JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 1111421" data-attributes="member: 1">Воскресенье, 13 июня, когда Эмиль сделал три смелые попытки вытащить у Лины коренной зуб, а потом выкрасил сестрёнку Иду в синий цвет…Новый день и в жизни Эмиля!Коровы не признают праздников, их надо доить в воскресенье, как и в любой другой день. В пять утра зазвенел на кухне будильник, и Лине, как ни болел у нее зуб, пришлось встать. Она глянула в зеркало, висящее на стене, и завопила не своим голосом: "Ой! Ой! Ой!" И правда, на кого она была похожа! Ее щека так вспухла, что напоминала булку. Нет, это было просто ужасно! Лина заплакала.Ее и в самом деле можно было пожалеть, потому что как раз в это воскресенье Свенсоны позвали в гости всех соседей на чашку кофе.— А я не могу им даже на глаза показаться, раз у меня щеки разные, — пробормотала Лина сквозь слезы и, вздыхая, пошла доить коров.Но долго ей горевать по этому поводу не пришлось, потому что на выгоне ее укусила оса. И представь себе, именно в щеку. Только в левую. Теперь левая щека ничем не отличалась от правой, однако это ее почему-то не утешило, и она плакала пуще прежнего.Когда Лина вернулась на кухню, вся семья уже сидела за столом и завтракала. При виде странного существа с надутыми, будто воздушные шары, щеками и красными от слез глазами, внезапно возникшего в дверях, все так и застыли. Лину трудно было узнать. Вид ее мог вызвать только слезы, поэтому смеяться было нехорошо со стороны Эмиля. В момент появления Лины Эмиль как раз поднес ко рту стакан молока, а увидев ее, фыркнул, и брызги молока полетели через стол прямо на папин воскресный сюртук. Даже Альфред не смог сдержать смешка. А ведь на самом деле Лину надо было пожалеть! Поэтому мама Эмиля строго посмотрела на Эмиля и Альфреда и сказала, что ничего смешного тут нет. Но пока она стирала молоко с папиного сюртука, она взглянула снова на Лину, и, судя по тому, как дрогнули ее губы, она поняла, почему Эмиль и Альфред фыркнули. Но Лину она, конечно, очень жалела.— Бедное мое дитя, — сказала она. — Как тебе в таком виде людям на глаза показаться! А тут, как назло, гости. Эмиль, сбегай-ка к Крюсе-Майе и попроси ее прийти нам помочь.Все в Леннеберге очень любили пить кофе по воскресеньям, и потому на всех окрестных хуторах очень обрадовались, когда получили от мамы Эмиля письмо, где было написано:Милые соседи! Мы приглашаем вас к нам в это воскресенье на чашку кофе.Милости просим.Альма и Антон Свенсон. Катхульт, Леннеберга.После завтрака папа и мама Эмиля отправились в церковь, чтобы потом вернуться домой вместе с гостями.А Эмиль послушно пошел к Крюсе-Майе, чтобы передать ей мамину просьбу. Утро было ясное. Весело насвистывая, шагал он по тропинке к домику Крюсе-Майи, который стоял прямо в лесу.Если ты когда-нибудь бывал в Смоландском лесу ранним июньским утром, ты наверняка помнишь, как кукует кукушка, как заливается жаворонок, как солнце пригревает затылок и как мягко ступать босыми ногами по усыпанной хвоей тропинке. Идешь и вдыхаешь смолистый воздух и глядишь, как цветет земляника на лужайке. Поэтому Эмиль не торопился. Но в конце концов он все же дошел до ветхой избушки Крюсе-Майи, такой маленькой и потемневшей от времени, что ее едва можно было увидеть сквозь листву деревьев.Крюсе-Майя сидела на скамеечке и читала газету. Видно было, что новость, которую она узнала, ее и пугала, и радовала.— В Юнчепинге вспыхнула эпидемия тифа, — сказала она, как только поздоровалась с Эмилем, и сунула ему под нос "Смоландскую газету", чтобы он сам в этом убедился.Там действительно было написано, что двое жителей Юнчепинга заболели тифом. Крюсе-Майя радостно закивала головой и сказала:— Тиф — ужасная болезнь. И скоро он дойдет и до Леннеберги, уж поверь мне!— А как этот тиф может к нам попасть? — спросил Эмиль.— Пока ты стоишь здесь, он летает над всем Смоландом, как пух одуванчика, — сказала Крюсе-Майя. — Килограммы семян тифа, представляешь, и если они пустят у нас корни, то беда! — Что это за болезнь? Вроде чумы? — спросил Эмиль.