JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 679353" data-attributes="member: 1">ТИПЫ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПЛЕНИЙВ реальности и римляне, и их враги совершали всевозможные жестокости. Военнопленных зачастую было крайне трудно контролировать и нечем кормить, а потому древние военачальники часто предпочитали захваченных противников в живых не оставлять. Как-то раз Ганнибал, оказавшись запертым римлянами с обеих сторон на узкой горной дороге, первым делом распорядился перебить почти пять тысяч пленных римлян, чтобы те не подняли вдруг восстания (Аппиан, Война с Ганнибалом, 14). В данном случае ситуация у карфагенян была в буквальном смысле стесненная, хотя вряд ли это послужит извинением учиненной резне. Много чаще, однако, варварское обращение с военнопленными должно было подать врагу недвусмысленный сигнал: пощады не будет никому. Сокрушив галлов и пленив их предводителя Верцингеторига, Юлий Цезарь приказал, чтобы всем защитникам их последнего оплота — крепости Укселлодонум — отрубали правую руку после того, как они сдадутся. Вероятно, этим преследовалась цель сколь назидательная, столь и практическая — не допустить повторения вооруженного восстания галлов против римлян. Для большей убедительности Цезарь приказал расселить изувеченных, благо было их немало, по всей территории покоренной провинции. Они служили единоплеменникам живым напоминанием о том, что ожидает тех в случае восстания против римского владычества.Греческий историк Полибий рассказывает интересную историю о том, как восставшие против власти Карфагена галаты систематически зверски увечили пленных с целью устрашить карфагенян и отвадить их от мысли о подавлении мятежа. Отослав прочь прибывших из Карфагена по этому случаю переговорщиков, мятежники постановили предавать мучительной смерти каждого пленного карфагенянина, а каждому их союзнику отрубать руки и отсылать обратно в Карфаген (Всеобщая история, I.80–81). Полибий связывает такие действия с особой психологией. Точно так же, рассуждает он, как существуют нарывы и наросты на теле, бывают они и на человеческой душе. Это может развиться в человеке настолько сильно, что он станет более злым и жестоким, чем любое другое животное. Если относиться к страдающим с добротой и милосердием, они становятся лишь более недоверчивыми. Если обращаться с ними грубо, ярость этого человека только возрастает до тех пор, пока не найдется поступка настолько отвратительного или зверского, чтобы он не мечтал совершить его, будучи убежденным, что проявляет подлинный героизм. В конце концов эти военные преступники становятся исключительно жестокими и не могут более называться людьми. Полибий винит в этом несколько моментов: плохое воспитание в детстве, подверженность привычному насилию и беспринципность тех, кто ими управляет (Полибий, Всемирная история, I.81).К чести римских воинов, они не имели обычая измываться и глумиться над пленными. Похоже даже, что существовал некий регламент, устанавливавший нормы обращения с военнопленными. К врагам часто проявлялось снисхождение, в частности и с учетом перспективы обмена пленниками (см. напр.: Ливий, История Рима, XXII.23). Помимо обмена пленных существовала возможность их возвращения за выкуп, а иногда и просто в качестве жеста доброй воли. Плененных чужеземных царей часто прощали и отпускали с миром, предварительно разоружив и распустив по домам их армии. В общем, имел место дифференцированный подход, предполагавший разные варианты в зависимости от выбранной стратегии воздействия на врага — запугать, побудить присягнуть, смириться с поражением, иногда даже утишить горечь от него, — но непременно с позиции силы, с демонстрацией римского могущества или благого милосердия. Римская юриспруденция зиждилась на чередовании показательно жестоких наказаний и напускной милости к падшим. Так и римские военные прекрасно понимали: всех врагов не истребить, а значит, нужно прилагать и миротворческие усилия, хотя бы ради морального обоснования легитимности вводимого римского правления.От случая к случаю римляне прибегали к депортациям и перемещениям гражданского населения в рамках послевоенного урегулирования. Особняком стоит геноцид альпийского племени салассов, упорствовавшего в непокорности и своевольничавшего до такой степени, что римляне не успокоились, пока не очистили от этого племени спорные земли, частично истребив его, а тех, кто выжил, продав в рабство. Римляне оказались морально готовыми не только физически истребить дееспособное население отдельно взятого народа, но и попросту стереть память о нем со страниц истории. Это воспринималось как естественное миротворчество не только самими римлянами, но и, вероятно, теми немногими уцелевшими салассами (надо полагать, из проримской фракции), которые только выиграли от приобщения к римскому образу жизни ценой отказа от своей горской идентичности.