JavaScript отключён. Чтобы полноценно использовать наш сайт, включите JavaScript в своём браузере.

Ответить в теме

Сообщение: <blockquote data-quote="Маруся" data-source="post: 387169" data-attributes="member: 1">Глава XXVЧерез месяц Дженни сообщила, что Лестер хочет на ней жениться. Разумеется, его визиты подготовили почву, и это показалось всем довольно естественным. Только сам Герхардт словно бы немного сомневался. Ему неясно было, что из этого получится. Возможно, все будет хорошо, Лестер как будто и в самом деле неплохой человек, и в конце-концов отчего бы ему не полюбить Дженни? Был же до него Брэндер. Если в нее мог влюбиться сенатор Соединенных Штатов, так почему это не может случиться с сыном фабриканта? Остается только одно препятствие — ребенок.— Она сказала ему про Весту? — спросил Герхардт жену.— Нет еще, — ответила миссис Герхардт.— Нет еще, нет еще. Всегда какие-то недомолвки. По-твоему он захочет жениться на ней, если узнает? Вот, что получается, когда девушка плохо себя ведет. Теперь ей приходится изворачиваться, как воришке. У ребенка даже нет честного имени.Герхардт снова уткнулся в газету, но невеселые мысли одолевали его. Он считал, что жизнь его совершенно не удалась, и лишь надеялся поправиться настолько, чтобы можно было найти какое-нибудь место — скажем, сторожа. Ему хотелось быть подальше от всех этих хитростей и обманов.Недели через две Дженни призналась матери, что Лестер письмом вызывает ее к себе в Чикаго. Он не совсем здоров и не может приехать в Кливленд. Мать с дочерью сказали Герхардту, что Дженни уезжает, чтобы обвенчаться с мистером Кейном. Герхардт вспылил, и все его подозрения пробудились вновь. Но ему оставалось только ворчать; нет уж, вся эта история добром не кончится.Настал день отъезда, и Дженни пришлось уехать, не простясь с отцом. Он до вечера бродил по городу в поисках работы, и она должна была уйти на вокзал, так и не дождавшись его.— Я ему оттуда напишу, — сказала она.Снова и снова она целовала дочку.— Лестер скоро снимет для нас дом получше этого, — весело говорила она. — Он хочет, чтобы мы отсюда переехали.И вот ночной поезд уносит ее в Чикаго; кончилась прежняя жизнь и начинается новая.Любопытно, что хотя по милости Лестера семья теперь не так нуждалась в деньгах, дети и Герхардт ничего не замечали. Миссис Герхардт без труда обманывала мужа, покупая предметы первой необходимости, и пока что не решалась ни на какие излишества, которые теперь можно было бы себе позволить. Ее удерживал страх. Но Дженни, проведя несколько дней в Чикаго, написала матери, что Лестер настаивает, чтобы они переехали в другой дом. Письмо показали Герхардту, который только и ждал возвращения дочери, чтобы устроить скандал. Он нахмурился, но почему-то это предложение показалось ему свидетельством того, что все в порядке. Если бы Кейн не женился на Дженни, с чего бы ему помогать семье? Пожалуй, они и в самом деле благополучно поженились. Пожалуй, Дженни действительно достигла высокого положения и может теперь помогать родным. Герхардт почти готов был все ей простить, раз и навсегда.Итак, вопрос о новом доме был решен, и Дженни вернулась в Кливленд, чтобы помочь матери с переездом. Они вместе ходили по городу в поисках приятного, тихого квартала и наконец нашли подходящее место. Был снят дом из девяти комнат, с двором, сдававшийся за тридцать долларов в месяц. Его обставили как полагается: купили удобную мебель для столовой, гостиной, хорошие стулья, кресла, кровати и все, что нужно для каждой комнаты. Кухня была со всеми удобствами, была даже ванная — роскошь, какой Герхардты прежде никогда не знали. Словом, дом был очень милый, хотя и скромный, и Дженни радовалась, что родным будет теперь хорошо и уютно.