О чуме Крюсе-Майя ему уже рассказывала, она обожала говорить о болезнях и эпидемиях. Чума, уверяла Крюсе-Майя, самая ужасная из всех болезней, и когда-то, давным-давно, от нее погибли почти все люди, жившие в Смоланде. И если тиф на нее похож… — Крюсе-Майя немного подумала и сказала:— Да, вроде чумы. Я точно не знаю, но, кажется, сперва у больного синеет лицо, а потом он у.мирает… Да, тиф — ужасная болезнь, ох, ужасная!Но тут Эмиль ей рассказал, что у Лины болит зуб и что обе ее щеки похожи больше на воздушные шары, чем на щеки, и она не может показываться на люди, а у них, как назло, сегодня гости. Услышав все это, Крюсе-Майя забыла про тиф и обещала прийти в Катхульт как можно скорее.Вернувшись домой, Эмиль застал Лину в слезах. Она сидела на ступеньке кухонного крыльца и стонала от боли, а рядом стояли Альфред и сестренка Ида и не знали, как ей помочь.— Тебе, верно, придется пойти к Сме-Пелле, — сказал Альфред.Сме-Пелле — так звали кузнеца в Леннеберге. Вооружившись огромными страшными клещами, он вырывал, когда надо было, зубы у местных жителей.— Сколько он берет за выдранный зуб? — спросила Лина между стонами.— Пятнадцать эре в час, — ответил Альфред. И Лина содрогнулась: как дорого это стоит, а главное, как долго длится!— Я вырву зуб быстрее и лучше, чем кузнец, — сказал Эмиль. — Я уже придумал как.И он тут же изложил свой способ:— Мне для этого нужен только Лукас и еще длинная суровая нитка. Я обвяжу ниткой твой больной зуб, Лина, а другой конец привяжу себе к поясу, вскочу на Лукаса и помчусь галопом. Нитка натянется — оп! — и зуба как не бывало.— Тебе легко говорить: оп — и все! Нет уж, благодарю покорно! — с негодованием воскликнула Лина. — Меня твой галоп не устраивает.Но тут зуб заныл пуще прежнего, и Лина, тяжело вздохнув, покорилась.— Ладно, давай все же попробуем. Бедная я, бедная. Может, получится по-твоему, — сказала она и пошла за суровой ниткой.И Эмиль сделал все, как говорил.Он привел Лукаса, а когда оба конца суровой нитки были крепко-накрепко привязаны — один к зубу, другой к поясу, — он вскочил на лошадь. Бедная Лина стонала и причитала, сестренка Ида тоже плакала, но Альфред их успокаивал:— Все будет в порядке! Ждать долго не придется. Оп — и готово!И Эмиль припустил лошадь галопом.— Ой, сейчас, сейчас будет "оп"! — радостно завопила сестренка Ида.Но этого не случилось. Потому что галопом помчалась не только лошадь, но и Лина. Она так смертельно испугалась этого "оп", которое произойдет, как только натянется суровая нитка, что от страха заскакала вприпрыжку не хуже Лукаса. И сколько Эмиль ей ни кричал, чтобы она остановилась, все зря. Лина неслась как угорелая, нитка провисала, и никакого "оп" так и не вышло.Но Эмиль решил во что бы то ни стало помочь Лине избавиться от больного зуба, а он был не из тех, кто отступает после первой неудачи. Поэтому он перемахнул на Лукасе через садовую изгородь."Не станет же Лина скакать, как козел", — думал он. Однако, представь себе, он ошибся. Лина от страха тоже с разбегу перепрыгнула через изгородь. Сестренка Ида никогда не забудет этой сцены. Да-да, до конца дней своих она будет помнить, как Лина с раздутыми щеками и висящей изо рта ниткой перескочила через изгородь и закричала:— Стой, стой! Я не хочу, чтобы было "оп". Потом она, правда, стыдилась того, что все испортила, но было уже поздно. Она с несчастным видом снова сидела на ступеньках крыльца и стонала. Но Эмиль не пал духом.— Я придумал другой способ, — сказал он.— Только, пожалуйста, не такой страшный, — попросила Лина. — Чтобы я не ждала этого "оп". Зуб можно вырвать и без "оп"!Раз Эмиль предложил другой способ, значит, он точно знал, как надо действовать.Он усадил Лину прямо на землю под развесистой грушей. Альфред и сестренка Ида с любопытством глядели, как Эмиль, взяв длинную веревку, крепко-накрепко привязывал Лину к стволу.— Ну вот, теперь тебе не удастся убежать, — сказал он, взял суровую нитку, которая все еще висела у Лины изо рта, и привязал к ручке точила, на котором Альфред точит косу, а папа Эмиля — топор и ножи.