Вражеских лазутчиков обычно ждала с.мерть, но иногда и они отделывались тяжелыми увечьями в назидание тем, кто замышляет ступить на эту стезю. Тит Ливий, в частности, приводит в пример карфагенского шпиона, который в течение двух лет прятался в Риме, прежде чем был пойман. В конце концов ему отрубили руки и освободили. Другая история: как-то раз распяли двадцать пять рабов; доносчик получил свободу и двадцать тысяч сестерциев (История Рима, XXII.33).Другое дело послы. Официальных представителей других государств не смели тронуть: к ним относились с благоговением. И наоборот: любая обида (в том числе и мнимая), причиненная римским легатам, могла спровоцировать римлян на сокрушительные ответные действия. Венеты, взяв в заложники и бросив в тюрьму послов Цезаря, горько об этом пожалели. Тот быстро снарядил свой флот, заручился поддержкой союзников и, как только позволила погода, прошелся по венетам огнем и мечом, хотя эти последние к тому времени уже и сами понимали, какую ошибку совершили (Цезарь, Галльская война, III.8—10). Поначалу венеты попросту не знали, что дурное обхождение с римскими посланниками чревато неприятными последствиями. Мы видим, что система международного права складывалась через выражение протеста прямыми ответными действиями, а не направлением нот. Однако поступок венетов указывает, вероятно, и на то, что не все народы были согласны с новым миропорядком и приданием римским посланникам особого статуса в сравнении с посланниками других народов.Женщин в ходе войн, естественно, насиловали. Ливий (История Рима, XXXVIII.24) [78] рассказывает, что от изнасилования не были застрахованы даже самые знатные женщины. Во время военного покорения римлянами восточного кельтского племени тектосагов на севере Галатии (центральная нагорная часть современной Турции) удалось захватить в плен и поместить под стражу жену местного царя, «отличавшуюся необыкновенной красотой». Центурион, начальник стражи, был сластолюбив и жаден к добыче. Поначалу он пытался склонить женщину к добровольной близости, но, столкнувшись с сопротивлением, взял ее силой. Ливий пишет об этом случае как о вполне обыденном. Действительно, плененная царица теряла свой статус и низводилась до положения рабыни. Вероятно, автор и не упомянул бы об этом случае, если бы поруганная женщина на отомстила обидчику: последнего сгубила жадность. Он решил тайком от всех продать обесчещенную невольницу ее родным, а когда царевы слуги принесли в условленное место выкуп за свою госпожу, та на местном языке приказала им умертвить центуриона. Отсеченную голову насильника она затем предъявила своему мужу в доказательство того, что «отмстила за причиненное насилие». Ливий, очевидно, счел эту историю достойной включения в летопись по причине, во-первых, знатности пострадавшей, а во-вторых, не по-женски решительной расправы, которую она учинила над обидчиком. В реальности, конечно, множество женщин в завоеванных землях подвергались изнасилованию вражескими воинами, считавшими их вполне законным трофеем. Нетрудно догадаться, что немногим жертвам удавалось добиться какой-либо компенсации за бесчестие.Несмотря на подобные бесчинства, римляне всё же требовали от своих солдат соблюдения некоторых стандартов цивилизованного поведения. Ливий, описывая войска карфагенян, противостоявшие римлянам во время Второй Пунической войны, особо подчеркивает вопиющее варварство и зверскую свирепость этих нелюдей из диких земель. Карфагенские войска были стянуты из самых дальних уголков мира, «от Геркулесовых столпов» [79]. Географическая удаленность от центра империи означала непонимание римских ценностей, и карфагенские наемники подходили под это определение: «солдаты, не знающие ни законов, ни правил человеческого общежития», не знающие даже человеческого языка. Дикарь Ганнибал сделал из них «совершенных зверей», научив — «стыдно сказать — есть человеческое мясо». Человек, родившийся в Италии, едва ли захочет видеть этих людей хозяевами. Даже в мысли вступить с ними в любой контакт есть что-то нечестивое (Тит Ливий, История Рима от основания города, XXIII.5) [80].Разумеется, пропаганда, но весьма убедительная для своего времени.