Когда настало время переезжать, миссис Герхардт была просто вне себя от радости; сбывалась ее мечта! Долгие годы, всю свою жизнь она ждала — и вот дождалась. Новый дом, новая мебель, вдоволь места, прекрасные вещи, какие ей и во сне не снились, — подумать только! У нее блестели глаза при виде новых кроватей, столов, шкафов и прочего.— Господи, какая прелесть! — восклицала она. — Как красиво, правда?Дженни, очень довольная, улыбалась, стараясь скрыть волнение, на глаза ее то и дело навертывались слезы. Она так радовалась за мать. Она готова была целовать ноги Лестера за то, что он так добр к ее родным.В тот день, когда привезли мебель, миссис Герхардт, Марта и Вероника тотчас стали ее расстанавливать и приводить в порядок. Большие комнаты, двор, по-зимнему пустынный, но где весной, конечно, будет так славно и зелено, и новая превосходная мебель, привели всех в восторг. Как красиво, как просторно! Джордж топтался на новых коврах, Басс критически осматривал мебель.— Шикарно, — заявил он наконец.Миссис Герхардт блуждала по дому, как во сне. Ей не верилось, что она и в самом деле хозяйка в этих замечательных спальнях, в красивой гостиной и столовой.Герхардт пришел последним. Как он ни старался, ему плохо удавалось скрыть свое восхищение. Вид круглого матового абажура над столом в столовой был последней каплей.— Ишь ты, газ! — сказал Герхардт.Он хмуро поглядел вокруг из-под косматых бровей: на ковер под ногами, на раздвижной дубовый стол, покрытый белой скатертью и уставленный новыми тарелками, на картины по стенам, осмотрел сверкающую чистотой кухню и покачал головой.— Тьфу, пропасть! Вот здорово! — сказал он. — Очень здорово. Да, очень хорошо. Надо быть поосторожнее, чтоб чего-нибудь не сломать. Так легко поцарапать вещь, а тогда уж ее хоть выбрось.Да, даже Герхардт был доволен.Глава XXVIНет смысла описывать подряд все события следующих трех лет — описывать, как семья постепенно перешла от крайней нужды к сравнительно прочному достатку, основанному, разумеется, на явном благополучии Дженни и на великодушии ее далекого супруга. Время от времени появлялся сам Лестер — важный делец, наездом бывающий в Кливленде; изредка он останавливался у Герхардтов, где его с Дженни всегда ждали две лучшие комнаты на втором этаже. Иногда он вызывал ее телеграммой, и она спешно выезжала в Чикаго, Сент-Луис или Нью-Йорк, Больше всего Лестер любил снять комнаты на одном из модных курортов — в Хот-Спрингс, Маунт-Клеменс или Саратоге — и позволить себе роскошь провести неделю-другую с Дженни под видом мужа и жены. Бывало и так, что он заезжал в Кливленд всего на день, чтобы с нею повидаться. Он все время сознавал, что перекладывает на плечи Дженни всю тяжесть довольно трудного положения, но не представлял себе, как это сейчас можно поправить. Да и надо ли поправлять. Им и так неплохо вместе.В семействе Герхардтов сложилось очень своеобразное отношение к происходящему. Сперва, несмотря ни на что, положение казалось довольно естественным. Дженни сказала, что она вышла замуж. Ее брачного свидетельства никто не видел, но так она сказала, и она в самом деле держалась совсем как замужняя дама. А все-таки она никогда не ездила в Цинциннати, где жила семья Лестера, и никто из его родных никогда не бывал у нее. Да и сам он вел себя странно, хотя его щедрость на первых порах и ослепила Герхардтов. Даже не похоже было, что он женатый человек. Он бывал так небрежен. В иные недели Дженни, по-видимому, получала от него лишь коротенькие записки. Бывало, что она уезжала к нему всего на несколько дней. Наконец, случалось, что она отсутствовала подолгу — единственное веское доказательство прочных отношений, да и то, пожалуй, странное.