Все было готово, оставалось только крутануть ручку.— Теперь не будет никакого "оп", а только "дрррр" — в общем, как ты хотела, — объявил Эмиль.Сестренка Ида дрожала мелкой дрожью, Лина охала и стонала, но Эмиль с невозмутимым видом взялся за ручку точила. Суровая нитка, которая сперва валялась на земле, стала натягиваться, и чем больше она натягивалась, тем больший ужас охватывал Лину, но убежать она не могла.— Ой, сейчас, сейчас будет "дррр"! — воскликнула сестренка Ида.Но тут Лина завопила:— Стой! Не хочу! Не хочу!И прежде чем кто-либо успел опомниться, она выхватила из кармана передника маленькие ножницы и перерезала натянутую суровую нитку.Потом она снова стыдилась и огорчалась, потому что и в самом деле хотела избавиться от больного зуба. Получалось как-то нелепо. Эмиль, и Альфред, и сестренка Ида были очень ею недовольны.— Ну и сиди со своим больным зубом! Пеняй на себя! Я сделал все, что мог! — сказал Эмиль.Но тут Лина взмолилась, чтобы Эмиль попробовал еще один-единственный раз, — она клянется больше не делать никаких глупостей.— Я согласна на все, только вырви этот зуб, — твердила Лина. — Привязывай снова суровую нитку.Эмиль согласился еще раз попробовать. Альфред и сестренка Ида этому очень обрадовались.— Тебе годится только очень скорый способ, — объяснил Эмиль. — Надо сделать так, чтобы ты не успела помешать, даже если опять струсишь.И Эмиль, с присущей ему находчивостью, тут же придумал, как это устроить.— Вот что, — сказал Эмиль. — Ты залезешь на крышу хлева и спрыгнешь оттуда в стог сена. Ты и опомниться не успеешь, как зуба не будет.Однако, несмотря на все свои обещания, Лина снова уперлась — никак не хотела лезть на крышу хлева.— Только тебе, Эмиль, может взбрести в голову такая глупость, — сказала она и не сдвинулась со ступеньки.Но зуб так болел, что в конце концов она, глубоко вздохнув, встала.— Ну, давай все же попробуем… Хотя, чувствую я, мне этого не пережить.Альфред тут же принес стремянку и прислонил ее к стене хлева. Эмиль влез на крышу, не выпуская из рук суровой нитки, которой снова обвязал больной зуб Лины, так что он вел ее за собой, как собачонку на поводке, и она послушно влезла вслед за ним, не переставая стонать и охать.Эмиль прихватил с собой молоток и большой гвоздь, который тут же вбил в опорную балку, потом привязал суровую нитку к гвоздю. Все было готово.— Теперь прыгай! — скомандовал Эмиль.Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестренка Ида, задрав голову, глядели на нее: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесется по небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала все громче:— Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!— Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что! — возмутился Эмиль.Тут Лина заревела на всю Леннебергу. Но все же встала и подошла, хотя коленки у нее подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист.Сестренка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.— Ой, ой, ой! — стонала Лина. — Ой, ой, ой!Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши, особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А представь, что ты к тому же еще знаешь, что во время прыжка вдруг раздастся "оп"… — и зуба как не бывало, тогда ты поймешь, что это испытание выше человеческих сил.— Прыгай, Лина, — крикнул Альфред, — прыгай скорее! Но Лина только тряслась от страха и стонала.— Сейчас я тебе помогу! — сказал Эмиль, всегда готовый оказать услугу. Он тихонько ткнул ее указательным пальцем в спину, и Лина с диким криком упала с крыши.Раздалось "оп", но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный гвоздь.И в довершение всего она еще разозлилась на Эмиля:— Придумывать всякие дурацкие шалости — это пожалуйста, а как вырвать больной зуб, не знаешь!Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы — оп! — и вмиг вытащил зуб.Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улегся под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не приходилось. Поэтому Эмиль пошел к сестренке Иде, чтобы с ней поиграть до возвращения мамы и папы с гостями.