Римлян приводили в неистовство и военные преступления против их легионов. В частности, в 9 году вероломные германские «союзники» завели римскую армию под командованием Квинтилия Вара в болотистый Тевтобургский лес, в окружение превосходящих сил враждебных племен, и вместе с ними устроили им здесь кровавую бойню. Разгром был столь чудовищным по замыслу и исполнению, что даже сам Август был крайне огорчен, бился головой о дверной косяк и повторял: «Квинтилий Вар, верни легионы!» (Светоний, Божественный Август, 23). Шестью годами позже, повествует уже Тацит, в Германию отправилась экспедиция под командованием Германика — с целью отдать последний долг павшим воинам. Поручение оказалось не из легких, поскольку место побоища находилось глубоко в тылу врага. Передовой отряд обследовал чащи горных лесов, наводил мосты и прокладывал гати через трясины и заболоченные луга, пока не наткнулся на лагерь Вара, а затем и на следы побоища. Здесь и там на солнце белели человеческие кости. Повсюду были раскиданы расколотые копья и конечности лошадей, а человеческие черепа были прибиты на видном месте к дереву. Здесь же можно было увидеть алтари, на которых германцы жестоко убили трибунов и главных центурионов. Немногие пережившие эту катастрофу показывали виселицы и ямы, использовавшиеся для истребления пленных. Затем прибыл и почитаемый войсками за цезаря Германик, чтобы первым бросить горсть земли на могилу павших (Анналы, I.60–62).Тут становится понятным замысел и подтекст произведения. Показано, что молодой Германик полон пиетета к павшим товарищам, он отдает им долг чести. В то же время его многоопытный соперник Тиберий, который участвовал в той германской кампании, а теперь готовился стать преемником Августа, представлен более прагматичным. Тиберий не одобрял действия Германика: он считал, что негоже показывать воинам последствия этого масштабного разгрома, чтобы не деморализовать их и не вселить трепет пред врагом. Тиберий изображен грамотным полководцем, сосредоточенным на военном аспекте происходящего, но лишенным сакральных качеств, которыми, по мнению Тацита, должны обладать правители империи. Другое дело Германик, воистину великий римлянин, понимавший необходимость торжественного погребения останков и воздания должного памяти римских воинов, павших в результате страшного вероломства.Жертвы среди мирного гражданского населения были неизбежны. Вероятно, никто не занимался его истреблением намеренно, но в арсенал военных действий, направленных на подавление сопротивления противника, входили приемы, бьющие по всем группам граждан. Уничтожение запасов продовольствия, к примеру, неизбежно вело к голоду и жертвам среди гражданского населения. Потерпев ряд поражений от войск Юлия Цезаря в открытых схватках, предводитель восставших галлов Верцингеториг решил полностью сменить тактику. Чтобы лишить наступающих римлян источников провианта и фуража, его конница уничтожала фермы и деревни, находившиеся впереди римских войск. Кроме того, он старался сжигать все города, которые могли захватить римляне (Юлий Цезарь, Галльская война, VII.14). Римляне также не гнушались целенаправленным уничтожением сельскохозяйственного производства на завоевываемых территориях. Объявляя войну, Рим открыто провозглашал вражескими не только армии, но и земли противника. Кроме того, при необходимости римские полководцы без колебаний использовали стратегию «выжженной земли» даже и на собственной территории, только бы воспрепятствовать продвижению вперед вторгшихся врагов.Важнейшими мишенями при любом нашествии являлись города противника, а после захвата они нередко подвергались варварскому разграблению или полному уничтожению. Ливий описывает, как еще в 672 году до н. э. римские легионы стерли с лица земли италийский город Альбу, изгнав население и даже не позволив жителям захватить с собою ларов с пенатами. Улицы заполнили беженцы, многие плакали и стонали, проходя мимо храмов, находившихся теперь в руках римлян. Людям казалось, что сами боги захвачены в плен (История Рима, I.29).Если город упорствовал в сопротивлении и его приходилось осаждать или брать приступом, то участь жителей после падения города обычно бывала совсем незавидной. Мужское население, как правило, истребляли, а женщин и детей угоняли в рабство. Сам город после разграбления сравнивали с землей, а принадлежавшие ему земли конфисковывали и основывали здесь новое поселение римских колонистов. В ту пору в городах проживала совсем небольшая доля населения, а их площадь не позволяла укрываться за крепостными стенами большому числу селян. Таким образом, стирая с лица земли вражеские города, римляне не преследовали цели этнической зачистки данных земель, а лишь обезглавливали местное население, лишая его политического руководства, богатейших членов общества, институтов государственности, символов суверенитета и храмов.Поражает жестокость, с которой римляне разоряли города. Полибий описывает поведение римлян после захвата Нового Карфагена в Иберии в 209 году до н. э. Сципион, следуя римскому обычаю, приказал своим войскам атаковать гражданское население: у.