Бассу уже минуло двадцать пять, он обладал известным деловым чутьем и сильным желанием выдвинуться, и у него возникли некоторые подозрения. Он недурно разбирался в жизни и чувствовал, что тут что-то неладно. Девятнадцатилетнему Джорджу удалось занять кое-какое положение на фабрике обоев, он мечтал сделать карьеру в этой области, и его тоже беспокоила сестра. Он подозревал, что у нее не все идет, как полагается. Семнадцатилетняя Марта, Уильям и Вероника еще учились в школе. Им предоставили возможность учиться, сколько они захотят; но и они ощущали смутное беспокойство. Они ведь знали, что у Дженни есть ребенок. Соседи, как видно, сделали свои выводы. С Герхардтами почти никто не водил знакомства. Даже Герхардт-отец в конце концов стал догадываться, что дело неладно, но ведь он сам допустил это, и теперь, пожалуй, поздно было протестовать. Иногда ему хотелось расспросить Дженни, заставить ее исправить, что можно, но ведь худшее уже совершилось. Теперь все зависело от Лестера. Герхардт это понимал.В отношениях Дженни с родными постепенно назревал решительный перелом, но тут внезапно вмешалась сама жизнь. Здоровье миссис Герхардт пошатнулось. Женщина полная, еще так недавно подвижная и деятельная, она в последние годы почувствовала упадок сил и стала тяжела на подъем; притом ее от природы беспокойный ум угнетало великое множество невзгод и тяжких тревог, и вот теперь это привело к медленному, но несомненному угасанию. Она двигалась вяло, быстро уставала от той несложной работы, которая еще оставалась на ее долю, и наконец пожаловалась Дженни, что ей стало очень трудно подниматься по лестнице.— Мне что-то нездоровится, — сказала она. — Как бы не заболеть.Дженни забила тревогу и предложила повезти мать на ближайший курорт, но миссис Герхардт отказалась.— Вряд ли мне это поможет, — сказала она.Она сидела в садике или ездила с дочерью на прогулку, но унылые картины осени угнетали ее.— Не люблю я хворать осенью, — говорила она. — Смотрю, как падают листья, и мне все кажется, что я никогда не поправлюсь.— Ну что ты говоришь, мамочка! — возражала Дженни, скрывая испуг.Всякий дом прежде всего держится на матери, но понимают это лишь тогда, когда уже недалек конец. Басс, который собирался жениться и уйти из семьи, на время отказался от этой мысли. Сам Герхардт, потрясенный и безмерно подавленный, бродил по дому, как человек, который с ужасом ждет неизбежной катастрофы. Дженни никогда не приходилось так близко сталкиваться со смертью, и она не понимала, что теряет мать; ей казалось, что больную еще как-то можно спасти. Надеясь наперекор очевидности, она бодрствовала у постели матери — воплощенное терпение, забота и внимание.Конец настал утром, после целого месяца болезни; несколько дней миссис Герхардт была без памяти; в доме водворилась глубокая тишина, все ходили на цыпочках. В последние минуты сознание миссис Герхардт прояснилось, и она скончалась, не отводя взгляда от лица Дженни. Охваченная тоской и ужасом, Дженни смотрела ей в глаза.— Мамочка, мама! — закричала она. — Нет, нет!Герхардт прибежал со двора и рухнул на колени возле постели, в отчаянии ломая худые руки.— Зачем я не умер раньше! — твердил он. — Зачем я не умер раньше!с.мерть матери ускорила распад семьи. У Басса давно уже была в городе невеста, и он собирался немедленно жениться. Марте, которая стала смотреть на жизнь более трезво и практично, тоже не терпелось уйти из семьи. Ей казалось, что какое-то проклятие лежит на их доме и на ней самой, пока она здесь остается. Она собиралась стать учительницей и надеялась, что работа в школе позволит ей существовать самостоятельно. Один только старик Герхардт не знал, что ему делать. Он опять работал ночным сторожем. Однажды Дженни застала его на кухне плачущим и тотчас расплакалась сама.