— Давай играть в доктора, — предложил Эмиль. — Ты — больной ребенок, а я буду тебя лечить.Сестренка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал ее, точь-в-точь как заправский доктор.— Чем я больна? — спросила Ида. Эмиль задумался. И вдруг решил.— У тебя тиф, — заявил он. — Очень опасная болезнь. Но тут он вспомнил, что ему говорила Крюсе-Майя: во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль все делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату — нет ли чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал на конторку, где стояла чернильница с чернилами — мама ими пользовалась, чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала соседям. Эмиль прочел его и восхитился мамой — как она хорошо умеет писать письма, не то что Адриан! Выжал из себя только два слова: "Убил медведя".Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понес к Иде.— Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, — сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. — Закрой глаза, а то в них попадут чернила! — скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.Но из осторожности он все же не подводил шарик близко к глазам, так что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль видел на картинке в какой-то книжке у пастора.— Крюсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! — решил Эмиль.А тем временем Крюсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.— Ну, как дела? — с интересом спросила Крюсе-Майя. — Зуб все еще болит?— Не знаю, — ответила Лина.— Не знаешь? Как не знаешь? — изумилась Крюсе-Майя.— Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, — пусть помучается, гад!Лина была в прекрасном настроении, и ее щеки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крюсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до нее доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.Но когда Крюсе-Майя увидела, что сестренка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:— Боже мой, что случилось?!— Тиф, — ответил Эмиль и захихикал. В эту минуту во дворе послышался шум — приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крюсе-Майя и кричала не своим голосом:— Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф! Испуганные гости в растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:— Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф? Тут из-за спины Крюсе-Майи выглянула сестренка Ида в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми кругами вокруг глаз.— У меня, у меня тиф! — крикнула она и радостно засмеялась.Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то особенным голосом:— Где Эмиль?Но Эмиль куда-то исчез. И все время, пока гости пили кофе, он не появлялся.Когда гости встали из-за стола, пастор пошел на кухню, чтобы утешить Крюсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны, он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в свое время вынула из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете.Пастор взял ее в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.— Не может быть! — воскликнул он. — Прямо глазам своим не верю! У вас оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка. Она стоит не меньше сорока крон.Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что такой крошечный кусочек бумаги стоит сорок крон. Он даже с некоторой досадой покачал головой.— За сорок крон можно купить полкоровы, — сказал папа Эмиля, с упреком глядя на пастора.Тут уж Эмиль не смог смолчать — он приоткрыл головой крышку сундука, в котором спрятался, и спросил:— Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь — переднюю, чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?— Иди в сарай, Эмиль! — строго сказал папа. И Эмиль пошел. А пастор, уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой день Эмиль поскакал на хутор Бакхорва, вернул все письма и передал деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик — как раз такой, о каком он давно мечтал.</blockquote>

Проверка