бивать всех, кого встретят, не щадя никого, независимо от возраста. Полибий считает, что римляне следовали этому обычаю, чтобы внушать ужас своим врагам. В результате, говорит он, когда города захвачены римлянами, улицы завалены трупами мирных жителей и даже собак и других животных. Как только предводитель Нового Карфагена сдался, Сципион распорядился прекратить резню и начать разграбление. Вся награбленная добыча была собрана на рыночной площади, чтобы генерал разделил ее по своему усмотрению (Полибий, Всеобщая история, X.15).Шокирующая картина. Однако она не выходила за рамки принятых правил ведения войны. В другом месте Полибий ясно показывает, что и в мародерстве были строгие границы допустимого, нарушение которых считалось бесчинством: «Отнимать у неприятеля и уничтожать крепости, гавани, людей, корабли, плоды, вообще всё то, потеря чего обессиливает противника, выгодно для борющегося и облегчает ему достижение цели, — к этому обязывают нас законы и правила войны». Это вполне нормальные военные действия, утверждает античный автор и продолжает: «Но без всякой нужды сокрушать храмы, вместе с ними кумиры и все подобные сооружения, уничтожение коих не сулит ни малейшей выгоды одному и нисколько не ослабляет сил другого, по крайности, для той войны, которая ведется в данное время, — не есть ли это поведение неистовствующего безумца?» (Всеобщая история, V.11) [81]. Только тираны намеренно творят зло и утверждают свою власть с помощью страха, в результате чего становятся предметом ненависти для своих подданных и сами ненавидят их, продолжает историк. Если же завоеватель хочет благополучно править народом, он должен заслужить это добрыми и гуманными поступками.Возможно, кровавые бесчинства римлян станут понятнее в более широком контексте обхождения с поверженными врагами. Степень их жестокости была пропорциональна упорству оказанного сопротивления. Римляне как бы давали понять жителям других городов: лучше покориться без боя — дешевле обойдется.Имеется у нас также интересный пример из художественной литературы. В написанном на древнегреческом языке романе «Эфиопика» ранневизантийского писателя Гелиодора рассказывается, как некогда при осаде древнеегипетского города Сиена (современный Асуан) эфиопами в союзе с быстроногими дикарями из племени троглодитов [82] горожане осознали бесполезность сопротивления и массово покинули город, сдавшись на милость врагу. Открыв городские ворота, они вышли, а идущие впереди держали ветви в знак мольбы и несли изображения богов. Не дойдя до эфиопов, они упали на колени, умоляя о пощаде. Чтобы возбудить сострадание, они также положили перед собой своих маленьких детей (Гелиодор, Эфиопика, IX).Да, это вымышленная история и к тому же вовсе не про римлян. Но ведь написана она не где-то, а в Римской империи и, стало быть, не может не отражать коллективного бессознательного мышления жителей осажденного города в рамках той эпохи и культуры. «Держаться до последнего или сдаться на милость врага?» Для древних эта морально-этическая дилемма была ведь еще и вопросом физического выживания.Когда противники оказывали римлянам особо яростное сопротивление, как, например, иудеи в 67–70 годах, репрессии носили очень жесткий характер — вплоть до попрания и истирания из памяти богов непокорных народов. Священные для евреев реликвии были изъяты из Иерусалимского храма и выставлены в Риме на всеобщее обозрение в ознаменование победы над мятежной Иудеей. В современном понимании этот триумф является военным преступлением, здесь имели место и публичные казни вождей восставшего народа. Ливий передает отношение принуждаемых римлянами к покорности следующей фразой, вкладываемой в уста непокорного жителя мятежной Капуи: «Я готов к смерти, но, пока я свободен, пока я сам себе владыка, я избегну мучений и позора, которые готовит враг, и умру достойной и даже легкой смертью <…>: меня не протащат в оковах всем напоказ по Риму в триумфальном шествии; не спустят в тюрьму, не привяжут к столбу, не истерзают розгами; я не подставлю шею под римский топор» (История Рима, XXVI.13) [83]. Однако с точки зрения римлян триумф был необходим, ибо должен был ознаменовать очередную победу Рима и придать гражданам надлежащее воодушевление, а заодно и утвердить римское господство над завоеванным народом посредством его обезглавливания (в прямом и переносном смысле, в зависимости от судьбы покоренных правителей).Овладев новой территорией, Рим творил здесь сущий произвол. Тем не менее имели место и некие ограничения. Устрашение и милосердие служили кнутом и пряником; пресекалось всякое поползновение к сопротивлению агрессорам; завоеванным народам внушалось уважение к римлянам. Едва ли римляне были бессердечны. Они были подчеркнуто переменчивы. И это диктовалось необходимостью. Так, римляне прибегали к языку насилия строго дозированно и ровно в той мере, в какой намеревались воздать противникам должное.</blockquote>

Проверка