— Не надо, папа, — уговаривала она. — Все не так уж плохо. Ты же знаешь, пока у меня есть хоть какие-то деньги, ты не останешься без крова. Ты можешь уехать со мной.— Нет, нет, — возразил отец. Он действительно не хотел ехать с нею. — Не в этом дело. Вся моя жизнь пошла прахом.Некоторое время Басс, Джордж и Марта еще пожили дома, но наконец один за другим разъехались, и в доме остались только Дженни, отец, Вероника, Уильям и самая младшая — Веста, дочка Дженни. Лестер, разумеется, ничего не знал о происхождении Весты и, что любопытно, даже ни разу не видел девочки. В тех случаях, когда он — самое большое дня на два, на три — удостаивал своим присутствием дом Герхардтов, миссис Герхардт всячески заботилась о том, чтобы Веста не попалась ему на глаза. Детская помещалась под самой крышей, и спрятать ребенка было не так трудно. Лестер почти все время оставался у себя, даже обед ему подавали в комнату, служившую ему гостиной. Он был отнюдь не любопытен и не стремился встречаться с остальными членами семьи. Он всегда любезно здоровался с ними и обменивался несколькими случайными фразами, но не более того. Все понимали, что малышке не следует быть на виду, и успешно ее прятали.Стариков и детей всегда связывает какая-то необъяснимая приязнь, прекрасная и трогательная внутренняя близость. В первый год после переезда на Лорри-стрит Герхардт украдкой ласково щипал пухлые розовые щечки Весты, а когда никого не было дома, сажал ее к себе на плечи и катал по комнатам. Когда она подросла настолько, что начала ходить, именно он терпеливо водил ее по комнате, крепко обвязав полотенцем под мышками, пока она не научилась делать по несколько шагов самостоятельно. А когда она стала уже такая большая, что могла ходить по-настоящему, он уговаривал ее идти — уговаривал украдкой, хмуро и все-таки всегда ласково. По прихоти судьбы эта девочка — позор его семьи, несмываемое пятно с точки зрения общепринятой морали — забрала в свои беспомощные детские пальчики самые чувствительные струны его души. Он отдавал этому маленькому отверженному созданию весь жар своего сердца и все свои надежды. Девочка была единственным лучом света в его замкнутой, безрадостной жизни, и Герхардт рано почувствовал себя ответственным за ее религиозное воспитание. Разве не он настоял, чтобы ребенка окрестили.— Скажи; «Отче наш», — часто требовал он, оставаясь с внучкой наедине.— Оче нас, — шепелявя, повторяла она.— Иже еси на небесах…— Иси небесех… — повторяла девочка.— Зачем ты учишь ее так рано? — вступалась, бывало, миссис Герхардт, услыхав, как малышка воюет с неподатливыми звуками.— Затем, чтоб она росла христианкой, — решительно отвечал Герхардт. — Она должна знать молитвы. Если она не начнет теперь, она никогда их не выучит.Миссис Герхардт улыбалась в ответ. Многие религиозные причуды мужа только забавляли ее. В то же время ей нравилось, что он так близко принимает к сердцу воспитание внучки. Если б только он не был порою таким суровым, таким несговорчивым. Он мучил и себя и всех окружающих.Вновь настала весна, и рано утром, по первому солнышку, Герхардт стал выводить Весту, чтобы погулять.— Гулять, — щебетала Веста.— Да, гулять, — повторял Герхардт.Миссис Герхардт надевала девочке хорошенький капор (Дженни позаботилась о том, чтобы у ее дочки было вдоволь нарядов), и они пускались в путь. Веста неуверенно переваливалась, а Герхардт, очень довольный, вел ее за руку, едва передвигая ноги, чтобы приспособиться к ее шагу.