не стал. Да и самому интересно было — Таня столько о них рассказывала! Сергей Егорович, например, три правительственные награды получил. Первую — медаль «За трудовую доблесть» — совсем молодым парнем, когда на военном заводе работал.А бабушка вообще, по ее словам, легендарная личность, хоть книжку пиши. Членом райкома партии много лет избиралась.Встретили Костю хорошо. Он думал, что будут с любопытством разглядывать его или говорить, какой он рослый, плечистый, а Татьяна Сергеевна лишь улыбнулась:— Ну вот, как Танюша обрисовала, такой в точности и есть… Сначала руки мойте, пообедаем.И за столом было просто. Никто не говорил ему: это попробуй, это обязательно съешь. Костя как-то и гостем себя не чувствовал. Будто дома сидел.Пробыл часа четыре, когда за окном уже совсем стемнело. Крохотных петушковых мальков кормили вместе с Сергеем Егоровичем, пересмотрел Костя и весь богатый слесарный инструмент, разложенный по ящикам в строгом порядке. И, конечно же, немало удивлялся всяким диковинным поделкам бывшего заслуженного слесаря. И как не удивиться! Хотя бы часы старинные, необыкновенные. У них не кругляшок на проволоке из стороны в сторону мотается, как у обычных часов, а настоящие качели. И сидят на них мальчишка и девчонка, искусно вырезанные из дерева. Где еще такие увидишь! Из поржавевших, сломанных часов переделаны, которым на помойке бы место. Или светильник на стене. В виде зонтика сделан. А снизу зонтика зеркальца приклеены. Включишь свет, а над лампой вертушка с дырочками начинает крутиться. От нее отраженный свет, как дождик, по стене льется. Полчаса постоишь — все смотреть хочется.Как ни интересно было в гостях, но до полной темноты Костя, может, и не досидел бы — надо и честь знать. Он уже на часы с качелями поглядывал, да Таня в разговоре вдруг вспомнила о совете Волкова насчет обмена квартиры.Татьяна Сергеевна покивала согласно головой и сказала, что к совету парторга прислушаться очень стоило бы. Если во дворе такая обстановка, то и сомневаться нечего — надо искать подходящий обмен. Тем более, есть время. Пугаться этого не надо, тысячи людей по разным причинам меняют квартиры.— Да, — поддержала Таня, — если уж Петр Семенович решил начать новую жизнь, то надо ему помогать. Ты согласен, Костя?Что отцу надо помогать, Костя был, конечно, согласен. Но переехать в другой район города, на другую, незнакомую улицу… Тогда и школа должна быть другая. А Таня? Значит, не станут уже учиться в одном классе? Не будут видеться?.. Хотя почему же, из своей школы можно и не уходить. Гнать никто не станет. Ездить дальше? Ничего, это не самое худшее. Зато, действительно, не сиди, не дрожи — вдруг пьянчужка дядя Гриша заявителя…— Надо попробовать, — сказал Костя. — Объявление надо написать, напечатать.— Правильно! — кивнула Таня. — И на досках обмена посмотреть объявления. И свое написать… Давайте сейчас напишем? Зачем откладывать?Через минуту, вырвав тетрадный листок, Таня, приговаривая вслух, уже выводила на бумаге: «Меняем двухкомнатную квартиру на улице Димитрова…»— Надо указать, сколько метров в квартире, — сказала бабушка. А Костя напомнил:— И что комнаты смежные.— Про четвертый этаж еще, — сказала Таня. — А комнаты у вас солнечные?— С четырех часов солнце.— А просить что? Тоже две комнаты? И пусть солнце, чтобы весь день, правильно?Объявление наконец составили. Хотя насчет солнца, чтобы в окна светило с утра до вечера, Костя писать не захотел.— Плохо, что телефона нет, — пожалела Таня. — А то сразу и звонить бы стали.— Ничего, — вздохнул Костя. — Пусть приходят и смотрят. Чтобы сами все видели.— Теперь в обменное бюро надо отнести, — объяснила Татьяна Сергеевна. — Они сами напечатают в нескольких экземплярах и вывесят в положенных местах. И маме обязательно покажи. Может быть, что-то исправит. Она, в принципе, не против обмена, не возражает?— Мы так конкретно не говорили, — задумчиво и степенно сказал Костя. — Но что же тут возражать? Дело серьезное. Надо, значит, надо. Какой разговор.— Вот именно, — поддержала Таня и обернулась к бабушке: — Костя ведь теперь за хозяина. Посмотрела бы, как окна вымыл! Стекол не видно!Ночью Олег увидел страшный сон. Будто открыл дверь, хочет выйти, а дорогу преградила сгорбленная старушка в платке, даже глаз не видно. Он испугался, хочет оттолкнуть ее, но не может, сил нет. А за ней, на лестничной площадке, тихим шагом ходят еще две старушки и зорко поглядывают на него. Совсем перепугался он, пытается вырваться, вскрикивает, стонет. И, видно, долго боролся — из спальной комнаты успел прибежать отец, трясет его за плечи и все спрашивает: «Олег, Олег, что с тобой?..»Тут и открыл он глаза.— Сон, что ли, приснился? — спросил отец.— Да. Страшный…— На другой бок повернись. Подушку опусти…«Чего они хотели? — снова закрыв глаза, подумал Олег. — Квартиру ограбить? Меня убить? Шприцем кольнула бы, и хана…»Минут двадцать не мог он заснуть. Ужасных старух вспоминал. А в школе даже с другом Курочкиным поделился. Но рассказывал уже с юмором.— Какие-то неприятности у тебя будут, — забыв о том, что мог бы своим словам придать более звучную, поэтическую форму, на полном серьезе сказал Петя.— Курочка, — поднял на него веселые, удивленные глаза Олег, — в приметы веришь? Ну, комсомолец!— В приметы не верю. А сны — совсем другое. У меня и отец в сны верит.</blockquote>

Проверка