Как-то, когда Весте было четыре года, в прекрасный майский день они отправились на прогулку. Природа радовалась весне, распускались почки на деревьях; щебетали птицы, празднуя свое возвращение с юга; всякие мошки спешили насладиться короткой жизнью. Воробьи чирикали на дороге; малиновки прыгали в траве; ласточки вили гнезда под крышами домов. Герхардт с истинным наслаждением показывал Весте чудеса природы, и она живо на все откликалась. Все, что она видела и слышала, занимало ее.— О-о! — крикнула она, заметив мелькнувшее невысоко красное пятнышко: с ветки поблизости взлетела малиновка.Девочка подняла руку, глаза у нее стали совсем круглые.— Да, — сказал Герхардт, такой счастливый, как будто он и сам первый раз в жизни увидел чудесную птичку. — Это малиновка. Птица. Малиновка. Скажи, ма-ли-нов-ка.— Ма-и-но-ка, — эхом отозвалась Веста.— Да, малиновка — повторил Герхардт. — Она полетела искать червяка. А мы попробуем найти ее гнездо. Я, кажется, видел гнездо где-то здесь, на дереве.Он неторопливо шагал, осматривая ветви деревьев, на одном из которых он недавно заметил покинутое гнездо.— Вот оно! — сказал он наконец, подходя к невысокому, еще не одевшемуся листвою деревцу; в ветвях виднелись остатки птичьего жилища, полуразрушенного зимней непогодой. — Вот иди сюда, смотри! — Он высоко поднял внучку и показал ей комок сухой травы. — Смотри, гнездо. Это птичкино гнездышко. Смотри!— О-ой! — протянула Веста, тоже показывая пальчиком. — О-ой! Нездышко!— Да, — подтвердил Герхардт, снова опуская девочку на землю. — Это гнездо птички, ее зовут кра-пив-ник. А теперь все из гнезда улетели и больше не вернутся.И они пошли дальше; он показывал внучке новые чудеса, а она по-детски всему изумлялась. Пройдя еще квартала два, Герхардт медленно повернул назад, словно они уже пришли на край света.— Нам пора домой, — сказал он.Так Веста росла до пяти лет, становясь все милей, смышленей и живее. Герхардта приводили в восторг ее вопросы и загадки, которыми она сыпала без счета.— Что за девочка! — говорил он жене. — Все-то ей надо знать! Она меня спрашивает: где живет боженька? Что он делает? Есть ли у него скамеечка для ног? Умора, да и только!Он одевал внучку, когда она просыпалась поутру, укладывал ее спать по вечерам, дождавшись, пока она прочтет молитву. Он проводил с нею все дни, и она стала самой большой его радостью и утешением. Не будь Весты, жизнь была бы для Герхардта куда более тяжким бременем.Глава XXVIIВсе эти три года Лестер был счастлив с Дженни. Хоть их связь и была незаконной в глазах церкви и общества, но она давала ему покой и уют, он был очень счастлив, что опыт удался. Его интерес к светской жизни в Цинциннати свелся к нулю, и он упорно отмахивался от всяких попыток женить его. Отцовская фирма была бы для него прекрасным поприщем, на котором он, несомненно, выдвинулся бы, если б только мог ею управлять; но он понимал, что это невозможно. Интересы Роберта всегда становились ему поперек дороги, и касалось ли это их взглядов или их цели, во всем братья были теперь еще более далеки друг от друга, чем когда-либо. Раза два Лестер подумывал о том, чтобы заняться каким-нибудь другим делом или войти компаньоном в другую фирму, производящую экипажи, но у него не хватало духу это сделать, Лестер получал пятнадцать тысяч в год в качестве секретаря и казначея отцовской фирмы (брат был вице-президентом), и, кроме того, пять тысяч давал ему капитал, вложенный в разные ценные бумаги. Он не был таким удачливым и ловким дельцом, как Роберт; кроме этих пяти тысяч дохода, у него ничего не было. Напротив, Роберт, несомненно, «стоил» триста или даже четыреста тысяч долларов, не считая своей будущей доли в отцовском предприятии. Оба брата рассчитывали, что наследство будет разделено с некоторым преимуществом для них: они получат по четвертой части, а сестры по шестой. Казалось вполне естественным, что Кейн-старший именно так и рассудит, поскольку сыновья фактически вели все дело. И, однако, полной уверенности не было. Старик может поступить, как ему заблагорассудится. Весьма вероятно, что он будет в высшей степени добр и справедлив. В то же время Роберт явно умеет взять от жизни куда больше. Итак, что же оставалось делать Лестеру?В жизни каждого мыслящего человека наступает время, когда он оглядывается на прошлое и спрашивает себя, чего же он стоит и в умственном, и в нравственном, и в физическом, и в материальном отношении. Это происходит тогда, когда безрассудные юношеские порывы уже позади, когда первые самостоятельные шаги и самые энергичные усилия уже сделаны и все, к чему стремился и чего достиг, становится в твоих глазах неверным и непрочным. И в сознание многих закрадывается иссушающая душу мысль о тщете бытия — мысль, которую всего лучше выразил Экклезиаст.Однако Лестер пытался быть философом. «Не все ли равно, — часто говорил он себе, — живу я в Белом доме, здесь, у себя, или в „Грэнд-Пасифик“?» Но самая постановка вопроса уже говорила о том, что есть в жизни вещи, которых ему не удалось достичь. Белый дом был символом блистательной карьеры крупного общественного деятеля. Свой особняк и шикарный отель олицетворяли то, что далось Лестеру без усилий с его стороны.И вот — это было примерно в то время, когда умерла мать Дженни, — Лестер решил попытаться как-то упрочить свое положение. Он покончит с бездельем, — эти бесконечные разъезды с Дженни отнимают у него немало времени. Он найдет, куда вложить свои деньги. Если брат может находить какие-то дополнительные источники дохода, значит, может и он. Пора утвердиться в своем праве, укрепить свой авторитет в отцовском предприятии. Он не позволит Роберту понемногу все прибрать к рукам. Не придется ли пожертвовать Дженни? — и это тоже приходило ему на ум. У нее нет никаких прав на него. Она не может протестовать. Но почему-то Лестер не представлял себе, как он мог бы это сделать. Это и жестоко и бессмысленно; а главное (хоть ему и неприятно было признаться в этом даже себе), это лишило бы его многих удобств. Она ему нравилась, он, пожалуй, даже любил ее — по-своему, эгоистически. Он плохо представлял себе, как это он ее бросит.В это самое время у него вышли серьезные разногласия с братом. Роберт хотел порвать со старой и почтенной нью-йоркской фабрикой красок, которая специально обслуживала фирму Кейн, и завязать отношения с одним концерном в Чикаго, — это было молодое предприятие с большим будущим. Лестер хорошо знал представителей нью-йоркской компании, знал, что на них можно положиться, что их связывают с фирмой Кейн давние и дружеские отношения, и потому воспротивился предложению Роберта. Отец сначала как будто соглашался с Лестером. Но Роберт излагал свои доводы с присущей ему холодной логикой, упорно глядя брату в лицо жесткими голубыми глазами.— Мы не можем вечно держаться старых друзей только потому, что отец вел с ними дела, или потому, что ты им симпатизируешь, — сказал он. — Нужны перемены. Дело необходимо укрепить; нам предстоит выдержать сильную конкуренцию.— Пусть решает отец, — сказал наконец Лестер. — Меня это мало трогает. Так ли, этак ли, мне все равно. Ты говоришь, что в итоге фирма от этого выиграет. Я доказывал как раз обратное.— Я склонен думать, что прав Роберт, — спокойно сказал Арчибалд Кейн. — До сих пор почти все, что он предлагал, оправдывало себя.Кровь бросилась в лицо Лестеру.— Что ж, не будем больше об этом говорить, — сказал он и тотчас поднялся и вышел из конторы.Это поражение, постигшее его как раз в то время, когда он решил взяться за ум, было для Лестера большим ударом. Случай был пустячный, но он оказался в некотором роде последней каплей, а еще досадней было замечание отца о проницательности Роберта в делах. Лестер стал спрашивать себя, не отдаст ли отец предпочтения Роберту при разделе наследства. Может быть, он что-нибудь прослышал о его связи с Дженни? Или сердится на его долгие отлучки, считая, что они идут в ущерб делу? Лестер полагал, что несправедливо было бы обвинить его в недостатке способностей или в невнимании к интересам фирмы. Он хорошо исполняет свои обязанности. Он и сейчас изучает все предложения, которые получает фирма, тщательно знакомится с контрактами, остается надежным советчиком отца и матери, но его упорно оттирают. Чем это кончится? Он много думал над этим, но так ни к чему и не пришел.В том же году, немного позже, Роберт выдвинул план реорганизации всего управления предприятием. Он предложил построить в Чикаго, на Мичиган-авеню, огромный выставочный зал и склад и перебросить туда часть готовой продукции. Чикаго — более крупный центр, чем Цинциннати. Покупателям с Запада и провинциальным торговцам удобнее приезжать туда, чтобы вести дела с Кейнами. Это будет прекрасной рекламой, великолепным доказательством прочности и процветания фирмы. Кейн-отец и Лестер сразу же одобрили этот проект. Оба вполне оценили его достоинства. Роберт предложил Лестеру заняться постройкой нового здания. Пожалуй, было бы разумно, чтобы он проводил часть времени в Чикаго.Идея брата пришлась Лестеру по душе, хоть он и понимал, что ему предлагают почти совсем расстаться с Цинциннати. Это почетно для него, это знак, что он играет видную роль в делах фирмы. Притом он сможет поселиться в Чикаго и взять Дженни к себе. Теперь без труда можно осуществить прежний план — снять квартиру для себя и для нее. И он поддержал Роберта. Тот улыбнулся.— Я уверен, что это будет на пользу фирме, — сказал он.Так как строительные работы должны были вскоре начаться, Лестер решил переехать в Чикаго немедленно. Он вызвал Дженни, и они вместе выбрали квартиру на Северной стороне; дом стоял на тихой улице неподалеку от озера, квартира была очень удобная, и Лестер обставил ее по своему вкусу. Он рассчитывал, что, живя в Чикаго, будет слыть холостяком. Ему не придется приглашать друзей к себе. Он всегда сможет встретиться с ними в конторе, в клубе или отеле. На его взгляд, все устраивалось как нельзя лучше.Естественно, что с отъездом Дженни из Кливленда жизнь Герхардтов круто изменилась. Как видно, семья окончательно распадалась, но сам Герхардт относился к этому философски. Он уже старик, ему все равно, где ни жить. Басс, Марта и Джордж уже стали на ноги. Вероника и Уильям еще учатся в школе, но можно будет как-нибудь устроить, чтобы они жили и столовались у соседей, Герхардта и Дженни серьезно заботило только одно — Веста. Герхардт, естественно, подумал, что Дженни возьмет дочку с собой. Может ли мать поступить иначе.— Ты рассказала ему про Весту? — спросил он, когда был уже назначен день отъезда Дженни.— Нет, но скоро расскажу, — успокоила она его.— От тебя только и слышишь «скоро» да «скоро», — проворчал Герхардт.Он покачал головой. Слезы душили его.— Плохо дело, — продолжал он, помолчав. — Это великий грех. Боюсь, что бог тебя покарает. За ребенком нужен уход. Не будь я так стар, я оставил бы девочку у себя. Теперь уже некому смотреть за ней как полагается, — и он опять покачал головой.— Я знаю, — тихо сказала Дженни. — Я все это устрою. Скоро я заберу ее к себе. Ты же знаешь, что я ее не брошу.— Но как же с именем? — сказал Герхардт. — Девочке нужно имя. На будущий год она пойдет в школу. Люди захотят знать, кто она такая. Не может же вечно так продолжаться.Дженни и сама хорошо это понимала. Она до безумия любила дочку. Постоянные разлуки и необходимость скрывать даже самое существование Весты были тяжким крестом для Дженни, Это было несправедливо по отношению к ребенку, но Дженни не видела возможности поступить иначе. Она хорошо одевала Весту, у девочки было всего вдоволь. Во всяком случае она ни в чем не нуждалась. Дженни надеялась дать ей хорошее образование. Ах, если бы она с самого начала сказала Лестеру правду! Теперь, пожалуй, уже слишком поздно; и все-таки Дженни чувствовала, что тогда она поступила так, как было лучше. Наконец она решила подыскать в Чикаго какую-нибудь хорошую женщину или семью, которая стала бы за плату заботиться о Весте. В шведском квартале к западу от Ла-Саль-стрит она нашла пожилую женщину, которая показалась ей воплощением всех добродетелей, — опрятную, скромную, честную, Женщина эта была вдова, работала поденно и с радостью согласилась оставить эту работу и отдавать все свое время Весте. Дженни решила, что девочка начнет ходить в детский сад, как только удастся найти подходящий. У нее будет много игрушек, хороший уход. Миссис Олсен непременно будет сообщать Дженни о всяком, даже самом легком нездоровье ребенка. Дженни собиралась навещать Весту каждый день и думала, что изредка, когда Лестер будет уезжать из Чикаго, она станет брать дочку к себе. Жила же Веста раньше с ними в Кливленде, а Лестер об этом и не подозревал.Договорившись с миссис Олсен, Дженни при первом же удобном случае поехала в Кливленд за Вестой. Герхардт, в горестном ожидании близкой разлуки, был полон тревоги о будущем внучки.— Она должна вырасти прекрасной девочкой, — сказал он Дженни. — Надо дать ей хорошее образование, ведь она такая умница.Он сказал еще, что следовало бы отдать Весту в лютеранскую церковную школу, но Дженни была не так уж в этом уверена. Время и общение с Лестером привели ее к мысли, что обычная начальная школа лучше любого частного заведения. Не то, чтобы Дженни была против церкви, но она уже не считала, что учением церкви можно руководствоваться во всех случаях жизни. Да и почему бы ей думать иначе?На другой же день Дженни должна была вернуться в Чикаго. Веста, сгоравшая от нетерпения, была уже готова в дорогу. Пока Дженни одевала ее, Герхардт бродил по дому как неприкаянный; теперь, когда пробил час разлуки, он изо всех сил старался сохранить самообладание. Он видел, что пятилетняя девчурка совершенно не понимает, каково ему. Она была бездумно счастлива и без умолку болтала про то, как они поедут на лошадке и на поезде.— Будь умницей, — сказал Герхардт, поднимая ее и целуя. — Смотри, не забывай учить катехизис и молиться. И ты будешь помнить своего дедушку, правда?Он хотел еще что-то прибавить, но голос изменил ему.Дженни, у которой сердце разрывалось при виде его горя, старалась не выдавать волнения.— Ну, вот… — сказала она. — Если б я знала, что ты будешь так это переживать…Она не договорила.— Поезжайте, — мужественно сказал Герхардт. — Поезжайте. Так будет лучше.Он молча проводил их взглядом. Потом пошел в свой любимый угол — на кухню, остановился там и застыл, глядя в пол невидящими глазами. Один за другим они покинули его — жена, Басс, Марта, Дженни, Веста. По старой привычке он крепко стиснул руки и долго стоял, качая головой.— Вот оно как! — твердил он. — Вот оно как. Все меня покинули. Вся моя жизнь пошла прахом.</blockquote>

Проверка